Деникин поморщился уже заметно — неприязнь впервые прорвалась у него столь явственно. И он тяжело вздохнул — власти главнокомандующего вооруженными силами на юге России у него не осталось. Отдал добровольно и сразу почувствовал, как чудовищное бремя упало с плеч. Теперь не у него будет болеть голова, но обида грызла сердце.
— Антон Иванович, мы с вами старые солдаты, но видит Бог, нам не место на этой войне! Нас просто не готовили к тому, что русские люди пойдут друг на друга. Потому были удачи и ошибки, и этот закономерный итог. Наша беда в том, что мы вели войну, имея лишь цель — дойти до Москвы и Петрограда. Опирались только на армию и на союзников, которые предали и сами принялись извлекать выгоду из нашей междоусобицы. Войну определяет стратегия, а та есть производное государственной политики. Теперь мне многое стало ясным, хотя изложил это не мудрый фельдмаршал, а вчерашний ротмистр. Мне тоже обидно, со многим я категорически не согласен, но понимаю — такая политика уже дает нам благожелательный результат. Пусть не сейчас, не сразу, а со временем, но я снова уверился, что победа придет.
Старый генерал тяжело вздохнул — он говорил с Деникиным во второй раз, видя, что тот настроился подавать в отставку. Да и чисто по-человечески понятно, когда вот так лишают плодов всех трудов и пережитых лишений. Но неожиданно тот заговорил ясным и звучным голосом.
— Николай Николаевич, ради будущего России, я готов многое перетерпеть. В отставку я не подам! Теперь пришло время собирать наследие империи, Константин Иванович тут полностью прав. Польско-большевистская война представляет нам немалые для таковых действий возможности. Тем более что под угрозой вторжения красных войск в Польшу, а оттуда в Германию, союзникам станет не до наших операций в Закавказье и Туркмении. Так что их вмешательства, я думаю, не будет. Мне только немного жаль, что не я начну, а вы. А потому отчасти вам завидую…
— Ну что вы, Антон Иванович! Вы будете готовить армию, я вести войска — но война общая! Знаете, что я решил? Взять по совету графа Келлера план Арчегова по разгрому чехов под Иркутском. На эту операцию моих скромных сил хватит с избытком. Стремительное наступление на Баку с разоружением местной «армии», — в голосе Юденича послышалось ехидство. Долгое время тот командовал на Кавказе и имел реальное представление, чего стоят на самом деле мусаватистские войска. — С моря поддерживают корабли Каспийской флотилии, которые высаживают десант. А далее представляю наместнику и правительству урегулировать политические нюансы этого возвращения.
— Вы правы. И знаете, что скажу вам честно?! В этом молодом генерале есть искра, и я даже рад, что принял предложение царского величества прислушаться к мнению его генерал-адъютанта, как к собственному. Что касается его молодости?! Так этот недостаток, к моему глубокому сожалению, очень быстро проходит…
— И к моему тоже, — искренне засмеялся Юденич, и Деникин его поддержал. Отсмеявшись, генералы переглянулись, и Антон Иванович продолжил свою мысль:
— Но, как военный министр, он полностью на своем месте. За ним и поддержка государя и правительства, и даже большевиков, к моему искреннему удивлению. С ним дружен адмирал Колчак, а ведь он был Верховным правителем. А потому пусть и везет свой воз дальше на эту гору, как говаривал в давнее время его коллега по должности фельдмаршал Барклай де Толли. Мы его с вами, к глубокому сожалению, Николай Николаевич, тоже пытались затянуть на вершину…
— Только сил не хватило…
— Константин Иванович молод, силушка бурлит. А мы с вами, как и с другими генералами, отбросим политику в сторону, она мне, признаться, надоела. И, наконец, займемся тем, к чему нас готовили всю жизнь — воевать с врагом и защищать Россию!
Москва
— Ты чего клинками обложился со всех сторон, Лев?! Или решил в горские князья записаться со своей родословной?!
Глеб Бокий, в своей неизменной потертой кожаной куртке, перехваченной через плечо ремешком с массивной кобурой маузера, быстро охватил взглядом разложенный на столе целый арсенал сабель.
Клинки были на любой вкус — от щедро усыпанных алмазами от рукояти до ножен, до совсем простых, посеребренных. Роднило их всех одно обстоятельство, даже на неискушенный взгляд чекиста — они имели явно восточное происхождение, скорее всего арабское.
— «Нашему другу» хочу вернуть конфискованные самарскими чекистами три старинных клинка. Жаль, конечно, что твои люди не смогли выяснить, какие они были.
— А я что, виноват?! Мы все перерыли, но в городе ничего подобного и близко не обнаружили. Да и торопились, сегодня только приехали, — Бокий не любил оправдываться, тем более за чужие грехи, а потому сменил тему и указал на стол, за которым с задумчивым видом сидел Мойзес. — Ну, и тут у тебя выбор великоват. На любой вкус. Стоящие хоть, а то слышал среди них и подделки встречаются?
— Обижаешь напрасными подозрениями, Глеб! За эту неделю Москву вверх дном поставили, из Питера еще привезли. Это все самое лучшее, антиквары не за страх, а за совесть работали, каждую саблю чуть ли не по миллиметру изучали.
— Тогда понятно, раз за совесть!
Нет, Бокий полностью доверял своему коллеге, но в голосе явственно прозвучало хмыканье. Он не сомневался, что выбрано самое лучшее, просто у Мойзеса за совесть никогда не трудились, а вот страх тот вызывал жуткий, если не лютый.
Да и сам он его завсегда побаивался, мурашки ледяные по коже ходили, а потому старался без нужды не смотреть на лицо, на котором алым прожектором горел немилосердный глаз.
— Посмотри, что он выберет? Мне просто интересно.
— Хочешь предугадать, что выберет «наш друг»? Ну что ж, — Бокий подошел к столу — дюжина клинков была распределена на три группы по четыре сабли в каждой.
Середина сверкала от множества драгоценных стекляшек, кровавым сиянием наливались рубины, тускло желтело золота. Клинки справа были поплоше, но и тут пахло скорее не щедростью, а расточительностью. А вот слева были простые ножны, посеребренные, даже потертые или от старости, или от постоянного употребления.
Чекист взял клинок, самый простой на вид, повертел ножны в руке и вынес, посмотрев на них минуту, свой вердикт.
— Скорее всего, выберет этот.
— Ты уверен?
— Почти.
— А почему не эти? — Мойзес указал на россыпь бриллиантов на роскошных ножнах. — Он вроде не лишен амбиций и честолюбия, а эти сабли достойны царей и императоров!
— Не думаю… — протянул задумчиво Бокий.
— Почему? — не унимался Мойзес. — Он же — казак, терский, почти горец! Насмотрелся я на эту публику, — он брезгливо поморщился, — одежка драная, пальцы из сапогов торчат, ни медяка затертого в кармане, но пояс наборный, серебряный, кинжал и шашка богатые, конь на вес золота, да и сбруя не дешевле! И взгляд-то какой: весь базар купит, не иначе, а то и совсем покупать не станет, не хозяйское это дело. Казачня эта в гоноре с польской шляхтой посостязаться сможет! И «наш»-то тоже на золотишко падкий оказался, раз про свои вещички не постеснялся напрямую сказать!
— Нет, Лев, ты недооцениваешь нашего молодого «друга»! Да и… Не пойму я его… Вроде и прозрачный, как стеклышко, насквозь видимый и просчитываемый, ан нет, стеклышко-то с мутинкой, если повернуть его чуток… — Бокий прищурился, разглядывая стершийся от времени рисунок серебряной отделки. — Он не такой! Дурь да спесь не для него! И кто из нас с кем еще играет… Не дурак он, чтобы на блестяшки твои покупаться.
Клинок хищно блеснул, со свистящим шипением выйдя из ножен.
— Он — казак, как ты сказал, но настоящий, а они — воины по крови, такие, что оружие сердцем чуют. И к тому же драгоценное оружие он не возьмет, ибо знает про данайцев, дары приносящих. А тут у тебя почти все сабли в бриллиантах…
— Этому клинку нет нужды в драгоценной оправе. — Мойзес осторожно прикоснулся к ножнам, отложенным Бокием на стол. — Потому что он и есть самая большая ценность, по сравнению с которой вся Оружейная палата, откуда и взята большая часть оружия, — котомка нищего. Ему полторы тысячи лет, а раньше его называли «мечом веры». Или «пророка» — мои эксперты чуть ли врукопашную сошлись, не в силах дать сабле имя. Один знаток и коллекционер, из горцев, нефтепромышленником был, даже три «захоронки» назвал, лишь бы дали в руках подержать. Плакал от счастья, хотя мы у него на несколько миллионов золотом конфисковали…
— Даже так?
— Ага, — безмятежно отозвался Мойзес, — не врут легенды. Сабля его на две половины рассекла, как соломенный тюфяк. Ты лезвие не трогай, Глеб, пальцев лишиться можешь одним махом, как один мой дурак.
Бокий осторожно задвинул узорчатый клинок в ножны и положил на стол — пробовать на своем ногте, как хотел, он не рискнул — Мойзес к шуткам и розыгрышам не расположен.
— И ты решил проверить…
— Симбиоз…
— А это с чем едят?
— Один ученый мне объяснил кое-что. Я тебе своими словами скажу, как его понял. Так именуют единый продукт двух несовместимых частей.
— Ты имеешь в виду генерала Арчегова?
Собеседники говорили серьезно, хотя любой психиатр, зная, о чем они говорят, моментально бы вызвался оказать пациентам помощь. Вот только подоплека дела такая, что тут не медики нужны были.
— Думается мне, что нравственная и эмоциональная составляющая осталась у него прежняя, а вот разум из будущих времен.
— Переселение душ?
— Можно и так сказать. Хотя и неверно будет.
— Лева, ты гений, — Бокий говорил искренне — коварство и ум Мойзеса он сейчас оценил в полной мере. Данайцы, что взяли Трою, это невинные детишки рядом с его коллегой. Но тот восторгов не принял, сказал грубовато и жестко, сжав изуродованные зубы, отчего звериный оскал стал совсем ужасным, и Бокий вильнул взглядом.
— Ты все привез?! Смотри, Глеб, у нас десять дней всего осталось. Мы должны хорошо приветить генерала, когда он от Деникина обратно вернется. Янек приказал учитывать каждую мелочь, не скупиться! Если надо, я ему двести девственниц к ногам брошу и всем горло перережу!