…Вечерело, когда у ворот небольшого, но ладно построенного дома из красного кирпича остановился военный в чине капитана французской армии. На лёгкий стук в дверь вышла немолодая женщина в строгом чёрном платье. Капитан спросил по-французски, потом по-итальянски, но женщина не понимала или не хотела понимать. Тогда он с трудом выговорил по-русски:
– Я есть квартировать… моя платить…
Женщина поняла, впустила незнакомца во двор, и пару минут спустя перед французским капитаном стоял хозяин дома доктор Витковский. Высокий, с густой шевелюрой седых волос, с благородной осанкой – он располагал к себе, даже несмотря на то, что взгляд его казался настороженным, изучающим.
Пауза длилась недолго:
– Нева, – тихо по-русски произнёс капитан.
– Двина, – отозвался хозяин дома и, глубоко вздохнув, облегчённо добавил: – Ну, наконец-то… Прошу в дом.
Комната – кабинет доктора Витковского – была обставлена просто: двухтумбовый письменный стол с подсвечниками на краях, старенький диван, стул, два кожаных кресла, полки с книгами и в углу небольшой шкаф из красного дерева, в котором располагались хирургические инструменты – подарок самого Якова Виллие.
Эдвард Витковский закончил Санкт-Петербургскую медико-хирургическую академию. Он мог бы сделать неплохую карьеру в Петербурге, Москве, в крайнем случае в Минске или Вильно. Однако вернулся врачевать в родной Полоцк, где оставались больная жена, дочь и сестра. Но столицу империи Витковский не забывал и иногда наведывался прослушать курс лекций у кого-нибудь из известных на тот период светил медицины. Так, в конце апреля 1812 года Витковский посетил лекции знаменитого Якова Виллие, президента медико-хирургической академии, который был пионером в лечении огнестрельных ран и лично оперировал Барклая-де-Толли, сохранив тому руку. Как-то после занятий к Витковскому подошёл военный в чине полковника. Пошли вместе, разговорились; потом стали прогуливаться чаще. А однажды полковник любезно пригласил Витковского в себе в Военное министерство, где у него был отдельный кабинет. Разговор был долгий, непростой и, что особенно важно, совсем неожиданный по своей направленности. Эдварда Витковского поразила осведомлённость хозяина кабинета относительно его персоны. Он знал, что доктор Витковский уважаемый человек в городе, что его жена Мария умерла два года назад, что единственная дочь Кристина помогает отцу врачевать. Беседа закончилась тем, что оба признали близость войны, и Витковский, как белорус и славянин, несмотря на католическое вероисповедание, выразил готовность помогать русской армии, если дело дойдёт до войны. В конце их разговора в кабинет вошёл ещё один офицер, который представился, как полковник Мещерин. А хозяином кабинета был начальник Особенной канцелярии при военном министре полковник Арсений Закревский. Нетрудно догадаться, в чём состояло содержание их разговора.
На второй день после начала войны Мещерин появился в Полоцке. В кабинете Витковского они долго обсуждали план действий на случай захвата города французами. И вот в этом самом кабинете, в кресле, напротив известного в городе человека доктора Витковского сидит в форме французского капитана человек от Мещерина…
– Ради бога, не спрашивайте, кто я и в каком звании, – первым заговорил Ярцев. – Для вас я посланник полковника Мещерина. Для всех остальных я – Донадони, капитан французской армии итальянского происхождения.
– А для дочери и сестры?
– Повторяю для всех, кроме вас, я Донадони.
– Вы не доверяете моим близким?
– Ну что вы, что вы… но у нас у русских есть пословица: «Что знает баба, знает вся деревня». Прошу извинить за столь малоприятное сравнение.
– Хорошо, хорошо, пусть будет так. Что касается моей дочери…
В это время дверь отворилась, и в кабинет вошла молодая женщина лет 20. Платье из тонкого тёмно-синего батиста, выполненное в греческом стиле – без рукавов и с завышенной талией, – гармонично сочеталось с её аккуратно уложенными русыми, пепельного цвета волосами.
– Капитан Донадони, – представил гостя Витковский.
Ярцев резко поднялся и склонил голову в поклоне, как подобает офицеру.
– Моя дочь пани Кристина.
На слова женщина ответила едва заметным кивком головы и мельком окинула взглядом Ярцева, дав понять, что она не расположена к разговору; затем повернулась к отцу:
– Пан Витковский, вас ждут.
– Кто?
– Пан Радзевич.
Доктор Витковский принимал на дому. Это было очень удобно в целях конспирации: пришедшие, якобы с жалобой на здоровье, агенты-осведомители не вызывали подозрений.
– Проси… минут через пять, – ответил Витковский и, после того как Кристина вышла, вопросительно глянул на Ярцева. Тот отрицательно покачал головой:
– Кроме вас, меня никто не должен знать.
– Тогда извините, вам придётся подождать. Впрочем, вам это будет интересно.
Витковский кивнул в сторону, и только сейчас Ярцев заметил ещё одну дверь. Он осторожно её открыл, дверь вела в маленькую комнатушку. Ярцев вошёл, присел на единственный стул и прислушался. Поскольку дверь была закрыта неплотно, он получил возможность слышать и наблюдать.
Радзевич выглядел лет на пятьдесят, полный, с закручёнными усами. Роста он был среднего, но рядом с высоким Витковским казался малорослым. Из их разговора Ярцев понял, что пришедший содержит ресторацию, единственную в городе, куда любят заглянуть французские офицеры, чтобы выпить по бутылке вина и поболтать о насущном. Радзевич, которому Витковский сделал сначала массаж спины, а затем поставил банки, сообщал, что военные из корпуса Удино готовы к выступлению на Петербург, ждут только приказа.
Когда Радзевич ушёл, хозяин кабинета пояснил, что ему дают информацию ещё два агента: Ярослав и Фёдор, которые вращаются в местах скопления французов, в том числе и среди тех, дивизии которых размещены за городом. Про своих домашних Витковский пояснил, что его сестра Магда, являющаяся к тому же хозяйкой дома, и дочь Кристина французов не любят. Особенно дочь, которая едва не стала жертвой насилия со стороны не то испанцев, не то хорватов, воюющих под французскими знамёнами. Ещё в дом приходит прибираться пожилая служанка Ганна, а её муж, садовник, следит за садом и двором.
– А что за двуколка стоит у ворот? – поинтересовался Ярцев.
– Мне, человеку, который заведует больницей и больничной избой и совершает частые выезды, положен свой экипаж.
– Кем положен?
– Управленческим советом города. Да и при старой власти уездное начальство меня не обижало.
– Понятно… А больничную избу часто посещаете?
– Не часто, местные крестьяне побаиваются всего, что связано с медициной.
– В таком случае я привёз вам троих «больных».
На лице Витковского появилось удивление:
– Простите, не понял?
– Это трое казаков, что сопровождали меня.
И Ярцев поведал историю «нападения» на карету интенданта корпуса.
– Что ж, весьма занятно, – улыбнулся Витковский. – Значит, вы теперь…
– …помощник главного жулика корпуса Удино, которого зовут Чезаре Конти. Запомните это имя, возможно, пригодится.
На этом их первая встреча закончилась. Предстояло выяснить совсем немного: где Донадони-Ярцеву квартировать. Дом доктора Витковского, естественно, исключался. После небольшого раздумья Витковский предложил Ярцеву квартировать в соседнем доме, где ранее жила семья купца Ухова, покинувшая город с отступающей русской армией. Следить за домом было поручено слуге Еремею, который только и делал что пил, ел да спал.
– Благодарю, нам очень удобно жить по соседству, – заметил Ярцев.
Витковский проводил его до соседнего дома. На стук из дверей ворот вышел бородатый мужик и с недоверием глянул на французского офицера. Витковский пояснил, в чём суть их прихода, а Еремей, увидев в руке Ярцева предназначенные за квартиру два наполеондора, сразу повеселел и сделался закадычным приятелем своего постояльца.
Доктор Витковский не поведал Ярцеву только об одном агенте. Не поведал, потому что не знал. А Ярцев, выполняя задание Мещерина, знал. Это был наиболее законспирированный агент, которого готовил на случай войны начальник Особенной канцелярии Закревский.
…Граф Сигизмунд Грабовский считался богатым человеком не только в Полоцке, но и во всей Витебской губернии. Но главным своим богатством Грабовский считал не золото, не драгоценности, не собственное имение, к которому были приписаны почти 200 душ крепостных. Главным своим богатством 50-летний граф считал свою молодую жену Ядвигу, которую безумно любил. От первой жены, умершей пять лет назад, детей не было, и Грабовский очень хотел, чтобы Ядвига подарила ему наследника.
Он выполнял все её капризы: они путешествовали по Европе, ездили на воды; он не противился её увлечениям живописью и театром, для посещения которого они выезжали в Варшаву. Ядвига происходила из знатного рода самих Понятовских, и это графа тяготило. Он временами чувствовал появившееся её высокомерие по отношению к нему. Но… продолжал исполнять всё, что она пожелает.
Однажды они посетили Петербург. Любовались его величием, дворцами. Но на Ядвигу произвели впечатление не только дворцы и особняки, но и Монплезир, в котором царь Пётр когда-то принимал самых близких ему людей. Ядвиге захотелось иметь нечто похожее, и это было верхом её капризов. Вскоре под руководством выписанного из Италии архитектора рядом с особняком Грабовского возник другой, тоже двухэтажный, но поменьше. Там пани Ядвига могла принимать художников, поэтов, музыкантов, которые нет-нет, да и проезжали через провинциальный Полоцк.
Но граф Грабовский был не только безумно влюблён в свою жену. Он был ещё и безумно ревнив и подозрителен. А потому к тыльной стороне нового особняка – «монплезира», выходящей во двор, распорядился соорудить пристрой в виде высокого сарая. В сарае стали хранить всякую рухлядь, но сам сарай был, по задумке графа, построен не для этого. В сарае была установлена лестница, по которой, можно было подняться и очутиться рядом с небольшим вентиляционным окошечком, выходящим в комнату, где графиня Ядвига Грабовская принимала гостей. Благодаря такой хитрости граф всегда был осведомлён, чем и с кем занимается его молодая жена.