В 3 или 4 часа дня меня вывели из этой комнаты и повели в другую.
В ней стоял большой стол, покрытый красным сукном. За столом сидели три солидных человека среднего возраста, одетых в белые костюмы. Как я потом узнал, один из них был председателем суда, а двое других – заседателями.
С левой стороны комнаты у входа стоял маленький столик, за которым сидел молодой человек в форме сотрудника НКГБ.
14. Процедура суда
Не успела за мной закрыться дверь, как председатель суда объявил: «Сейчас будет Суд! Вас будет судить Военная коллегия Верховного суда Союза ССР»[45] – и зачитал состав суда[46].
Конечно, я ни одной фамилии состава суда не запомнил. Соблюдая некоторую формальность правосудия, председательствующий суда меня спросил:
– Нет ли отвода состава суда?
Так как я никого из состава суда не знал, а главное, абсолютно не чувствовал за собой никакой вины перед своей Родиной и партией, то мне было безразлично, кто именно будет разбирать мое дело.
Я знал только одно: мое дело будет разбирать Советский суд, самый справедливый в мире, руководствующийся исключительно революционной законностью и справедливостью.
У меня была большая вера в справедливость Советского суда: следовательно, отвода никому из судей не было.
Суд был закрытый, защитника и прокурора не было[47], а также на суд не были вызваны лица, оговорившие меня.
Председатель спросил мою фамилию, имя, отчество, возраст и т. д.[48]
На все вопросы я дал соответствующие ответы.
– Получили ли вы обвинительное заключение?
– Да. Получил, сегодня в 4 часа утра, но я его не читал и читать не мог вследствие отказа мне в выдаче очков.
– Это не суть важно. Я сейчас его вам зачитаю.
Находясь в сильно возбужденном состоянии, отягченным четырехчасовым стоянием на слабых ногах, я при всем желании хоть что-нибудь уловить из обвинительного заключения ничего уловить не мог.
Я не понял, в чем я обвиняюсь. Какое я сделал преступление перед своей Социалистической Родиной и Коммунистической партией; на основе каких фактов, каких материалов состряпали обвинительное заключение?
После зачтения заключения председатель обратился ко мне с вопросом:
– Почему на вас наговорил Рудый?
– Вызовите Рудого в суд и спросите у него.
– Исключались ли вы из партии?
– Нет.
На этих двух вопросах судебная процедура Верховного суда Союза ССР была закончена.
Соблюдая судебную формальность, председатель суда предоставил мне последнее слово.
Поскольку я считал себя невиновным, я заявил:
– Прошу суд из-под стражи меня освободить и дать мне возможность идти работать так же честно, как я работал до ареста на благо своей Родины.
Председатель суда заявил:
– Суду все ясно!
Вспоминая эту злосчастную процедуру, я все же должен со всей ответственностью сказать, что для меня было непонятно, да и сейчас еще непонятно, что же суду было «ясно»?
Суд удалился на совещание и спустя 5 минут возвратился в зал заседания и от имени РСФСР зачитал приговор: по ст. 58 п. 1а и п.11 приговорил меня к 15 годам исправительно-трудовых лагерей с поражением в правах на 5 лет и конфискацией принадлежащего мне личного имущества[49].
Приговор зачитали, мне сказали подойти к секретарю суда.
Я подошел, мне подали протокол суда и ручку. Я все это взял в руки и в каком-то полузабытьи расписался в протоколе.
После окончания судебной процедуры в зал вошли два солдата, взяли меня под руки и повели к выходу, и тут я от возмущения этой судебной бутафорией громко закричал: «Невинного человека гоните на 15 лет на каторгу!»
После моего возмущения один из конвоиров схватил меня за руку и стал ее крутить до нестерпимой физической боли, и все это происходило в судебном зале на глазах членов суда, которые спокойно созерцали это издевательство надо мной.
Два охранника повели меня в одну из камер тюрьмы, предварительно меня обыскали и водворили в камеру.
Когда меня ввели в камеру, там уже было несколько человек из вновь осужденных.
К вечеру наша камера была битком набита только что осужденными «государственными преступниками» со сроками 10, 15, 20 и 25 годами и с «намордниками» в 5 лет, с лишением прав.
Когда в камеру вводили вновь осужденного, ни на одном лице не было грусти. На вопрос «сколько дали» каждый довольно весело отвечал: катушку (то есть 10 лет), полторы, две, две с половиной катушки.
Всем не верилось, что это по-настоящему. Но факт остается фактом.
Спустя много лет и сейчас становится жутко, когда вспоминаешь этот судебный произвол, и как-то невольно вспоминаются слова из одной тюремной песенки: «Эх вы судьи, кровопийцы, осудили вы меня, осудили млады годы и сослали далеко!»
Советский суд должен быть самым справедливым и строгим судом в мире не только теоретически, но и фактически. Тем более что перед судом стоял человек, пробывший в партии около четверти века и ничем не запятнавший своего партийного имени. Бывший рабочий, участник трех революций. Общественник. Бывший член московского Совета депутатов.
На основе ложного доноса, гнусной клеветы меня обвиняют в одном из тягчайших преступлений – измена Родине и предательство родной Коммунистической партии!
Военная коллегия Верховного суда Союза ССР поступила со мной так, как не поступает ни один Народный суд Советского Союза при разборе дел убийц, воров, поджигателей, расхитителей социалистической собственности и т. д.
Но как впоследствии оказалось, прокурорские работники действовали исключительно в угоду культа личности, по заданиям матерого врага народа, партии и Советского правительства, в угоду международного империализма шпиона Берии и его приспешников, задавшихся целью перебить и уничтожить партийные и общественные кадры…[50]
15. Подготовка к этапу
После судебной процедуры в Бутырской тюрьме нас продержали примерно 15 дней, во время которых нас готовили к этапу. Свидание с родственниками было запрещено, деньги на личный счет от родных принимали.
За это время мы прошли санитарную обработку: одежду пропустили через жарку, в парикмахерской постригли и побрили. В бане помыли, воды давали вдоволь. Работники бани были вежливы, из вещей ни у кого ничего не пропало.
Нам дали выписку продуктов на 25 рублей каждому, у кого имелись на лицевом счету деньги.
В нашей камере безденежных оказалось мало.
В тюрьме существовал негласный товарищеский порядок: если у заключенного нет денег на выписку, то те, кто сделал выписку, из своей выписки выделял в фонд неимущих 10–15 % своей выписки. Главным образом выделяли табак и баранки.
Проведя санитарную обработку и сделав выписку продуктов, нас вывели в коридор и проверили каждого по формуляру: фамилия, имя, отчество, год рождения, статья, пункт, срок.
Мы старались выяснить, куда же нас гонят.
И выяснили, что нас гонят в Коми АССР, в Устьвымлаг[51].
На второй день нас перегнали в здание бывшей тюремной церкви. В этом помещении не было никакой обстановки, даже нар, так что нам пришлось расположиться на полу и спать вповалку.
В этом помещении нас продержали двое суток.
16. Переброска из тюрьмы на ж.-д. ст. Сокольники
21 июля 1941 года ранним утром нас выгнали во двор тюрьмы, где уже стояли воронки. Сделали перекличку и в алфавитном порядке рассадили по воронкам и повезли в неизвестном направлении.
Скоро нас привезли на ж.-д. станцию Сокольники[52], где уже стоял паровоз с прицепленными к нему вагонами, готовыми к нашему приему и дальнейшей отправке.
Кроме мужчин, сюда были привезены и женщины, жены бывших ответственных партийных работников, ранее осужденных как враги народа.
В общей сложности нас здесь собрали около 350 человек[53].
Здесь нам была произведена повторная поверка и по списку, в алфавитном порядке нас разместили по вагонам.
Женщин поместили в одни вагоны, а нас в другие.
Вагоны были поданы под названием «столыпинские»[54].
17. Путешествие в столыпинском вагоне
Я попал в двухместное отделение, куда нас было помещено 6 человек.
Конечно, в двухместном купе шести людям разместиться было нелегко, да еще с багажом и на продолжительное время.
Но все же мы разместились[55], по два человека на каждую полку, лежали в сутычь или валетом. При таком распределении у нас оказалась еще свободная площадь под нижней лавкой и на полу; на полу же стояла параша.
Так мы ехали до г. Кирова.
22 июля наш поезд выехал со станции Сокольники, в 10–11 часов вечера нас довезли до станции Перово под Москвой. Здесь поезд остановился, и мы сначала не поняли, в чем дело.
Наш конвой покинул вагоны, и мы остались взаперти без охраны.
На улице темная июльская ночь, слышатся оружейные выстрелы, мы смотрим в окно и видим, как разрываются снаряды.
Оказывается, в это время на Москву был совершен первый[56] немецко-фашистский налет, и по налетчикам стреляли наши зенитки.
Фашистские самолеты были отогнаны. В вагон вернулся конвой, и поезд двинулся дальше[57].
Следующая наша остановка была ст. Киров.
На ст. Киров наш поезд пришел в середине дня; к вагонам стал подходить народ и рассматривать, кого и куда везут.