Когда я сошел на карагандинскую землю с паспортом в кармане, мне не верилось, что я свободный человек и что я могу идти, не имея за своей спиной человека с винтовкой.
Да, после 14-летнего пребывания в заточении с трудом верилось этой действительности.
Ночь я провел на вокзале. Ночью выйдешь на улицу подышать свежим воздухом, всюду проходит народ, и никто тебе не говорит, что выходить нельзя…
На другой день встали утром, позавтракали, и примерно около трех часов дня нам сказали идти на посадку. Просто не верилось: 14 лет без вооруженного конвоя ни на шаг, а тут объявляют – иди, пожалуйста, как наравне со всеми гражданами…
Забрав свой скудный скарб, я отправился к своему составу. На путях я увидел прекрасные цельнометаллические вагоны с прекрасной отделкой, с широкими окнами, а внутри вагона виднелись зеркала, вагоны были третьего класса.
Видя такие прекрасные вагоны, я пришел в неописуемый восторг. Уж очень они мне понравились, и я не удержался и свой восторг выразил вслух: «А вот бы нам в таких вагонах ехать до Москвы!»
И что ж, когда я подошел к нашему поезду и вошел в вагон, то моей радости не было конца, как все здесь было хорошо, чисто и красиво. В каждом купе зеркало, и это в вагоне третьего класса.
Проводница вагона нас приняла очень гостеприимно. Нам каждому было выделено свое место.
Наступило время спать, как-то становилось странно, что второй раз без вечерней поверки, а их за 14-летнее пребывание в лагере было произведено 5123.
Мне невольно вспомнилась поездка из Москвы до Коми, когда нас везли в двухместном купе 9 человек, вместе с парашей, да еще в летнее время, или когда из Коми АССР в Спасск в телячьем вагоне с проверкой без последнего и с деревянным молотком в руках проверяющего…
Здесь мы были избавлены от таких издевательств. Я здесь ехал полноправным гражданином Советского Союза.
В вагоне ехали два молодых человека с целинных земель, они по нашей просьбе рассказали нам вкратце, как на целине идет работа и какие на первых порах приходится преодолевать организационные трудности. И все же, несмотря на ряд организационных трудностей, работа по освоению целинных земель идет хорошо…
Поезд двигался вперед, вот скоро Москва, в которой не был четырнадцать лет с лишком. Как-то она меня примет? Дадут ли хоть ночку побыть в ней вместе с родными и близкими?
Я знал, что в квартире продолжают жить гнусные стукачи…
Утро 11 мая 1955 года поезд пришел на Казанский вокзал. Выхожу из вагона, у вагона нет встречающих из моих родных, а ведь я дал из Караганды жене телеграмму с указанием номеров поезда и вагона, но, подавая телеграмму, я указал не тот номер вагона, так что они подошли к вагону, указанному в телеграмме.
Я свою ошибку уяснил, а они уже были там. Встречающими были жена, ее сестра и племянница с мужем[105].
Встреча после 14-летнего изгнания была горячо—радостная. Еще не так давно ни у меня, ни у моих родных никакой надежды на эту встречу не было, да еще где – в Москве!
Взяли такси и поехали к себе домой. Через несколько минут я уже был дома. Какая была радость после столь продолжительного лагерного заточения быть дома, в кругу семьи и родных!
В комнате все было без изменений, только сменены обои. Такая же чистота и порядок, как будто бы я был в командировке несколько дней, а их, дней-то, прошло примерно 5129, и вот я снова явился домой.
Стол был к моей встрече накрыт, как умела накрывать моя дорогая женушка, а она умела накрывать и встречать дорогих и желанных гостей, а я у нее был самым дорогим и желанным…
Сели за стол, все веселые, все рады такой встрече, у одного меня в голове глубокая, тревожная, неотвязная думка, что вот-вот откроется дверь и в комнату войдет участковый и потребует у меня документы на право пребывания в Москве. Но все обошлось благополучно – участковый не пришел.
Два дня я не выходил на улицу, боясь показаться на людях; на третий день поехал в Воскресенск Московской обл. в сопровождении своих друзей по несчастью.
В Воскресенске нашел комнату с оплатой 100 рублей в месяц. Хотя для меня это было непосильно, что ж сделаешь, в Москве жить не разрешали, я ведь был не уркач!
С квартирой устроился, хотя и не в Москове, теперь надо хлопотать о реабилитации и одновременно о проживании в Москве.
Для этого мне пришлось много приложить труда, особенно относительно прописки, так что дохлопотался до того, что меня в экстренном порядке с инфарктом отвезли в больницу, где я пролежал до 5 августа.
24 июля, в мой 66-й день рождения, мне принесли в больницу радостную весть – 23 июля мое дело пересматривалось, и я был полностью реабилитирован, и это через четырнадцать лет, которые я отбыл в лагере…
Несмотря на то, что было ходатайство из ЦК КПСС, Управление милиции прописку в Москве мне не разрешило[106].
Послесловие
Воспоминания остались неоконченными – дедушка умер 30 мая 1962 года.
Основываясь на сохранившихся документах, постараюсь воспроизвести события, не описанные в воспоминаниях или упомянутые вскользь.
11 мая 1955 года – возвращение в Москву, два дня дома, а 14-го числа отправляется в подмосковный Воскресенск, к определенному ему месту жительства.
Тем временем Главная военная прокуратура в связи с жалобой на имя члена Президиума ЦК КПСС Маленкова (документ 59) проверяет архивно-следственное дело дедушки.
В ходе дополнительной проверки, которую проводит военный прокурор отдела ГВП, подполковник юстиции Ерома, тщательно изучается большой объем документов: материалы самого дела, дела лиц, на основании показаний которых дедушка был осужден, а также дела других лиц, упомянутых в его деле (документы 37–52), допрашивается свидетель (документ 54). Инициалы одного из упомянутых в деле лиц – Магона – были указаны неверно: Я.Г. вместо Г.Я., поэтому дело не нашлось. Генрих Янович Магон был членом ревизионного комитета КВЖД, его расстреляли в Одессе в октябре 1937 года.
Допрашивают и дедушку. Удивительно скоро после возвращения он был вызван на допрос в Главную военную прокуратуру, и уже 17 мая его допрашивает Ерома (документ 53).
Еще через три дня, 20 мая, дедушка с сопроводительным письмом (документ 60) передает Ероме свою книгу, написанную и изданную в Харбине, – «Работа агрономической части земельного отдела Китайской Восточной железной дороги за 12 лет (1922–1933 гг.)».
По результатам этой дополнительной проверки военный прокурор Ерома 27 мая 1955 года составляет заключение, в котором полагает, что дело надо направить в Военную коллегию Верховного суда СССР для отмены приговора от 7 июля 1941 года и «… прекращения дела за отсутствием состава преступления» (документ 61).
21 июня это заключение утверждает заместитель Главного военного прокурора, полковник юстиции Терехов.
В заключении обращает на себя внимание указанное «справочно», в конце заключения: «Кузнецов находится в Песчлаге…» Зачем была сделана такая, заведомо ложная, запись, остается только гадать, возможно, для «ускорения» пересмотра дела…
23 июня 1955 года Военная коллегия ВС СССР, под председательством полковника юстиции Сенина А.П., вынесла Определение (документ 62): «Приговор… отменить по вновь открывшимся обстоятельствам, и дело о нем прекратить за отсутствием состава преступления».
28 июля 1955 года датирована справка о пересмотре дела (документ 86), подписанная Председателем Военной коллегии Верховного суда Союза ССР, генералом-лейтенантом юстиции Александром Чепцовым, тем самым Чепцовым, который 14 лет назад, 7 июля 1941 года, будучи тогда военным юристом I ранга, судил дедушку и вынес ему обвинительный приговор…
После этого и Главная военная прокуратура, и Министерство юстиции (документы 87 и 88) сообщают о прекращении дела.
Где же эти судейские, прокурорские сволочи были раньше, когда дедушка и его родные направляли им свои ходатайства и жалобы, а они отвечали отказами… (документы 74 и 75). Следует отметить, тот же самый военный прокурор Ерома двумя годами ранее – в 1953 году – так же отвечал на жалобу приговоренного в 1939 году к 20 годам ИТЛ бывшего разведчика: «… жалобы Быстролетова Дмитрия Александровича, как необоснованные, оставить без удовлетворения»[107].
После больницы дедушка продолжает ходатайствовать о прописке в Москве и получает ее. Собирает различные характеристики (документы 90 и 91), хлопочет о назначении пенсии и в декабре 1955 года становится пенсионером союзного значения, со всеми положенными льготами, включая бесплатный проезд по Москве.
Его заявление о восстановлении в КПСС также удовлетворено, и он становится на партийный учет по месту жительства – в парторганизацию Глазной больницы.
В 1957–1961 годах дедушка ежегодно гостит у нас, в Тбилиси, где папа нес военную службу. В апреле 1958 года, при выходе из трамвая, дедушка падает и ломает руку. В больнице он проведет несколько дней. После этого писать ему становится тяжело, и какое-то время он пользуется только пишущей машинкой, записывая свои воспоминания о начальных годах двадцатого века…
После смерти дедушки его жене Елизавете Андреевне в 1962 году была оформлена персональная пенсия союзного значения.
Через год дом в переулке Садовских, где она проживала, был передан под посольство одной из африканских стран, а ее переселили в однокомнатную квартиру в Зюзино, то самое Зюзино, где в тридцатые годы семья снимала дачу…
Бабушка умерла, не дожив нескольких месяцев до Московской олимпиады 1980 года, которую она очень хотела посмотреть по телевизору…
Прах дедушки захоронен в колумбарии Донского кладбища, в зале «старых большевиков». Там же покоится прах его жены, Елизаветы Андреевны, и их дочери, моей мамы – Марии Степановны, умершей в 1974 году…
В воспоминаниях дедушки практически отсутствуют фамилии и имена людей, с которыми ему довелось повстречаться в тюрьмах и в лагерях. Это можно объяснить, скорее всего, его имеющимся «опытом» и нежеланием навредить кому-либо, если в стране снова произойдут перемены…