Красная кавалерия Буденного устремилась на Ровно и Ковель и через три недели была уже в Брест-Литовске, откуда штаб Пилсудского еле успел выехать, чуть не перехваченный снующими везде разъездами из 2-й конной армии Думенко, что подходила к полуразрушенной крепости с севера. Еле вырвались, «начальник государства» сам стрелял по конным казакам из винтовки, как простой жолнеж.
Пилсудский гневно обвинил в поражении сейм — желая воплотить их мечту занять побольше русской территории, он вытянул два десятка польских дивизий тоненьким кордоном, который конные массы порвали как листок папиросной бумаги.
Его надежда оборонять все прихваченное оказалась битой — немцы и австрийцы еле держали фронт, постоянно трещавший под русскими ударами, сотней дивизий, обильно снабженных тяжелой артиллерией и пулеметами. А у него их было впятеро меньше, а между дивизиями зачастую были неприкрытые участки в полсотни километров. И пусть у красных намного меньше дивизий, чем в императорской армии, но сорок из них, то есть вдвое больше, они смогли сосредоточить на фронте.
Сейчас перевес в силах стал просто чудовищный — три польские армии практически погибли. Бои в окружении, без патронов, продовольствия и снарядов, не могут долго продолжаться.
Отошли лишь две армии из Украины, одна из которых на три четверти состояла из жупанных хохлов Симона Петлюры, и то в полном беспорядке, побросав пушки и снаряжение, включая сапоги, чтобы было легче драпать.
Смогли вырваться из окружения доблестные польские уланы, показав свою природную лихость и резвость прекрасных шляхетских коней — даже красные казаки, эти степные кентавры, за ними просто не угнались.
Объявленный созыв ополчения, это новое «посполитое рушение», дал триста тысяч человек, от безусых гимназистов до стариков, что своими глазами видели в детстве легендарных повстанцев 1863 года.
Удалось довести численность армии до пятнадцати дивизий, вот только вооружить эту массу совершенно необученного народа было практически нечем. От безысходности даже забирали бронзовые пушки из музеев и крепили к древкам косы, вооружая ими этих несчастных пикинеров, против которых большевики имели пулеметы.
И как прикажете воевать?!
Получить вооружение и боеприпасы неоткуда. Нет, полякам помогала французская военная миссия, из Франции вышли транспорты с вооружением, амуницией, аэропланами и танками.
Вот только немцы в Данциге устроили саботаж, и разгрузка замерла. А тут еще дивизии 2-й конной армии к Висле вышли, и даже тот тоненький ручеек снаряжения прервался.
Румыния помочь не могла — красные заняли те местности, где шли железные дороги в Польшу. Чехия за помощь требовала не только Тешинскую Силезию, но и больше того.
К Германии Пилсудский обратился только из-за проформы и получил ожидаемый отлуп. Бывший рейх был разоружен по Версальскому миру, а поделиться оставшимся оружием с поляками, учитывая, что те нагло оторвали от Германии огромные куски территории, наотрез отказался. И попросил взамен вернуть отнятые земли с немецким населением, на что в сейме ответили категорическим отказом.
Тупая и гонористая шляхта, даже под угрозой чудовищной военной катастрофы, не осознала глубины падения возглавляемого ими же государства.
Оставалась надежда на белых, но она вскоре рассеялась, как туман над рекой в жаркий летний день. На юге и в Сибири, словно по мановению волшебной палочки, установилось затишье.
И вскоре оттуда стали поступать грозные сведения. Белые прибрали к своим рукам Закавказье и скоро выйдут к довоенным границам империи. И в Туркестане ведут наступление на Ташкент сразу с трех сторон, при помощи бухарского эмира. Это, конечно, вызвало настороженность у англичан, интересы которых простираются на весь мир, но гордые британцы ничего пока не могли поделать.
— Пшекленты москали! Они сговорились между собой, как триста лет назад… И обрушились на мою несчастную страну! — прошептал Пилсудский, у которого внутри все кипело от злости.
Это походило на правду, недаром с фронта стали приходить известия, что там появились донские и оренбургские казаки, что были направлены на помощь красным атаманами Красновым и Дутовым, главами этих «опереточных» казачьих образований, обретших какую-то там «независимость».
Веками трудолюбивая польская шляхта собирала богатства. Травя собаками, устраивая порки и истязания, выжимая последние капли пота и крови с этих вечно ленивых и постоянно голодных схизматиков — украинских и белорусских крестьян.
Чем они отвечали за панскую доброту и заботу?! Норовили укусить при каждом удобном случае!
Что понимают эти варвары в прекрасных памятниках польского зодчества, таких как Белостокский «Версаль», где среди фонтанов и парков шляхта могла отдохнуть от праведных трудов?!
Сейчас вой стоит по всей польской земле — эти гнусные казаки грабят панов подчистую, бесчестят добрых паненок, а красные не могут или не хотят остановить их бесчинства, наводящие ужас на добрых католиков.
Оставалась надежда на вмешательство Англии и Франции, что своим политическим нажимом остановят эту дикую орду. И союзники не подвели.
Лорд Керзон выдвинул ультиматум — красные должны остановиться на проведенной им линии, разграничивающей этническую границу польского народа по Бугу. И вот перед Пилсудским лежат условия перемирия, которые были отправлены из Москвы радиограммой.
— Они предлагают не мир, а замаскированную капитуляцию, — повторил Пилсудский и выругался.
Польская армия должна быть демобилизована и не превышать пятидесяти тысяч. Все излишки вооружения передаются рабочим отрядам, что станут выполнять функции милиции, а по сути новой Красной гвардии.
Магнаты должны отказаться от своих владений и безвозмездно передать землю для наделения всех бедных крестьян. А взамен красные отступят к «линии Керзона», а их войсковая группировка не будет превышать двести тысяч штыков и сабель.
— Это не условия мира, это же позорная капитуляция и неизбежная революция! Пся крев!
Пилсудский все понимал правильно — Польша разоружится и останется беззащитной перед стоящей на границе огромной армией. А внутри с острыми штыками красногвардейцы — не все поляки живут красиво и зажиточно, и тем более не считают богатых панов из сейма достойными выразителями интересов бедноты…
— Нас может спасти только чудо!
Демблин
(7 августа 1920 года)
Командир 27-го кавполка 10-й кавалерийской дивизии 2-й конной армии Константин Рокоссовский с усмешкой смотрел на закрашенное зеленое пятно на борту броневика. Белой краской там было нанесено всего одно слово — «Даешь». И пятно на месте когда-то манящего слова «Варшава».
Но вот красноармеец взял в руки кисть, макнул ее в банку с белой краской и, старательно высунув язык, стал размашисто выводить буквы на броне, как раз по покрашенному, но уже просохшему пятну.
— Давай, Контра, пей!
Вороной жеребец, названный так в честь своего злобного нрава, недовольно фыркнул и потянулся мягкими губами к синей глади медленно текущей Вислы, стал осторожно и медленно пить, а Константин все улыбался — радостно было на душе.
Они прорвались через всю Белоруссию и Литву, прошли половину Польши с севера на юг, и тут, у фортов Демблинской крепости, что совсем недавно русскими называлась Ивангородом, встретились с 6-й кавалерийской дивизией начдива Тимошенко из 1-й конной армии, что прошла сюда с боем через Украину. Встретились!
— Не балуй, Контра!
Жеребец, нахально глядя на Константина, начал бить копытом по воде, как бы говоря — пора бы, мол, на тот берег, хозяин! Наступление не терпит, врага надо добивать. Ну а потом и по кобылкам вместе пройдемся, ты по своим, я по своим! Отдохнем!
— Ну все, Контра!
Рокоссовский вывел коня из реки, хотя тот, упрямец изрядный и характером стервозный, упирался всеми копытами, и передал поводья подскочившему ординарцу.
— Стреножь да на выпас пристрой одного! А то ведь по кобылам пойдет, гад! Обессилит ведь себя, знаю его, подлеца!
Последнее слово вырвалось машинально, но с нескрываемым одобрением. Как Контра был вреден на отдыхе, так он был великолепен в бою, где чувствовал себя в родной стихии.
Под Гродно на два передовых эскадрона полка, которые Рокоссовский повел лично в авангарде армии, вылетели три сотни польских улан, наклонив пики с бело-красными флажками. И пошли в атаку, с лихой удалью, только ветер играл прапорцами.
Ох, как тут и взъярились красноармейцы, старые ветераны, что прошли войну с германцами и австрийцами под покрытыми славой знаменами драгунских и гусарских полков старой российской армии. Где уж тут безусым панам, что вчера еще в гимназии за партами сидели?! Опрокинули на хрен и вырубили подчистую.
Контра зубами грыз от ярости польских коней, а Рокоссовский троих улан срубил, как лозу на учении, дал своему клинку отведать дымящейся горячей крови…
Сегодня наступил счастливый день долгожданного отдыха. Командарм 2-й конной дал дневку — за семь недель марша они останавливались только два раза, иначе падеж коней был неминуем. Это люди двужильные, все вынесут, а с лошадей не спросишь, если устали, то попадают.
Старого фуража уже нет — овес и сено подъели еще весной. Свежее сено еще сушится, а овес колосится по полям. Марши по полсотни верст в день, летние ночи короткие — плотно ли лошади в ночном свои брюхи набьют?
— Смотрите, товарищ командир! Никак опять наши сибиряки летят, поляков бомбами попотчуют?!
Константин посмотрел вверх — так и есть, из-за деревьев вынырнули пять тупомордых аэропланов с красными звездами, покачали крыльями и полетели за реку.
На той стороне уже была 6-я кавалерийская, а поляки время от времени пытались ее скинуть обратно в воду и ликвидировать опасный плацдарм. Вот только ничего у них не выходило, без артиллерийской поддержки много не навоюешь!
— Наши сибиряки, — тихо произнес Рокоссовский и усмехнулся.
С пилотами они встретились неделю назад, совершенно случайно, но так всегда бывает на войне — их аэроплан был подбит и приземлился прямо в село, которое занял его поредевший полк.