Он шёл, размышляя о своих делах. Неожиданно за спиной послышался лёгкий шум. Ярцев остановился. Певучий женский голос оторвал его от мрачных мыслей:
– Здравствуйте, граф.
Этот голос Ярцев где-то слышал, поэтому невольно обернулся. Золотистые локоны, загадочный, с едва заметным прищуром взгляд голубых глаз… И даже платье и шляпка на ней те же, что и во время их июльского знакомства – всё для поездки в экипаже. Вот только шаль другая, шерстяная, цвета бордо. Это объяснимо: на дворе конец сентября. Нет, он не ошибся, с этой женщиной он знаком. Это графиня Мазовецкая. И карета знакома, и даже колесо, которое он помогал снимать почти три месяца назад в Петербурге и порезался.
– Неужели, граф, вы меня не узнаёте? – повторила Мазовецкая и, изобразив удивление, добавила: – Вы теперь служите в армии Бонапарта?
К такому повороту событий Ярцев не был готов. Ещё немного – и он подошёл бы к ней, поцеловал руку, вдохнул запах её духов… Но нет, надо взять себя в руки…
– Я плёх говорить русский… – театрально произнёс Ярцев и тут же на чистом французском поправил: – Извините, мадам, но вы меня с кем-то спутали. Да, я служу в армии Франции, меня зовут капитан Донадони. Чем могу быть полезен?
Не то разочарование, не то злорадство появилось на её миловидном лице:
– Простите, но вы так похожи на одного человека…
Сентябрь 1812 года, последние дни. Уже отгремели Смоленское и Бородинское сражения, ушёл в историю военный совет в Филях. Ещё немного – и занявший Москву и пробывший в ней меньше месяца Наполеон поймёт, что попал в ловушку и очутился перед угрозой полной блокады Москвы русскими войсками.
На северо-западе России, где сражался корпус Витгенштейна, тоже произошли изменения. В конце августа – в начале сентябре в корпус влились дружины Петербургского и Новгородского ополчений.
30 августа начальник Петербургского ополчения докладывал царю, что «15 дружин Санкт-Петербургского ополчения, будучи совсем готовы, могут выступить в поход будущего сентября 2 числа». На следующий день по дружинам ополчения были разосланы знамёна и устроен парад.
Петербургское ополчение выступило в распоряжение Витгенштейна двумя отрядами последовательно один за другим 3 и 5 сентября 1812 года. Первый отряд численностью в 5575 человек выступил под командованием сенатора Бибикова и должен был 25 сентября прибыть в Себеж. В Царском Селе к нему были присоединены два эскадрона Гродненского и Польского уланских полков. Поход начался в тяжёлых условиях. Погода была дождливой, воины шли по колено в грязи. Несмотря на это, настроение ратников было боевое, над колоннами разносились солдатские песни.
«25 сентября в отряд явился командующий корпусом генерал Витгенштейн и устроил смотр, который доставил ему немалое удовольствие», – писал впоследствии генерал Штейнгель. Ратники своим воинственным настроением, которого командующий не ожидал от вчерашних пахарей, студентов и разночинцев, внушали уверенность в их боеспособности. Однако, учитывая неопытность их в военном деле, Витгенштейн разместил дружины по полкам регулярных частей в качестве их резервов.
2-й отряд Петербургского ополчения численностью 7 тысяч человек выступил из Петербурга под командованием генерал-майора Бегичева. В Гатчине к отряду был присоединён 2-й морской полк. Воины рвались поскорее сразиться с врагом. В отдельные дни отряды совершали переходы до 40 вёрст.
Что касается Новгородского ополчения, то 14 сентября из Новгорода в Себеж выступила бригада под командованием графа Головина численностью в 2435 человек. 22 сентября выступила 2-я бригада под командованием полковника Погребова, в составе которой было 2454 человека. Шесть дружин Новгородского ополчения назначались для усиления вновь формируемого корпуса генерал-майора Новака.
А 10 сентября для усиления прибыл Финляндский корпус генерал-лейтенанта Штейнгеля. Однако пошатнувшееся здоровье заставило его написать прошение императору об отъезде из армии и возвращении в Финляндию. Александр I просьбу удовлетворил, а Штейнгель сдал командование корпусом в составе 12 тысяч человек генералу Витгенштейну. Теперь под командование Витгенштейна был уже не просто 1-й пехотный корпус, а целая 52-тысячная армия, которой вполне по силам было осуществлять наступательную операцию. А такая согласно рескрипту императора от 31 августа 1812 года во исполнение общего плана действия предполагала Витгенштейну овладеть Полоцком, оттеснив войска Сен-Сира, и соединиться с войсками армии Чичагова.
…Темнело уже заметно раньше, чем в недавние летние дни, поэтому командующий и начальник штаба просматривали карту при свечах. Несколько в отдалении за их действиями наблюдал полковник Мещерин.
Наконец Витгенштейн оторвался от карты и, выпрямившись во весь свой немалый рост, сказал, обращаясь к Мещерину:
– Как видите, граф, мы нанесли на карту все основные места расположения французов вне Полоцка. Низкий поклон тактической, если правильно я её называю, разведке за данные сведения. Но этого мало. Французы перешли к обороне, и нам, чтобы выполнить приказ государя и овладеть Полоцком, очень надобно знать, какие укрепления расположены на подступах к Полоцку и внутри него. И какими силами французы намерены оборонять их.
Сделав небольшую паузу, Пётр Христианович спросил:
– Какие новости от капитана Ярцева?
– Связь с ним, к сожалению, прервалась, – опустив взгляд, ответил Мещерин.
– Давно?
– Примерно месяц-полтора назад. Если вам будет угодно, я готов представить об этом в рапорте.
– Не надо, – прервал Мещерина Витгенштейн. – У меня нет времени обсуждать подобные вопросы. Скажите только одно: он жив?
– Будем надеяться, что жив.
В разговор вмешался Довре:
– Нужно срочно восстановить с ним связь
– Сделаем всё возможное. Для этой цели я готовлю своего человека.
– Кто он? – поинтересовался Витгенштейн. – Его звание, должность?
– У него нет ни звания, ни должности. Это женщина, крестьянка.
– Как ваша нога?
– Благодаря вам, пан Витковский, и вашей помощнице, пани Кристине, моя нога в полном порядке, – бодрым голосом отрапортовал Ярцев. – И ещё: низкий поклон за спасение моего напарника.
Доктор с удивлением посмотрел на Ярцева, но, вспомнив, улыбнулся:
– Это вы насчёт полковника Конти?
– Совершенно верно.
– От чего же я его спас?
– От поездки в Вильно по дорогам, где орудуют русские разбойники, – рассмеялся Ярцев в ответ.
Витковский тоже пребывал в весёлом настроении:
– Готов с вами согласиться. Когда я положил его в больницу, он благодарил меня так, как будто я спас его от тюрьмы.
Они расположились за столом. Ярцев достал плоскую серебряную табакерку, вынул сложенный в несколько раз лист и развернул на столе. Это была карта Полоцка и его окрестностей с нанесёнными знаками расположения французских воинских частей, укреплений и складов.
– Можете к этому что-нибудь добавить? – спросил Ярцев.
Витковский внимательно осмотрел карту.
– Пожалуй, ничего.
Первое время он слабо разбирался в условных обозначениях, которые на неё наносились. Но по мере общения с Донадони-Ярцевым разбираться стал лучше и даже мог дать свою оценку обстановки в окрестностях города. А единственную карту Полоцка и ближайших к нему уездов Ярцев хранил как зеницу ока, понимая, что для штаба корпуса она будет представлять большую ценность. Поэтому держать в доме табакерку с картой боялся, мало ли что: вдруг, к примеру, пьяный Еремей спалит дом. Поэтому для хранения выбрал место за поленницей дров у сарая в пустой банке из-под краски.
Ярцев склонился над картой. Если Сен-Сир готовится к обороне, то это значит, что Витгенштейн готовится к наступлению. Вот только когда? Сколько ещё ждать?
– Что передают агенты в последние дни? – поинтересовался он.
– От пана Радзевича вестей никаких, его ресторацию закрыли. Ярослав, как и многие жители, согнан французами на строительство редутов. Фёдор…
В это время в комнату вошла сестра Витковского Магда:
– К вам больной, – обратилась она к брату.
Витковский подошёл к окну. Со второго этажа легко просматривалось всё, что происходило у ворот.
– А вот и он, лёгок на помине.
– Кто он?
– Агент Фёдор, – пояснил Витковский, и на лице его заиграла едва заметная улыбка.
Витковский попросил Ярцева переждать некоторое время в соседней, прилегающей к его кабинету, маленькой комнатушке, а когда тот удалился, приветствовал вошедшего посетителя словами:
– Ну, куда же ты пропала, голубушка… Здравствуй, здравствуй…
Через щелку неплотно закрытой двери Ярцев стал наблюдать. Если агентов Радзевича и Ярослава он видел и не раз, то Фёдора, о котором особо хорошо отзывался Витковский, как об агенте, приносящем ценнейшие сведения, предстояло увидеть впервые.
Так вот каков этот Фёдор, точнее – Федора… Белая, украшенная вышивкой рубашка, суконная юбка, фартук под цвет рубашки, аккуратно подпоясанный на талии; волосы убраны под чепец. От неожиданности увиденного, Ярцев аж зажмурился: это же женщина-крестьянка, причём немолодая!
– Доброго здоровья, пан Витковский, – произнесла женщина в ответ и, слегка поклонившись, протянула предмет, похожий на небольшую трубочку. – Это вам от полковника Мещерина.
Витковский вынул содержимое из трубочки, прочитал. Потом по-отечески обнял её за плечи:
– Какая ж ты молодец. Спасибо. Ступай. И да храни тебя Бог.
Она ушла, и ошеломлённый увиденным Ярцев тотчас вышел из комнатухи в кабинет Витковского:
– Кто такая?
Витковский виновато вздохнул, понимая, что об агенте в женском обличье должен был сообщить ранее.
– Федора Миронова, крестьянка из села Погурщина Полоцкого уезда. Под предлогом купли-продажи продуктов неоднократно изучала расположение французских войск, места сосредоточения их артиллерии, складов, штабов.