Жена увидела, как я живу в заключении. Я в то время выглядел хорошо благодаря их помощи: перед ее приездом я получил новое обмундирование…
В Верхне-Веслянском совхозе я проработал до середины марта 1943 года в качестве агронома по своду леса, раскорчевке пней, по силосованию веткорма[70] и т. д.
За это мне платили 50 руб. в месяц, а хлеб в то время стоил 1 кг 150 руб. Без помощи извне, на казенных харчах, было бы тяжело.
В лагере в то время был нелепый порядок. Агрономы, десятники, которые руководили работами и выписывали пайки хлеба работягам, старались людей не довести до стационара и выписывали пайку побольше, а сами питались по второму котлу и хлебом 600 грамм.
Однажды начальник совхоза приехал с совещания из управления лагеря, пришел на производство и в разговоре со мной заявил:
– Кормить людей надо.
Я отвечаю:
– Откуда кормить, когда нормы не вырабатывают?
Он отвечает: «Вот вам 1500 норм». Тогда стало легче, хорошим работникам из этих норм приписываешь до 30 % их выработки.
Я уже отмечал, что в зимние месяцы производительность была низкая, план лесоповала не выполнялся, но по предложению администрации стала увеличиваться «туфта». Как говорят в народе: «Если бы не было туфты и аммонала, не построили бы московского канала!»
В двадцатых числах марта 1943 г. меня перебросили работать на вновь открытую командировку в качестве производителя работ.
25. На 2-й подкомандировке
2-я подкомандировка от совхоза находилась в 12–14 км вниз по течению реки Весляны, на правом берегу на возвышенном месте.
Ранее она принадлежала третьему лагпункту. Вследствие тяжелых работ и плохого питания работяг довели до того, что здесь открыли полустационар и работ никаких не велось.
И вот 70–80 человек надо было постепенно приспособить к работе. Народ был слабоватый, так что не могло быть и речи о какой-либо норме выработки. Следили только, чтобы не было отказчиков.
Если работник вырабатывал на 55–60 % установленной нормы, ему выписывали второй котел и выдавали премиальное блюдо в виде пирожка весом в 100 г с картофельной начинкой. Надо сказать, что работа была не тяжелая: резали и кололи березовую чурку для газогенератора, расчищали снег, резали лозу, из нее плели корзинки, готовили дранку и т. д.
С наступлением весны снег стал быстро таять, почва просыхать, принялись за раскорчевку пней, расчистку лугов под сенокосные угодья. А потом стали производить вспашку поля и посадку картофеля, капусты и прочих агрокультур.
На подкомандировке были большие штабеля леса, а досок, в которых была большая нужда, в хозяйстве не было.
Я нашел пару пильщиков, ко́злы здесь были, нашлась продольная пила, приступили к распиловке бревен.
Так как работа пильщиков очень тяжелая, а нормы распиловки большие, то я под свою ответственность решил: никакой нормы пильщикам не устанавливать; выдавать им двойную порцию питания с двумя дополнительными пирожками.
За все это они ежедневно давали 40–50 погонных метров. Хозяйство досками было обеспечено.
Однажды к нам приехал начальник совхоза Хохлачев и увидел много напиленных досок. Он удивился и стал меня спрашивать, откуда доски.
Я ему рассказал: «Смотрите, здесь бревен много, досок у нас нет, я нашел двух пильщиков, даю им двойной паек, не спрашивая с них нормы. И вот ежедневно от них получаем 40–50 погонных метров досок».
Я полагал, что начальник меня будет бранить, но вышло наоборот – за находчивость он меня одобрил.
Видя, что в хозяйстве досок много, я организовал маленькую столярную мастерскую по поделке детских кроваток, а также большую часть досок стали отправлять в совхоз.
В общем, меня работа здесь вполне удовлетворяла. Я имел возможность проявлять свою инициативу, а не как на 1-м и 17-м л/пунктах работать зимой и думать о том, что лучше было бы сидеть в Бутырках и Лефортове, чем голодать и мерзнуть в лагере.
Единственное, что было нехорошо, это жестокое обращение с заключенными, чем я был сильно возмущен.
Некоторые работяги по слабости здоровья не могли выйти на работу, а врач освобождения не давал – не было повышенной температуры. Функции на вывод на работу принадлежали начальнику подкомандировки, нарядчику, коменданту в присутствии фельдшера.
Основную роль в выводе играл комендант. Комендантом на подкомандировке была женщина, только что освободившаяся из лагеря. В лагере она пробыла два срока по уголовным делам.
И вот вся эта братия во главе с начальником идут в барак выгонять людей на работу, но некоторые работяги слабы и продолжают лежать на нарах. К таким подходит комендант, хватает за ноги, сбрасывает на пол и начинает бить. Потом вытаскивают волоком до вахты, сдают конвою. Конвой с большим трудом доводит до производства, и на производстве доходяга продолжает лежать в течение всего дня.
Дело сделано, отказников в зоне нет.
Такая издевательская система над заключенными существовала на всех л/пунктах. За избиение работяг никто не привлекался к судебной ответственности. Такова была система…
На подкомандировке было два молодых человека лет 22–25. Оба уголовники, по 10 лет срока, отсидели 3 года, придерживались уголовно-лагерной теории «день кантовки, две недели жизни».
Ранее, будучи на третьем л/п, они в течение зимы ни одного дня на работу не выходили. Всю зиму просидели в изоляторе, получая 300 г хлеба; горячую пищу через два дня на третий. И вот, выжили.
А наши товарищи были отличниками производства, их фотографировали, каждое утро на разводе КВЧ о них говорили, они получали хорошие пайки хлеба, приварок и т. д., приглашались в управление на слет ударников, их там премировали и т. д.
Все это было хорошо, кроме того, что получаемая ими пайка и приварок не компенсировали полностью затрачиваемого труда, и они день ото дня теряли силы и дошли до того, что не смогли вырабатывать свою производственную норму. Пайку им уменьшали, а потом назначили штрафную пайку. Администрация на них стала смотреть как на лодырей. Потом пошли в стационар. После стационара в изолятор, и в конце концов хорошие работяги нарезали дубаря и пошли на девятую делянку.
А уголовники всю зиму просидели в изоляторе на 300 гр. хлеба и остались живы…
Как я им ни разъяснял, что они заняли неправильную позицию, они ее не меняли, а мне очень хотелось вовлечь их в работу: ребята-то молодые, может из них толк будет.
И вот я им сделал предложение со следующего дня выйти на зону, на производство. На улице весна, солнце, тепло, будете там греться; там будет вам лучше, чем сидеть в изоляторе, на 300 гр. хлеба. Работать вас не заставим, а за выход на работу вам будем давать питание по третьему котлу.
Долго они не соглашались, но наконец согласились.
Вместе с бригадой они вышли на работу. Смотрят, все члены бригады получили задания и приступили к работе, а их никто не тревожит; они лежат и греются на солнце.
Прошло три дня, пайку и котел им выписали по третьему котлу, они видят, что их не обманули.
На вторую трехдневку они уже без принуждения вместе с бригадой вышли на производство, сами подошли к бригадиру и спросили, нет ли для них работенки.
Бригадир меня спрашивает: как быть?
Я говорю:
– Поставь их на работу, но нормы пока не спрашивай.
В третью трехдневку они уже встали на норму. И вот, мало-помалу они стали втягиваться в работу и вышли из числа злостных отказчиков.
К уголовному элементу надо иметь особый подход. Их силой и изолятором работать не заставишь.
На Верхне-Веслянском совхозе у меня был такой случай.
В зимнее время работяги сильно ослабли, на лесоповал выходило 45–50 человек, а заготовляли 15–20 м3, администрация нервничала, план не выполнялся. Тогда я отобрал 7–8 человек преимущественно из уркачей, переговорил с ними, и они взялись ежедневно заготавливать 7 м3 на человека, но с условием, что, помимо питания по третьему котлу, за каждые 2 м3, выработанных сверх нормы, им бы давали по одной спичечной коробке махорки каждому.
Администрация с моим предложением согласилась.
Работа шла очень успешно, каждый старался как можно больше дать кубиков и больше получить махорки, так что ежедневно давали 50–60 м3, за что получали 15–18 коробков махорки.
И так продолжалось 12–15 дней, работяги были довольны, и администрация была не в убытке.
Но люди завистливы, особенно так называемые лагерные «придурки», которые не работают. Они стали вдувать в уши начальству, что мы ежедневно раздаем махорку, когда в ней у нас большая нужда.
Администрация их послушалась. Выдачу махорки прекратили, а ребята в ответ прекратили выработку леса.
Выработка леса по совхозу сильно сократилась. Но зато увеличилась «туфта».
На второй подкомандировке я пробыл до 12 июля[71] 1943 года, работал, как говорят, «не за страх, а за совесть».
Произвели раскорчевку леса, площадь распахали, засеяли, луга расчистили и т. д.
12 июля [июня] пришел с работы, нарядчик объявляет: «Готовьтесь к этапу!»
В зону пришел начальник охраны и сказал мне быстрее одеваться, взять свои вещи и идти в этап. В этап назначили двоих – меня и бывшего полковника авиации.
Мы собрали свои вещи и пешком, под конвоем начальника охраны отправились на головной, т. е. в совхоз. Наш конвоир ехал верхом на лошади, а мы после дневной работы двигались пешком.
До головного надо было пройти 12–14 км, время клонилось к закату солнца. Дорога шла лесом, воздух был чистый, прохладный. Сквозь лесную чащу виднелись облака, как будто специально окрашенные в пурпурный цвет.
Для меня этот этап был полной неожиданностью. Моя работа начальством всегда одобрялась; на дальнейший период я также наметил план работ. Самое существенное я забыл в процессе работ: кто я есть? Я есть заключенный. В лагере было не принято думать о завтрашнем дне. Среди заключенных существовала поговорка: что можешь сделать сегодня, оставь на завтра, а что можешь скушать завтра, скушай сегодня.