Осенью, после сбора урожая, на меня возложили руководство по раскорчевке пней. На раскорчевке работало до 200 человек, а в зимнее время я руководил лесоповалом. Необходимо отметить, что руководить работами заключенных, когда находишься в той же шкуре, нелегко, в особенности с уркачами. Частенько это сопряжено с потерей жизни…
Каждый заключенный старается работать поменьше, а пайку получить побольше.
Некоторые уркачи с солидным уголовным стажем заявляют, что они «в законе», т. е. его должна обрабатывать бригада, пока он будет сидеть у костра и ничего не делать, а пайку он должен получать самую большую.
Администрация, уполномоченный, конвой всю эту несправедливость в отношении настоящих работяг видят, но со своей стороны никаких мер по их искоренению не принимают.
Однажды был случай, когда за счет хорошего работяги бригадир кормил уркача. Этот работяга не раз и не два обращался к бригадиру и указывал на несправедливость, но бригадир продолжал так делать. В конце концов работяга не вытерпел и в одно прекрасное время, идя с топором с работы, зашел сзади бригадира, взмахнул топором и срубил голову бригадира.
Такие и им подобные случаи были нередки.
Некоторые бригады были укомплектованы исключительно из уркачей, которые совсем не хотели работать. Придут на производство и заявляют: «Мы, батя, работать не будем». Ну что же, будете получать штрафной котел!
Разводят костер, садятся вокруг костра и в течение рабочего дня передвигаются от костра к костру. Досидятся до того, что им уже не хочется вставать и нести дрова для костра.
Придет начальство, вместе с ними посидит, покурит, расскажет несколько анекдотов и уйдет, а они продолжают сидеть…
Редки были случаи, чтобы их как отказников сажали в изолятор, если же и посадят, то на двое-трое суток…
На работу ходили под конвоем, конвой – один человек на 25 заключенных, и это в тайге…
Но вот пришло распоряжение: с 1 декабря 1942 г. на работу будем ходить без конвоя, работать будем в зоне оцепления.
Первого декабря вышли к воротам, конвоя нет, дежурный по вахте нас пропустил в ворота, записав на дощечке каждую бригаду, и с тем мы вышли.
Пришли на участок работ, расставили работяг так, чтобы сосед соседу не мешал и при лесоповале не мог один другого зацепить хлыстом.
А то, бывало, станешь расставлять бригады: стараешься расставить так, чтобы один другому не мешал, а конвой старается сократить фронт работы, чтобы хорошо было видно всех работающих, и идет спор между конвоем и десятником работ. Частенько бывали случаи, когда на этот спор вызывалась администрация л/п и дежурный надзиратель.
За ранение или смертный исход конвой ответственности не нес, за это отвечал руководитель работ.
Утром я расставил все бригады, пошел в другой квартал, там работала хозобслуга, надо было принять заготовленный лесоматериал.
Давненько я так свободно не ходил по лесу, последний раз – 24 апреля 1941 года.
Идешь по лесу как свободный гражданин, дышится легко и свободно, за спиной нет конвоя с винтовкой. Никто не кричит тебе в спину: «Голову выше, не наклоняться! Шаг влево, шаг вправо, стреляю без предупреждения!»
Тут чувствовалось, что из себя представляет хотя бы относительная свобода. За 14-летнее пребывание в лагере это была моя первая и последняя свобода…
Иду лесом, кругом тишина, только где-то вдали раздается эхо от падения леса. Это валят лес бригады заключенных.
Но вот где-то поблизости слышен звук, что кто-то будто бы обламывает на дереве сухие сучки и веточки. Я заинтересовался и думаю: кто это может быть?
Вскинул глаза вверх и увидел маленького зверька с пушистым хвостиком, перепрыгивающего вверх и вниз с ветки на ветку, с сучка на сучок. Это была маленькая белочка, которая своей резвостью как будто приветствовала меня…
Вот, мол, смотри, несчастный человек, как я, маленький зверок, пользуюсь свободой, а ты, именующий себя «царь природы», заперт в неволе…
Тебе дали относительную свободу, и ты этому несказанно рад…
Да, действительно я был несказанно рад.
Я часа полтора стоял, прислонясь к елке, и любовался игрой этой маленькой, веселой, с пушистым хвостом белочки, и не мог оторваться от ее игры…
Я завидовал, что она беспредельно пользуется свободой в этой дикой тайге. Тут я невольно с великой грустью вспомнил: за что же меня лишили свободы? Но на это я не мог дать себе ответа.
В совхозе работой я был завален по горло, но она меня не тяготила. С утра до вечера я находился в лесу, на свежем воздухе, с питанием дело наладилось, систематически от родных стал получать посылки, наладилась регулярная письменная связь без ограничений.
Лишь одно было плохо: нет газет и книг, читать нечего, и не знаешь, что творится внутри страны и на фронтах Отечественной войны.
Но вот осенью к нам пригнали пополнение из-под Москвы. Интересуемся, что из себя представляют прибывшие люди; оказывается, эти люди в большинстве своем – гитлеровские старосты.
Нам было больно и досадно быть с ними на одной доске, а иногда и ниже их.
Из них некоторые очень сожалели, что советские войска геройски защитили Москву и немецких фашистов отогнали.
24. Приезд жены
От жены стал получать письма, что она собирается приехать ко мне. Мне ее приезд очень желателен. Уже прошло примерно полтора года, как нас разлучили, за это время я немало претерпел невзгод. Хочется ее увидеть, обмолвиться теплым ласковым словом, узнать, как семья без меня живет и переносит ужасы кровавой войны. В то же время боюсь дать согласие на ее приезд.
Уж очень трудная и дальняя дорога, да кроме этого, на въезд в Коми АССР надо иметь специальный пропуск, а его не так легко получить.
Приедет сюда, а «свиданку» не дадут, так что только измучается и изнервничается, и все будет впустую.
Время военное, на нас смотрели как на презренных «фашистов».
Но все же, после раздумья, иду к начальнику совхоза, объясняю суть дела и спрашиваю его, как быть.
Он внимательно меня выслушал и говорит: «Пишите, пусть приезжает, здесь как-нибудь устроим».
И вот, в двадцатых числах октября 1942 года, вечером, часов в 11, ко мне приехала жена. Я уже лежал в постели и спал.
В барак пришел возчик и будит меня: «Вставай, гостью встречай, жену привез!»
Я спросонья никак не могу понять, в чем дело и что ему надо от меня. Наконец я уяснил, что приехала жена.
Обрадовался. Быстрехонько оделся, подхожу к воротам вахты, на улице трескучий мороз, темно.
Смотрю, у ворот вахты стоит небольшого росточка женщина, и в ней узнаю свою дорогую Лизу…
После этого немедленно иду в контору, докладываю ему: приехала жена, как быть?
Для меня одновременно и радостно и печально, что приехала жена, где она будет ночевать? В поселке гостиницы для приезжающих нет, да и кто решится во время войны в зимнее время ехать на свидание к «врагу народа»? Для этого надо иметь большое мужество, самоотверженность и веру, что ее муж невинно осужден. И это на фоне того, что были массовые случаи отречения от мужей, жен, детей, отцов и т. д.
Неожиданно в кабинет входит комендант совхоза, т. Реске (заключенный) и говорит: «Гражданин начальник, его жена стоит у ворот, замерзла. Разрешите ей войти хотя бы на вахту? У нее есть разрешение на въезд в Коми АССР».
Начальник жене разрешил войти на вахту, а потом и мне разрешил войти туда же.
На вахте мы просидели около трех часов, а потом жену на ночь поместили в теплицу.
На следующий день жена пришла на вахту и передала передачу. Начальник меня освободил от работы и разрешил «свиданку» на вахте, где мы просидели до вечерней поверки.
На второе утро я пошел на работу, предварительно зайдя в теплицу к жене и попить чайку. Во время чаепития к нам пришел под-дежурный с вахты, посидел немного с нами и ушел.
Вскоре после его ухода прибежал комендант совхоза и объявил, что дежурный на вахте дал распоряжение от имени уполномоченного НКГБ, чтобы жена немедленно покинула территорию совхоза, а меня за нелегальную свиданку с женой посадить в изолятор.
Эту печальную весть я сообщил жене: «Собирайся, моя дорогая! С государственно важными преступниками не положено встречаться родным и близким!»
Жена, услышав эту печальную для нас весть, прослезилась, да и я сильно взгрустнул. Но ничего не поделаешь. Она собрала свои вещички и отправилась в путь-дорогу.
До станции Ропча 18 км. Как до нее добраться?
Хорошо, что в это время в нашем совхозе были с 14 л/п возчики, приезжали за капустой. Они были так добры, что захватили ее с собой.
Как только жена уехала, меня немедленно посадили в изолятор.
Сколько в то время в моей голове бродило разных мыслей? За что меня и мою семью истязают и кому это надо?
В изоляторе я просидел примерно 2–3 часа; в зону пришел начальник совхоза, ему доложили о моем аресте, и он дал распоряжение немедленно освободить меня.
В то время я мало думал о себе и о своей участи; мне изолятор был нестрашен, я перед этим прошел ряд тюрем и пытки, да и впереди были годы мучений и мытарств; мне страшно было за жену: как она доберется до Ропчи и где там на ночь преклонит свою голову?
Но, оказывается, мир не без добрых людей! Добрые люди оказались из мира заключенных.
Заключенные ее благополучно довезли до ст. Ропча, а там бывшие заключенные пустили ее переночевать, угостили своим скудным ужином и чаем. А утром купили ей железнодорожный билет и отправили благополучно домой.
Вечером они мне сообщили по телефону, что жену проводили!
Грустная была наша встреча, пожалуй, погрустнее, чем у декабристов со своими женами.
Несмотря на эти неприятности, я все же был очень и очень благодарен своей жене за ее приезд и всем моим родным, которые оказали ей материальную помощь на поездку.
Я узнал, как они без меня жили, как переносили и переносят все тяготы своей жизни, навязанные им по воле злых людей…
Радостно было из ее уст услышать, что не только мои родные не верят в мою виновность, но также не верят и мои близкие друзья и знакомые…