Отдохнули и снова отправились в путь.
Вторая половина нашего пути была несравненно тяжелее первой. Приходилось прибегать к помощи подвод, а их было 6–8, да еще нагруженных вещами; на подводу могло присесть только 6–7 человек.
К вечеру стало холоднее, на подводе долго не просидишь – отморозишь ноги.
Стало темнеть, в поле началась поземка, поднялся сильный встречный ветер, затрудняя наше продвижение. Конвой стал покрикивать: «Подтянитесь! Не отставай!» А народ уже исслабился и еле передвигает ноги.
Мои товарищи все разбрелись по дороге, кто где.
На ком была моя основная надежда, тот сильно обессилел.
Ветер и поземка свирепствуют все сильнее и сильнее. Среди поля все чаще и громче раздаются голоса: «Не отставай! Подтянись!»
Смотрю, мой Николай совсем обессилел, еле передвигает свои ноги. Ему только 32 года, но в лагере он пробыл уже 13 лет.
Я беру его под руки и веду. Сзади нас догоняет подвода с вещами, я прошу конвой, чтобы нас посадили и немного подвезли.
Тут же подходит один из заключенных, конвой ему говорит: «Дай им по мордам!»
Заключенный на это не ответил, повернулся и отошел прочь…
Я Николаю говорю:
– Пойдем, Николай, от них нельзя ждать помощи! Это не люди, а звери!
Снова взял Николая под руку, и потихоньку, шаг за шагом, мы двигались вперед.
Не раз Николай обращался ко мне: «Батя, брось меня, ноги мои идти отказываются!»
Но я упорно его вел, и откуда только брались у меня силы? Чем больше ослабевал мой Николай, тем больше у меня появлялось сил и упорства.
Но вот где-то вдали замелькал огонек, значит, где-то недалеко на нашем пути есть жилье.
Я Николая подбадриваю и говорю: «Смотри, вот уже недалеко до места, потерпи! Скоро дойдем!»
Откуда светил этот радостный для нас огонек, я понятия не имел, но мне очень хотелось его достичь как можно быстрее, чтобы спасти Николая.
Впоследствии я узнал, что этот счастливый огонек светил из Джумабека, в 8–9 км от Спасска.
Кругом тьма-тьмущая, не видно ни зги, ночь в полном разгаре, ветер бушует кругом, конвой нервничает, со всех сторон подгоняет обессилевших заключенных, боится, как бы в эту темную ночь при такой свирепой погоде не разбежались бы их подопечные и не замерзли. В том и другом случае им придется нести ответственность.
Неожиданно колонна остановилась. Произвели поверку людей, количество оказалось налицо.
Смотрим, здесь какие-то постройки. Появилось сопровождающее нас начальство, майор и капитан.
А ветер рвет со всех сторон, Николай совсем обессилел. Я ставлю его впереди себя, стараюсь защитить его от ветра, закрываю своим дубленым полушубком, который не пробивает ветер.
Начальство забегало, все в панике. Со всех сторон слышатся громкие голоса заключенных: «Что вы молчите, расстреливайте! Где бы нам ни погибать, так погибать!»
Спустя несколько минут от нас отбивают несколько десятков людей, но куда, мы не знаем. Впоследствии мы узнали, что их поместили в скотный сарай и продержали там трое суток.
Только от нас отправили эту партию, как появились подводы лошадей и волов.
В первую очередь мы захватили одну подводу и в нее положили совсем ослабевшего Николая и отвезли в амбулаторию.
Потом нам дали пару волов, 8 человек поместили в сани и отправили в Спасск. От Джумабека до Спасска 8–9 км.
В Спасск нас привезли около 11 часов вечера[87] с большими трудностями, но все же мы были доставлены до своего места назначения.
Видимо, я сильно устал за эту дорогу, но как только сошел с подводы, не мог шагу шагнуть без помощи товарищей.
В Спасске нас поместили в бане (раздевалке), здесь уже были наши товарищи, прибывшие раньше нас, а также медперсонал – они для прибывающих приготовили горячий чай.
В числе находящихся здесь было большое количество китайских товарищей[88].
Не успел я появиться в помещении, как со всех сторон радостно закричали: «Батя! Выпей горячего чаю!»
Я был от души благодарен за их товарищеское отношение.
Выпил кружку горячего чая, немного согрелся и отдохнул; ну думаю, самый трудный путь пройден, буду надеяться, что такого пути больше не будет…
До утра нас оставили в раздевалке; в помещении было светло и тепло.
Утром нам дали завтрак и по 700 г хлеба. После завтрака нас перевели в барак № 8.
42. В Спасске[89]
Оставь надежду всяк сюда входящий.
Как видно, до нас в этом бараке никто не жил: стены барака были промерзшие. В бараке двойные нары, постельных принадлежностей еще не видали. Спать разместили по 3 человека на два щитка, а местами по 4 человека на два щитка.
На другой день в барак пришли надзиратель и комендант л/пункта. Последний был из заключенных, каторжанин. Впрочем, каторжанами были и комендант, и старосты бараков, и нарядчик. Народ молодой, но по истязанию советских людей они уже имели немалый опыт и у администрации пользовались некоторыми привилегиями.
Надзиратель и комендант приступили к генеральному шмону. У заключенных они отбирали все, что им нравилось, не записывая в ведомость, а если у кого находили деньги, то в ведомость вносили в уменьшенной сумме…
Спасск был разбит на три зоны:
1-я зона – рабочая. 2-я зона – женская.
3-я зона – больничная.
Когда-то это был мужской монастырь, куда ссылали провинившихся монахов.
В 1920 году здесь были установлены медеплавильные печи английскими концессионерами…
Сырье сюда привозили на верблюдах из Джезказгана, а потом этих концессионеров выгнали, и концессии перешли в собственность нашего государства.
После концессионеров осталось несколько кирпичных и саманных зданий внутри зоны и за зоной.
Во время Гражданской войны здесь побывали белые, учинившие зверскую расправу над местным населением.
В память о расстрелянных защитниках революции был поставлен памятник, который был сохранен до нашего прихода, а потом его разрушили и на его месте выстроили барак для больных.
Здесь побывали в качестве заключенных жены репрессированных мужей[90].
В конце отечественной войны сюда пригнали военнопленных солдат германской и японской армии.
В 1948 году для Советских граждан устроили еще лагерь, где к лету 1949 года находилось около 3 0000 человек[91]. Сюда были согнаны заключенные со всех лагерей Советского Союза, разных национальностей, в основном старики и больные. Среди них я встретил несколько бывших друзей.
Народу согнали очень много, а жить негде, так что быстро занялись строительством кирпичных сараев, стали делать кирпич, построили печи для обжига.
В зоне открыли каменоломни, и силами слабых стариков под действием надзирательских дубинок добывали камень. На тачках по восемь человек его вывозили за зону и строили дома для вольнонаемного состава, а в зоне строили бараки.
Несколько бараков выстроили, не дали им просохнуть и поместили туда больных стариков, и они своими легкими их просушивали…
Из сараев скотного двора устроили барак с маленькими окнами, так что в некоторые отделения барака не проникали лучи солнца и дневного света, днем и ночью была темнота, а во время дождя через потолок проникала вода.
В 1950 году здесь была московская комиссия, предложила расширить окна, но их так и не расширили…
Потом стали строить внутри зоны трехметровые стены, между зонами и каторжанскими бараками, а немного позднее дополнительно выстроили прочную тюрьму.
43. Режим
В Спасске был установлен строгий режим. На окнах были поставлены массивные железные решетки. На ночь дверь запиралась на замок.
В коридоре барака с окончанием вечерней поверки устанавливалась параша, от чего было большое зловонье в помещении барака.
Ночью ни в бараке, ни в коридоре не было света.
Письма писать разрешалось только два в год, тогда как по положению ИТЛовцы имели право писать одно письмо в месяц. В тех лагерях, где было разрешено свидание с родными, на ночь бараки не запирались, ночью горел свет, было радио.
Одним словом, режим мало чем отличался от режима тюрьмы, только здесь гоняли на работу, а там – нет.
Нередки были случаи во время шмона в выходной день, когда нас запирали на замок, выпуская на оправку два раза в день.
44. Сельхозработы в Спасском
Спустя несколько дней в Спасск из Джезказгана приехал начальник лагеря[92] обсуждать разные вопросы, в том числе о сельском хозяйстве.
Продуктов питания нет, в особенности сельскохозяйственных. Необходимо развивать сельское хозяйство.
Я не хотел идти работать по с/хозяйству, зная, с какими трудностями придется столкнуться в этой работе, тем более, мой возраст подходил к 60 годам. Но невольно возникала мысль: что я буду делать? Без работы сидеть я не могу.
И вот в барак прибегает человек, держа в руках список агрономов, в котором есть и моя фамилия. Нас приглашают на совещание к начальнику лагеря. Я на это совещание пошел и встретил нескольких товарищей, учившихся в Сельскохозяйственной академии имени Тимирязева, и даже нескольких однокашников. В числе собравшихся были также лица, которые никакого отношения к сельскому хозяйству не имели, а думали хоть куда-нибудь пристроиться, где полегче…
Я решил впрячься в работу, тем более что полковник просил нас помочь…
При Спасском было три земельных участка, но воды для полива было недостаточно. На каждый участок был выделен агроном. Кроме нас, выделили бригадира – молодого профессора с 25-летним каторжанским сроком. Был назначен заведующий парниково-тепличным хозяйством.