Откровенно говоря, мне не очень хотелось идти в этот этап. По этапам меня уже погоняли, хватит, тем более я уже здесь ассимилировался, прожил 4 года, работа меня вполне устраивала. Бытовые условия приличные, отношение администрации к заключенным человеческое, ежегодно на свидание приезжает жена. С перепиской и получением посылок дело обстоит хорошо. Есть возможность читать книги и газеты, в бараке радио, шахматы, шашки и домино. У каждого своя койка со всеми постельными принадлежностями, хорошее медицинское обслуживание и т. д.
С точки зрения лагерника лучшего, и желать нечего.
Кроме того, в летнее время в зоне был организован футбол. Наша команда не раз вызывалась в Вожаель играть с работниками управления. На футбольном поле не было разделения на вольнонаемный состав и заключенных, но во время перерыва нашу команду отделяли, около нас становилась охрана, и тут же мы становились заключенными…
Все это пришлось оставить и идти в этап, но что поделаешь? В этап так в этап! Мы люди подневольные, бессловесные, куда погонят, туда и пойдем…
Нас немного страшила неизвестность, мы не знали, куда нас гонят. Мне страшиться было уже нечего, в этом году мне стукнет 60 годков, с меня уже взять нечего, все взято…
Когда наш этап пропускали через вахту, дежурные надзиратели с грустью говорили: «Вот, хороших ребят отправляют, а уркачей оставляют здесь!»
Посадили нас в грузовые машины и к вечеру доставили на пересылку Устьвымлага.
Здесь мы узнали, что нас гонят в карагандинские лагеря, а в какие, пока неизвестно.
На пересылке нас продержали 10 дней, в течение которых сюда сгоняли людей со всего лагеря. В этап сгоняли мужчин и женщин, всего собрали около 300 человек.
Здесь встретил много москвичей—одноэтапцев 1941 года. 10[82] марта 1949 года сколотили этап, и в этот же день на пересылку пришел специальный конвой во главе с офицером.
Сделали генеральный шмон не только по карманам, но проделали и присядку, заглядывая в верхние и нижние человеческие отверстия, ища, нет ли в них огнестрельного оружия или чего иного…
Конвой у всех отобрал книги, чистую бумагу, конверты, письма, прошедшие даже через цензуру, копии с посланных жалоб, а также чемоданы…
Нас погнали на железнодорожную станцию, где был приготовлен состав.
В этот день мне повезло: на мое имя пришли две посылки. Одну выдали на пересылке, а вторая шла с тем же поездом, в котором везли и меня. Ее я получил на пересылке «Карабас».
Наш этап был большой и дальний, в нем были старики и больные, для которых специально оборудовали вагоны. Вагоны были товарные, с двойными общими нарами. В каждом вагоне для обогрева была поставлена чугунная печка.
Уборная была импровизированная: в полу проделана дыра, куда ходили и за большим и за маленьким.
Женщины помещались в отдельных вагонах.
Были выделены вагоны для продовольствия и кухни, а также для больных.
В каждом вагоне можно было разместить 40 человек или 8 лошадей.
Наш состав сопровождал специальный конвой во главе с офицером. Кроме того, был назначен комендант поезда в лице начальника пересылки, врач и медперсонал[83].
Горячую пищу давали два раза в день – щи, каша или щи и макароны, и хлеба 700 г. В вагон приносили горячую воду, а иногда и чай, сахару давали по 3 г ежедневно.
Спали на нарах.
Было лучше, чем во время этапа из Москвы в Коми АССР в 1941 году в столыпинском вагоне, когда в двухместном купе в течение 15 суток везли 9 человек, без горячей пищи.
Сверх всяких ожиданий наше настроение было хорошее. Нас везли с севера на юг, там будет теплее, чем в Коми АССР, и не тайга-матушка.
Некоторые ребята на пересылке меняли валяные сапоги на кожаные ботинки. На улице уже чувствовалась весна, с крыш капало. В середине дня пригревало солнце, так что все думали: на что нам валенки?
Одно в вагоне было неприятно: когда во время вечерней и утренней поверки конвой зверски простукивал деревянными молотками стены и крышу вагона, бегали по крыше, боясь, как бы не было пролома или пропила в стенках или крыше.
Поверка заключенных производилась два раза в сутки, утром и вечером.
Поверка производилась «без последнего»: открывали дверь вагона, один из конвойных входил в вагон, а двое становились в дверях. Вошедший конвоир кричал: «Переходи в одну сторону!»
Мы по этой зверской команде бежали в противоположную сторону, сбиваясь, как овцы, в одну кучу.
Дежурный конвоир, держа в правой руке деревянный молоток, начинал делать поверку, перегоняя по одному в противоположную сторону, ударяя молотком в спину каждого. Особенно немало доставалось на долю последних…
Меня, как старика, иногда от этой зверской перегонки освобождали, и я сидел на нарах, созерцая столь неприятную процедуру…
До станции Кирова нас везли в более-менее сносных условиях, спальных мест на нарах было достаточно. Но вот в Кирове к нам подсадили человек 15 из лагеря Сухобезводное, Горьковской области[84]. В вагоне спальных мест не хватает, пришлось занять места под нижними нарами и на полу в проходах.
На верхних и нижних нарах стали спать по очереди.
Выше я уже отмечал, что когда нас отправляли с пересылки Вожаель, то был ясный, солнечный день, с крыши капало, в вагоне было тепло. Но вот проехали 3–4 дня, и погода сильно изменилась. В вагоне стало холодно, стенки вагона покрылись инеем. Дров и угля для топки не хватало. От большого скопления народа в вагоне стало душно, сыро, и мы ждем не дождемся, когда же подъедем к большой ж.-д. станции и там откроют двери вагона и пустят в вагон свежий воздух.
На восьмой или девятый день нас доставили на ж.д. станцию Свердловск.
Здесь нам устроили длительную остановку. Пополнили наши продовольственные запасы, произвели генеральную санитарную обработку, всех пропустили через санпропускник.
Здесь мы увидели живой Советский народ, да и сами себя малость показали.
Когда нас под усиленным конвоем вели в санпропускник, то Советские граждане стояли толпами и меж собой судачили – кого же ведут? Некоторые говорили, военнопленных немцев, а другие: нет, это гонят наших советских граждан.
Да. Последние были правы. Большинство было настоящих советских граждан, по воле культа личности лишенных высокого звания Советского гражданина.
Надо откровенно сказать, как мы завидовали этим [военнопленным] немцам. Их, бывших преступников против нашей родины, везли в свою страну с плакатами и лозунгами на вагонах, они были веселы и радостны, а нас, Советских граждан, под усиленным конвоем везли в спец-лагерь…
На пятнадцатые или шестнадцатые сутки мы были доставлены на Карагандинскую пересылку «Карабас»[85].
Карабасская пересылка довольно большая; мужчин поместили в один барак, женщин в другой.
В бараке было чисто, пол был раскрашен на отдельные полоски, с указанием, по каким полоскам разрешено ходить, а по каким нет.
Так что при виде всего этого невольно вспомнилась одна песенка из каторжанской жизни: «…Чистота у нас большая, нигде соринки не найдешь…»
В бараке была невероятная теснота. Некоторые товарищи вынуждены были спать под нарами; было очень душно.
В соседнем бараке помещались исключительно уркачи, которые годами здесь проживали. В этап их не гоняли, да их бы ни один начальник л/п не принял бы.
Несмотря на морозные дни, они были в одних майках и трусах. В их бараке шла ожесточенная картежная игра; проигрывали все, что имело хотя бы грошовую ценность: пайку хлеба, завтраки и обеды, оставались голодными неделями и нередко месяцами. Проигрывали одежду, белье, постельные принадлежности и спали на голых нарах в голом виде…
Их почему-то звали «Индия», вероятно, из-за их раздетости и разутости…
На Карабасской пересылке нас продержали 2–3 дня. За эти дни из разных лагерей Советского Союза сюда пригнали много заключенных и исключительно стариков и молодых с третьей категорией труда, со ст. 58; бараки все были переполнены. Спали вповалку, один на другом.
41. Из Карабаса в Спасск
27 марта 1949 года нам объявили: «Завтра пойдете в этап, в Спасск». Спасск от Карабаса находился примерно в 40 км.
27 марта я получил свою продовольственную посылку, которая шла со мной в одном поезде.
Некоторые мои товарищи, зная мое состояние здоровья, усиленно уговаривали меня временно остаться в Карабасе и ждать, когда представят подводы или автомашины, но я почему-то был уверен, что эту нелегкую дорогу осилю, тем более что утром светило и припекало солнце, а это до некоторой степени располагало к походу. К тому же нас собралось 7–8 человек, все ребята молодые: подумал, если я в дороге сдрейфлю, они меня поддержат. А главное, мне уж очень не хотелось отставать от своих товарищей и очень страшно было оставаться на пересылке Карабас.
28 марта 1949 года в 10 часов утра нас стали выводить за зону. Было морозное солнечное утро, с крыш начало капать.
Конвой этап принял, подводы подали лишь под вещи. У кого не было бушлатов и валенок, тем выдали то и другое.
В 11 часов дня нас в количестве примерно 350 человек пешим порядком отправили в Спасск, в этапе преимущественно старики и женщины, переход составлял 40 км; переход довольно тяжелый[86].
Когда мы вышли с пересылки, солнце ярко светило, дорога была хорошая, ровная, кругом лежал ровный снег. Шли бодро и весело, но на середине пути в ногах стала чувствоваться усталость, ноги начали скользить, потому что я был в кожаных ботинках с резиновой подошвой.
У конвоя стали просить устроить нам привал для отдыха.
Привал устроили на полпути. Здесь мы перекусили. У меня был хлеб, сахар и табак; всем этим я поделился со своими близкими товарищами.