Ангел снова мне улыбается и берет меня за руку. Как в добрые старые времена.
62
С минуту я пребываю в нирване, но это быстро проходит.
Вижу, как Клык собирает свою шайку. Майя что-то ему говорит, и он улыбается ей в ответ. И тут, прямо у меня на глазах, он отводит с ее лица упавшую на глаза прядь. Ровно так, как он миллион раз убирал кудри с моего лица.
У меня перехватывает дыхание, как будто мне дали под дых. Все это похоже на мой личный День-А, когда «Макс-Клык» нашли свой окончательный и бесповоротный конец.
Чувствую, что больше не выдержу. Надо немедленно скрыться от стаи, от его команды, от всех на свете. Сказала Ангелу и Надж, что скоро вернусь, и сдобрила свои неубедительные объяснения кривой и еще более неубедительной улыбкой. Разбегаюсь по тротуару, взмываю в воздух и стремительно поднимаюсь в небо над Парижем. Лечу вдоль Елисейских полей к Триумфальной Арке, от которой расходятся двенадцать прямых, как стрела, улиц.
Кружу над городом. Достаточно высоко, чтоб меня не было видно, но не слишком — хочется все-таки и Париж видеть: и Эйфелеву башню, и Собор Парижской Богоматери у реки, и Сакре-Кёр на холме. В сумерках зажглись уличные фонари. Заморосил частый дождь. Мне стало совсем грустно.
Наконец решаю опуститься на верху Триумфальной Арки. На смотровой площадке уже никого. Я одна. Похолодало, я насквозь промокла, волосы прилипли к лицу. Отсюда весь город виден. Какой же он красивый!
Я вздохнула и прижалась головой к холодным чугунным перилам.
Я думала, больше никогда Клыка не увижу — но вот мы снова вместе. Или, по крайней мере, в одном городе. Думала, мы всегда будем вместе — снова ошибка. Потом думала, мы всегда будем врозь — опять промахнулась. От этих перемен голова идет кругом. Только я к чему-то привыкну — ситуация меняется. И снова, и снова, и снова. Хоть плачь! Разве это справедливо?!
Думаю про то, что Ангел сказала, мол, надо сначала самой понять, кто из них мне нужен, Клык или Дилан. Так-то оно так, но откуда мне знать? Я и сама ничего не понимаю. Ладно, утро вечера мудренее. Потом разберусь. Хватит здесь кваситься да мокнуть. Бесполезно это.
Я снова вздохнула. Пора назад. А то стая распсихуется.
Но тут мне на плечо ложится чья-то рука. Напружинилась, развернулась, готовая ко всему. Я даже не сразу узнала Дилана. Не сразу заметила его не сложенные еще крылья, его встревоженное лицо.
— Шпионишь за мной? — съязвила я, но сердце у меня отчаянно забилось.
Он улыбнулся:
— По крайней мере, я теперь подкрасться тихо могу. Не хуже тебя. Мне десять очков.
— Вот уж не знала, что мы с тобой очки подсчитываем, — бормочу я и отворачиваюсь. Небо над городом совсем потемнело. — С нашими все в порядке?
— У Ангела несколько перьев слегка обгорели. И лицо какое-то красное. Но ничего, обойдется. Все остальные в порядке. Мы сняли номер в той же гостинице, что и Клык. Только на другом этаже.
— Отлично. — Я стараюсь подавить иронию. Дилан стоит рядом и молчит. Наконец я не выдерживаю дурацкого молчания. — Так ты затем и прилетел, чтобы сказать мне, в какой гостинице мы остановились?
Он нахмурился, а мне бросились в глаза капли воды, стекающие у него по лицу.
— Нет… Не затем… Я полетел за тобой, потому что ты расстроилась. Потому что я хотел быть с тобой.
Вот уж воистину душа нараспашку. Что мне делать с его обезоруживающей искренностью. И с голубыми глазами, сияющими нежностью и любовью? У Клыка глаза черные, даже зрачков не видно — тайна за семью печатями, да и только. А у Дилана — ясные, светлые… Лучше о них не думать.
К тому же это Дилан за мной прилетел, а не Клык. Что, правда, еще не повод, чтобы я… перед ним растаяла.
— С чего это тебе быть со мной хочется? Потому что тебе ген «хочу-быть-с-Макс» всадили? Так вот, заруби себе на носу, я любые мутации в гробу видала. И любовные тоже. Они всех остальных ничем не лучше.
Он так пристально на меня смотрит, что я уже не уверена, кто из нас преследуемый, а кто преследователь.
— Что? Молчишь? Нечего сказать? Ты даже не знаешь, почему я тебе нравлюсь.
Он мечтательно улыбается и берет меня за руку.
— Для начала… потому что ты красивая.
Вот тебе и на! Этого я не ожидала. Спасение мира не оставляет мне особого времени в зеркало смотреться. За последний год я, может, полдюжины раз в него заглянула, да и то чтоб или кровь с лица стереть, или ссадины да раны проверить.
Не может быть, чтобы он это всерьез сказал.
— Ты даже не понимаешь, какую глупость сморозил. — Я вырвала у него руку. — Только такие сосунки, как ты, в красоток влюбляются. Нормальному человеку в девушке душа нужна, голова, сердце.
Дилан дернулся:
— Я же сказал «для начала», а ты сама меня перебила.
— Давай тогда, продолжай. — Я поигрываю пальцами по перилам, а он сверлит меня глазами. — Ну, сколько можно ждать?
Что бы я ни говорила, как бы его ни подкалывала, я начинаю нервничать. Дилан нерешительно придвигается ко мне, словно давая возможность отступить, ускользнуть.
Я стою как вкопанная.
— Давай лучше потом об этом поговорим. Мне как-то с мыслями не собраться.
Врет он все. Я же вижу. С мыслями он, видишь ли, не собрался. Отговорки одни.
Я не двигаюсь, прислонившись спиной к перилам. Он дотрагивается до моей мокрой, холодной щеки, отводит с лица висящие сосульками волосы и медленно проводит пальцами по моей гриве, точно это драгоценные шелка.
Когда, слегка наклонив голову, он заглядывает мне в глаза, меня пробирает озноб.
Еще один шаг — и он, не отрывая от меня глаз, стоит ко мне вплотную. Я замерла, точно окоченела. А он наклоняется, и его губы касаются моих. Он сильный и теплый. Надежный. Он обнимает меня за плечи, за талию. И прижимает к себе крепко-крепко. Не помню, чтобы я приняла какое-то осознанное решение. Помню только, как мои руки обхватывают его за шею, а он целует меня все жарче и жарче.
И долго-долго наш неподвижный силуэт чернеет на фоне парижских огней, а ночь вокруг нас становится все темнее и темнее.
И все это кажется правильным и прекрасным.
63
Не скажу, что я крупный спец в делах сердечных. У меня вообще всего один роман в жизни был. С Клыком. Да и то, надо признать, что влюбилась-то я в того, с кем выросла и кого всю жизнь знала. Поэтому теперь у меня совсем крыша поехала.
В конце концов мы поняли, что страшно проголодались, и полетели вместе обратно в гостиницу. Но уже за квартал увидели всю нашу стаю, дружно шествующую плечом к плечу с командой Клыка в соседнюю блинную.
Мы все расселись, и я замечаю, что мрачный взгляд Клыка скользит с меня на Дилана и обратно. А под столом чувствую, как к моей ноге прижимается теплая нога Дилана. Начинаю беспокойно ерзать, но потом вспоминаю слова Ангела: нет у Клыка права голоса. Раз он нас бросил, я вольна делать все, что мне угодно. Вот и пусть помалкивает. Выпрямляюсь и весело гляжу на Ангела:
— Ангел, передай мне, пожалуйста, хлеба.
Убей меня бог не пойму, что бы это все значило и к чему все это приведет. Но, по крайней мере, мне не хочется ни с места сорваться, ни дверью хлопнуть, ни в темную ночь улететь. А это уже прогресс.
После обеда — он, кстати, был вкуснейшим, блинчики с ветчиной, сыром и картошкой — все вместе возвращаемся в гостиницу. Мы с Ангелом отстали и разговариваем. Я вполуха слушаю ее щебет, а про себя вспоминаю, как мы целовались с Диланом на Триумфальной Арке.
Как вы думаете, о чем я напрочь забыла? О том, что Ангел читает чужие мысли. И совершенно непредсказуемо, чьи и когда.
Она берет меня за руку. Гляжу на нее и вдруг замечаю, что за последние пару месяцев она вымахала инча на три.
— Макс, конечно, тебе очень трудно. Конечно, все перепуталось. — Она сострадательно на меня смотрит. — Я же знаю, как ты любишь Клыка. Но пойми, у вас больше ничего не получится. Думаю, ты и сама это знаешь.
Я задушенно всхлипнула. Здрасьте-пожалуйста. Дожила. Семилетняя пигалица дает мне советы в любовных делах.
— Макс, ты столько для нас всего сделала. Столько всего нам принесла в жертву, — продолжает она, и голова у меня идет кругом. — Ты жизнью ради нас столько раз рисковала. Я знаю, позволить Дилану тебя любить — это еще одна жертва. Но ведь эта жертва не только ради нас — ради будущего всего мира.
Так-так. Я начинаю по-настоящему заводиться. Она что, хочет меня в Германию с ним отправить, чтоб там гнездо с ним вить и яйца нести?
— И к тому же, — Ангел притормозила перед входом в гостиницу, — эта жертва когда-нибудь и тебе самой принесет радость. Дилан — классный парень. И если он и вправду для тебя создан, жить будет намного проще. Ты же ему страшно нравишься. Подпусти его чуть-чуть поближе — и он тебя на всю жизнь полюбит.
От всех этих разговоров мне совсем тошно. Если она не остановится, меня или стошнит, или я упаду в обморок. Смотрю в ее голубые глаза, и она улыбается:
— Макс, мне бы так хотелось тебе помочь. Кабы только я сама знала ответы на все вопросы. Но я знаю только то, что ты должна верить собственным чувствам. И не беспокойся, что Клык или кто другой думает. Что бы ты ни решила, я с тобой. Я любое твое решение и пойму, и поддержу. Так и знай.
Как же мне хочется ей верить. Верить, что ей не хочется выжить меня из стаи, не хочется стать командиром.
— Верь мне, Макс, — шепнула она мне в самое ухо.
64
В Америке все большое. Например, Биг Мак. Или машины. Или штаны на резинке. В Европе все по-другому. Масштаб в Европе совсем другой. Там все поменьше. Как бы это сказать, в Европе все по человеческим меркам сделано. И так, по-моему, очень даже уютно.
Есть только одно исключение — лифт. Размером метр на метр, и такой медленный, как будто его белка в колесе тянет, а ты стоишь там, как дура, вплотную к тому, кто недавно разбил тебе сердце. А все из-за того, что лень одолела и не хватило ума подниматься пешком по лестнице.