Она смеется. По-настоящему смеется. Вот сука.
– Наложил в штаны, большой мальчик, да? – Она двигает бровями вверх-вниз, радостная до крайности.
– Практически, – признаюсь я, покачивая головой в недоумении. Затем протягиваю раскрытую ладонь. – Дай мне ключи. За руль ты больше не сядешь.
Она бросает их мне, скалясь, как сумасшедшая.
– Бедный малыш, – еще и дразнит, ущипнув меня за щеку. – Не смог выдержать небольшую встряску.
Я адресую ей наглую ухмылку, зная, что она ненавидит, когда я смотрю на нее подобным образом.
– Думаю, мы оба знаем правду.
– Разве никто никогда не говорил тебе, что высокомерие – самая непривлекательная черта? – парирует она, направляясь к дверце пассажирского сиденья, не дожидаясь моего ответа.
Я решаю заставить ее немного поволноваться, ведь помню, что за мной должок за недавнее приключение. Не отвечая, я усаживаюсь на сиденье со стороны водителя, отодвигая его назад, чтобы уместить свои длинные ноги. Включаю двигатель, плавно направляю машину на трассу. Как только мы снова выезжаем на шоссе и едем в правильном направлении, я немного расслабляюсь.
– Итак, Рэйчел, насчет той ночи.
Она резко разворачивается ко мне, а глаза превращаются в щелочки.
– Я не собираюсь к этому возвращаться.
– Почему? Все случилось по обоюдному согласию между двумя взрослыми людьми, и мы оба получили удовольствие. – Она открывает рот, чтобы сказать что-то, без сомнения, мерзкое и унизительное, но я тут же перебиваю: – Даже не пытайся отрицать. Все эти непристойные стоны и крики, которые ты издавала, доказывают, что ты врунишка. И давай не будем забывать про твой грязный вульгарный ротик. – Я отчетливо помню каждое грубое, грязное слово, слетавшее с ее губ, и то, как это бесконечно возбуждало меня.
Кровь приливает к низу живота, и я чувствую жар, поерзав на сиденье. Цель этого допроса – разозлить Рэйчел, а не возбудить меня, мысленно напоминаю я себе.
Ее щеки краснеют, она прикусывает нижнюю губу, и мой член оживает. Едва уловимым движением я немного раздвигаю ноги, надеясь, что она не заметит растущей выпуклости на моих джинсах.
– Значит, твой маленький эксперимент сработал? – выплевывает она, и в ее словах чувствуется неприкрытая враждебность.
Я хмурюсь.
– Не понял.
Она поворачивается на сиденье и смотрит на меня. Я быстро скашиваю глаза и почти съеживаюсь от злобы на ее лице. Но замечаю и примесь боли.
– Я слышала, что ты сказал Каю. Мне следовало догадаться, что я лишь часть твоих скромных попыток.
Я хмурю брови.
– Я все еще не понимаю тебя.
– И почему меня это не удивляет? – Скинув туфли, она закидывает ноги на приборную панель. Платье сползает вниз, обнажая бедра и открывая моему взору великолепные стройные ноги.
– Смотри на дорогу, придурок, или мы оба превратимся в лепешку.
Ее резкие слова, как звук горна, вырвали меня из тумана похоти.
– Тогда не показывай мне свои трусики! – шиплю я, преувеличивая происходящее в слабой попытке оправдать свое поведение. Я недовольно ворчу, потому что она каким-то образом снова берет верх, и это меня бесит.
– Я и не показывала тебе трусики! – выкрикивает она. – Я лишь уперлась ногами в приборную панель. Кажется, это у тебя проблемы с тем, чтобы не пялиться на меня.
Я знаю, что она надула губы, мне даже смотреть не обязательно.
– Не обольщайся, дорогая, – рявкаю я. – Не у одной тебя прекрасные ноги. Фэй определенно может дать фору в этом отношении, – с нажимом говорю я под влиянием момента. Вижу в зеркале, как она изменилась в лице, и чувствую себя последним придурком на планете. Я хочу забрать свои слова обратно. Сказать ей, что имел в виду совсем не это, но не могу заставить слова сорваться с губ. Она опускает ноги на пол и скрещивает руки на груди.
– О чем я и говорила, – произносит она гораздо спокойнее, чем я ожидал. – Алкоголь и секс, чтобы забыть ее. Ты говорил мне об этом на Нантакете. Вчера вечером я не поняла, что ты отнес меня в ту же категорию. Если бы я знала, ответила бы «нет».
Я хочу сказать ей, что она ошибается. Что это так далеко от истины. Что она первая девушка за очень долгое время, которая привлекла мое внимание и захватила мой разум. Первая девушка, которая заставила меня перестать думать о Фэй. Я хочу ей все это сказать, но не могу. Потому что я до сих пор не понял, что это значит, значит ли что-нибудь вообще и что с этим делать. Поэтому, как трус, я ничего не говорю.
– Боже, ты действительно придурок, – произносит она через несколько минут, когда становится ясно, что я не собираюсь с ней спорить.
– Я обещал, что ты хорошо проведешь время, и выполнил свое обещание. Но я не обещал ничего сверх этого.
– Ага. Как истинный человек слова. – Ее тон сочится сарказмом.
Я потираю точку между бровями.
– Давай поговорим о чем-нибудь другом? О чем угодно, кроме нас.
Она смотрит в окно, игнорируя меня, и я полагаю, что это мое наказание – провести остаток пути в тишине. В любой другой ситуации мне было бы наплевать. Но сегодня мне нужно отвлечься разговором.
– Я очень рад воссоединению с сестрами, но опасаюсь, что не все пройдет гладко. Я не расслаблюсь, пока мы не окажемся в Уэлсли вместе с мамой.
Спустя минут десять она отвечает, все так же не глядя на меня.
– Полагаю, ты счастлив, что твоя семья вернулась.
– Да, но и очень обеспокоен.
Она поворачивает ко мне голову.
– Мы вывезем твоих сестер благополучно. К тому же я поглядывала в зеркало. Не заметила никого подозрительного за нами.
Я тоже не заметил и тоже внимательно следил за этим.
– Я успокоюсь, только когда они будут в безопасности с мамой.
– Как они сюда попали? Полагаю, путешествие было опасным.
– Если бы они путешествовали под своими именами, то конечно.
Она широко распахивает глаза.
– Они ехали с поддельными документами?
Я киваю.
– Во-первых, именно так они выехали из страны. Отец явно знает нескольких уродов с сомнительной репутацией. У них у всех поддельные паспорта, и благодаря им мама и сестры смогли уехать и вернуться незамеченными.
Все это звучит по-прежнему невероятно, будто моя жизнь превратилась в эпизод «C.S.I.: Место преступления» или «Мыслить как преступник».
– Как зовут твоих сестер? И сколько им лет?
– Эмме двенадцать, а Кейтлин… – Мне приходится замолчать и посчитать в уме. Когда я видел ее в последний раз, она была ровесницей Эммы. – Пятнадцать. Дерьмо. Ей только что исполнилось пятнадцать.
Я сглатываю очередной ком, вставший в горле от эмоций.
– И прошло около трех лет с тех пор, как ты последний раз с ними виделся или разговаривал?
Я киваю.
– Жестоко.
Снова киваю, и адамово яблоко совершает скачок в моем горле.
– У тебя есть братья или сестры? – спрашиваю я, осознав, что знаю очень мало о семье Рэйчел, кроме того, что ее родители выиграли в лотерею крупную сумму денег несколько лет назад и что они разводятся.
Она снова переводит взгляд в окно.
– Брат. Алек старше меня на три года.
– Вы двое близки?
Она пожимает плечами, продолжая смотреть в окно.
– Не слишком. Последние несколько лет он учится в колледже, поэтому я видела его не слишком часто.
– Фэй говорила, что твои родители разводятся. Сочувствую.
– Что есть, то есть. Не могу сказать, что я удивлена или особо расстроена этим.
– Ты поэтому переехала сюда? – уточняю я, перестраиваясь в соседний ряд.
– Это что, викторина? – Она оборачивается, на лице появляется странное выражение.
– Ничего такого. Просто болтаю. Если тебе неуютно, можем поговорить о чем-нибудь другом.
Она лениво постукивает ногой по полу и ерзает на сиденье.
– А что с твоим отцом? – спрашивает она. – Что он делает?
Я сжимаю зубы, и моя челюсть напрягается, я сворачиваю на следующий съезд.
– Все нормально, если ты не хочешь говорить об этом. Я понимаю.
– Не в этом дело, – качаю я головой, внимательно глядя на дорогу в сторону пункта назначения. – Я просто вне себя из-за него.
Воздух покидает ее легкие.
– Мне это знакомо.
Я перевожу на нее взгляд, и мы какое-то время смотрим друг на друга.
– Отцы должна защищать нас, а не причинять боль и бросать на передовой.
От ее слов у меня щемит в груди. Больше из-за того, что она не сказала.
Рэйчел выпрямляется на сиденье, будто осознав, что произнесла лишнее, и переводит тему.
– Это не мой случай, – говорит она, и я понимаю предупреждение. – Расскажи мне о своем отце.
– Он все еще скрывается за границей, – начинаю я пересказывать ей историю, которую поведала нам мама. – Маме надоела жизнь в бегах, и она хотела пустить корни ради девочек, но папа должен был продолжать постоянно перемещаться на случай, если власти его выследят. Он находится в списке ФБР в числе самых разыскиваемых преступников, поэтому им пришлось продолжать убегать, чтобы не быть обнаруженными. Мама наконец наотрез отказалась. Она скучала по мне, хотела, чтобы у девочек была нормальная жизнь, и поставила ему ультиматум: сдаться, иначе она уйдет сама. Когда она проснулась на следующее утро, его уже не было.
– Дерьмо, – говорит Рэйчел. – Это ужасно.
– Он просто засранец. – Все внутри меня кипит. Мама потратила почти три года своей жизни, рискуя свободой, ради пустышки. – Раньше я думал, что он лучший в мире отец, но он оказался эгоистичным трусом, который ставит одного себя на первое место. Что за человек может украсть миллионы и не попасться? Что за человек откажется отвечать за свои поступки и будет так обращаться со своей семьей?
– Либо он в стадии отрицания, либо у него нарциссизм.
– Или то и другое, – соглашаюсь я, ведя машину по главной улице. Тетя Кора живет в маленьком частном секторе на окраине города. Я паркую машину у обочины. – Мы почти на месте, – заявляю я, повернувшись лицом к Рэйчел. Затем вытираю вспотевшие ладони о джинсы. – Держись прямой, пока не увидишь Т-образный перекресток. На нем поверни налево, затем направо, ее дом – четвертый с конца по левой стороне. Это большой белый двухэтажный дом с американским флагом на фасаде.