Бывало, на общем собрании то тут, то там раздаются голоса: «Начальничка не подведем!»
Да, к заключенному, независимо от его срока и состава преступления, надо иметь человеческий подход, а этого со стороны администрации не было…
Часто лагерная администрация комплектовалась из прошлого уголовного элемента.
У нас в КВЧ были два начальника, которые в пьяном виде потеряли или пропили партийные билеты, – какого от таких воспитателей можно ждать прока?
На нашем л/п было много уголовного элемента. В своем большинстве они помещались в отдельном бараке, где воровать было нечего. Если кто-то что-то украдет, то за воровство его сильно избивали свои же.
Однажды в наш барак поместили двух лесоповальщиков, уркачей, которые в лагере отбывали по второй десятилетке. С виду ребята хорошие, никого не обидят. Лишь одна их мучает болезнь – надо что-нибудь украсть, а в своем бараке нечего красть.
Вместе с нами живут неделю, две, все спокойно, воровства нет; но вот однажды, смотрю, ребята собирают свои вещи. Спрашиваю:
– Леня! Куда вы собираетесь?
– Уходим, батя!
– Почему?
– Да разве нашему брату здесь можно жить! В бараке всего много, люди получают посылки, взять есть что, а взять стыдно!
Значит, у ребят еще не вся была потеряна совесть…
Второй случай. Однажды сидим в бараке, забиваем «козла», вбегают из соседней секции два молодца, вскакивают на нары к одному пареньку и повелительным голосом ему говорят: «Давай табак!»
Он только что получил из дома посылку. Парень испугался. Тогда я им говорю:
– У него табака нет!
– Ну, давай закурить!
Он им дал закурить, и они ушли в свою секцию.
Пришли в секцию с пустыми руками, а их там спрашивают:
– Что, сорвалось?
– Как же – там Батя! Разве при нем возьмешь!
Значит, и у них не все еще потеряно. Их вполне можно было бы исправить, стоило только изолировать их в барак, где уркачей помещалось меньшинство.
В одном бараке с нами жили уркачи, но их было меньшинство, и барак находился в руках политических. В нем не было ни воровства, ни картежной игры, ни матерщины. В бараке был порядок, чистота. У всех были постельные принадлежности, на столах стояли банки с цветами. В свободное время играли в шахматы, шашки, домино.
Если заметим за каким-нибудь пареньком склонность к воровству, то старший по бараку тут же ему предлагает освободить барак и перейти к уркачам, и после этого предупреждения паренек остепеняется.
Но были и другого рода явления. На л/п были четыре прекрасных лесоруба, которые в течение нескольких лет работали звеньевыми. Средняя годовая выработка их звеньев была 127–135 %, все четверо были уркачи.
Не раз и не два они вызывались в управление, премировались продовольственными и вещевыми посылками. О них писали в управленческих и лагпунктовских газетах.
Жили спокойно. Но вот закончилась махорка, и негде ее было купить, а без курева нет жизни. В это время один член бригады получает посылку, а в посылке махорка. Ребята по-хорошему у него просят часть махорки им уступить, дают ему деньги, но он отказывает. Тогда они решают на него сделать налет и часть махорки отнять…
Берут у него часть махорки, дают за нее деньги, он не берет, а идет к оперуполномоченному с жалобой.
Уполномоченный их вызывает, они объясняют причины отнятия махорки и тут же предлагают за нее деньги. Но оперуполномоченный на них заводит дело – групповой бандитизм и передает в суд. Суд им дает по 15 лет ИТЛ. Закон соблюден…
В КВЧ работал в качестве художника Володя Суркач, на вид тихий скромный паренек. Однажды в КВЧ поставили чемодан, Володя к этому чемодану присматривался. И вот он выбрал время, когда в помещении никого не было. Берет гвоздь, вскрывает замок чемодана, а в этот момент вхожу я. Володя смущен…
Я его спрашиваю:
– Что ты делаешь? Ведь это не твой чемодан. Смотри, в нем ничего нет, а если бы что и было, то все равно бы на тебя подумали, а не на дядю Мишу, дневального КВЧ. Ты знаешь, что я тебя давно замечал в нечистоплотности и тебе об этом не раз говорил…
На это я от него получил ответ:
– Вор не считается с тем, есть что внутри или нет, а ему бы только украсть. Ты мне неоднократно говорил о моей нечистоплотности, но разве нас этим исправишь? Вот если бы ты как следует меня побил, было бы куда больше пользы.
Из лагерной жизни можно было бы привести бесчисленное множество примеров, когда вора захватывали на месте преступления и били до потери сознания, думая, что он воровать больше не будет, а он немного очухается и опять берется за старое…
Было время, когда уркачи всю зону держали в своих руках. Лагерная администрация на все их безобразия смотрела сквозь пальцы. Они среди бела дня приходили в барак к придуркам и их разували и раздевали.
Делали групповые налеты на кухню, хлеборезку, каптерку и т. д. Отнимали у работяг посылки и даже пайки хлеба, и все им сходило с рук. Иногда посадят на двое—трое суток в изолятор, тем дело и кончается…
Однажды, в летний период под вечер, когда на улице еще было светло, слышим шум в сапожной мастерской. Вбегаем в мастерскую и видим: стоит сапожник с помутившимися глазами, в руках держит сапожный нож, а на полу лежит другой сапожник, с перерезанным горлом, и истекает кровью. Несмотря на все усилия, врачи не смогли вернуть его к жизни.
Убийцу арестовали, отдадут под суд, дадут ему 10 лет. А если у него был такой же срок, а он отбыл 4 года, то к неотбытым годам прибавят только 4 года, и на этом дело кончается. А человека-то нет…
35. Побеги
На лагпунктах бывали и побеги, но не часто; беглецов быстро ловили, бежали исключительно уркачи.
За время моего пребывания на 17-м л/п было 5 побегов. Все эти побеги совершались непосредственно с производства.
Двое бежали так: бригада в лесу сжигала сучья, будущие беглецы сделали искусственную дымовую завесу, и двое смельчаков сбежали. Но их в ту же ночь поймали.
Два побега были произведены с подкомандировки, где бригада без конвоя работала на лесовывозке. Бригада помещалась на одной стороне реки Весляны, а лесовывозка производилась на другой.
Лошадей, на которых они работали, на ночь оставляли на противоположной стороне от их жилья.
После окончания работы возчики выпрягли своих лошадей, пошли в зону, а одного возчика все нет и нет. Быстро сообщили на головной лагпункт, а оттуда сообщили в управление, и в эту же ночь его поймали.
На второй вечер таким же способом ушел еще один, но и этого поймали в ту же ночь.
Потом их судили, и из рассказов на суде выяснилось, что они к этому побегу готовились несколько дней. Они рассказывали, что после работы задерживались на производстве и выпрягали лошадей. Потом взяли с собой топоры и лошадей, отъехали от производства 10–12 километров, зарубили лошадей, отрубили мякоти 10–12 килограмм, развели костер и зажарили это мясо, взяли с собой и пешочком пошли в путь-дорогу. Но, не зная тайги, они прошли лишь 15–18 км, вышли к одному лагпункту и там были задержаны. За это один получил 10 лет, а второй 15 лет ИТЛ.
В 1947 году на лагпункт пригнали одного молодого москвича, по ст. 58 со сроком 10 лет. Москвич – летчик, бывший старший лейтенант, работать его определили в мастерские ЦАРМа в качестве слесаря. Проработав несколько дней, парень затосковал, и как-то, работая в ночной смене, он так спрятался, что его не смогли найти, и он ушел с лагеря безвозвратно…
36. Приезд жены и сестры
В июне 1946 года ко мне на свидание приехали жена и сестра. В то время никаких личных свиданий заключенных с родственниками не разрешалось, вследствие чего к нам на свиданку никто не ездил.
Их приезд для меня был неожиданностью. Он был радостен и одновременно грустен. Думаю: не получилось бы так, как в 1942 году на Верхне-Веслянском совхозе, когда жена ехала за тысячи километров в сильный трескучий мороз, а ей дали свиданку на 15 минут на вахте…
День был воскресный, на нашем лагпункте в этот день хотели выполнить месячный производственный план.
Я вышел на развод. Начальник лагпункта меня подзывает и сообщает: «К вам жена с сестрой приехали, кончится развод – иди на вахту. Я разрешаю вам свидание».
Я искренне его поблагодарил за столь приятное сообщение и за то, что разрешил свиданку, хотя и на вахте.
Развод кончился, иду на вахту и вижу: стоят мои дорогие и любимые жена и сестра, и где же – в лагере мира «отверженных».
У меня от радости язык заплетается, и я не могу вымолвить ни одного слова. В горле как будто все пересохло, на глаза невольно навертываются слезы, я не могу говорить.
Если четыре года тому назад жена меня встретила во всем новом обмундировании, то здесь я уже был в одеянии обтрепанном.
В течение этих четырех лет после столь долгих мытарств по этапам и пересылкам я все свое обмундирование потрепал, а нового не давали, да вдобавок я отпустил бороду, так что мой вид был довольно непрезентабельный.
От увиденного у той и другой из глаз полились слезы.
Получив от них передачу и поговорив с ними пару часов, я пошел в барак завтракать, а они пошли на свою временную квартиру.
После обеда они вновь подошли к вахте, и мне представилась возможность побыть с ними до вечерней поверки.
На следующий день жена немного приболела, и ее препроводили в нашу амбулаторию.
На третий день она поехала в Вожаель просить разрешения на свиданку. Ей разрешили свиданку на три дня по 15 минут в день. Конечно, нас это мало устраивало, но что поделаешь!
На четвертые сутки их пребывания приходит в барак вольнонаемный человек и говорит: «Пойдемте ко мне работать!»
Он привел на свою квартиру, где временно остановились моя жена и сестра, с ними я пробыл до вечерней поверки.
На 5-й день это повторилось, так что я с ними наговорился вдоволь о наших родных и близких, о моей жизни и их мучениях и испытаниях во время войны.
Несмотря на все тюремные преграды, все же есть люди, которые к нам, особенно бывшим членам партии, имели человеческое отношение.