Поздно вечером, перед уходом, забирая заявление Миронова, отвел его в сторону:
— А задание будет тебе такое, что дня через два-три придет к тебе скоро товарищ один, скажет, что от Баранова Ивана Васильевича привет принес…
Услышав, как Козлов «переиначил» свое имя, Миронов не смог сдержать смех. Да тот и сам улыбался, а потом пояснил:
— Я, брат, коммунист без подпольного стажа, конспирации сейчас приходится учиться на ходу. Баранов — фамилия простая, и не всякий поймет, что я ему «родственник по животной части»!
И Козлов снова засмеялся.
— Так вот, ты этого товарища и тех, кого он приведет, должен будешь сопровождать по маршруту, который только он знает и тебе назовет.
Потом помолчал:
— И ты должен их безопасность обеспечивать всеми силами и способами, Петр.
Снова помолчал:
— Дело, надо полагать, опасное, поэтому не исключено, что… не вернутся они… Сам понимаешь — война. И это ты тоже должен иметь в виду. И то имей в виду, что, возможно, кто-то по их следам отправится в твою сторону, понимаешь? Я про то, что следом за ними могут пойти немцы. Они сейчас создают спецгруппы для борьбы с партизанами. Называются «каратели». Зверье туда понабрали всякое: тех, кто в плен сдался, кулаков, уголовников, ну и тому подобную злобную шваль! Но местность они хорошо знают, и в крайнем случае для скорости могут и на грузовиках перемещаться. Это ты тоже имей в виду и людям разъясняй. Мы, конечно, можем и приказать, но, сам понимаешь…
Козлов как-то неопределенно повел рукой в воздухе.
— В такое время с близкими разлучаться тяжелее: никто не знает, что будет через день, через два, а то и через пару часов. Так что всех, кто не может принимать активного участия в боевых действиях, надо переводить в безопасное место.
И снова замолчал ненадолго, потом сказал, стараясь говорить мягче:
— Не обижайся, что сказано тебе немного, а будет сказано еще меньше, но дело это важнейшее. О нем, чтобы ты знал…
Козлов запнулся.
Продолжил, понизив голос:
— Так тебе скажу, что, возможно, сам товарищ Сталин это задание дал.
Потом, после недолгого молчания, спросил:
— Мать-то с сестрой в селе остались?
Миронов не сразу понял, что речь идет о его маме и старшей сестре, потом кивнул:
— В селе.
— Ты вот что, Миронов, — Козлов задумался, потом продолжил: — Даю тебе полчаса — напиши-ка маме письмецо, но так хитро пиши, чтобы чужим непонятно было, что это от тебя, но чтобы она это сразу поняла, с первой буквы. С этим письмом верные люди пойдут в село и переправят ее туда же, куда твоих стариков и детей отправят.
И, увидев недоумение на лице Миронова, пояснил:
— Ты, в самом деле, думаешь, что немцам никто не скажет, чья она мама? Немцы, брат, шутить не будут, сам понимаешь. Так что место ей в лесу, так и напиши, чтобы и не вздумала возражать, я и так лучшими людьми рискую для этого случая.
Еще немного помолчал, будто взвешивая «за» и «против», потом все-таки сказал:
— Сестру-то, думаешь, не тронут, если муж ее полицай?
Миронова после этих слов будто кипятком окатило, а Козлов продолжил как ни в чем не бывало:
— Поначалу подумали, что это он по твоему заданию в полицаи пошел, а потом смотрим: гад он настоящий, кого хочешь продаст, если выгоду увидит. Смотри, Петя, может, и сестру с племяшами увести в лес?
О маме и сестре Миронов узнал совсем недавно: люди, посланные на разведку, сообщили, что встретили дальнего родственника, а уж от него и узнали новости о семье командира. Они и о сестрином муже полицае сказали как-то невнятно, вроде слышали, а вроде и не слышали.
Ну, а теперь все стало ясно. Дмитро, пришедший с Волыни сразу после Гражданской, долго жил бобылем, присматривался, а потом посватался к сестре Елене, Ёлочке. Жили вроде, как все, ребятишек родили, а вот, поди ж ты, как человек меняться может. Детишек жалко, Марека и Зосю.
Миронов зло сплюнул.
Козлов шагал, будто ничего не видел, не слышал.
Человек от него появился через три дня, и пароль произнес без смеха, без улыбки. Пожав руку, осмотрелся, предложил:
— Пойдем-ка, проверим твои дозоры.
Оставить свой заплечный мешок отказался, только взглядом мазнул как-то странно.
Отойдя метров на сорок, зайдя за кустарник, предварявший лес, заговорил:
— Зовут меня Левашов, Андрей Силыч. Формально прибыл сюда для важного дела, для помощи в организации партизанского движения. Ты об этом завтра перед строем объяви. Буду твоих орлов, да и в других отрядах тоже, взрывному делу, тактике боевых действия обучать, да много чему еще. Сам увидишь. Но есть дело, о котором никому, кроме тебя, знать не надо. Сейчас мы с тобой прогуляемся до моих товарищей, которые пока в лесу нас ждут.
Миронов перебил:
— Так давайте их в лагерь! Поедят, отдохнут с дороги! — он снова наткнулся на взгляд Левашова, который коротко кивнул:
— У тебя свои заботы, а о нас пока твои люди должны знать как можно меньше, — и продолжил: — Сейчас я тебя познакомлю со своим заместителем, Переверзевым. Имя-отчество у него …старорежимные… Аристарх Иович. Потому любит, видишь ли, когда к нему по фамилии обращаются, имей в виду. Мужик он серьезный, дело свое знает и останется у тебя. Я потому и сказал, дескать, буду и в других отрядах работу вести, что через день-другой уйду, а Переверзев тут останется с несколькими людьми за базой присматривать. Работать будете в тесном контакте, постепенно он тебе все расскажет. А мы, как дела сделаем, так и вернемся.
Люди, прибывшие с Левашовым, ждали в лесу, километрах в трех от базы отряда. Сколько их там было, Миронов не увидел, понимал, что есть люди, а видеть, почти не видел. Так, промелькнет силуэт среди деревьев и никакого шума. Сразу видно — люди обученные и дело свое знающие.
Когда начало темнеть, Миронов с Переверзевым отправились в отряд. По дороге почти не разговаривали, а как пришли, тот наскоро перекусил и спать лег, где указали, проронив за вечер не больше десятка слов.
Утром, когда Миронов поставил задачу на день и все разошлись, Переверзев присел рядом.
— Тебе Левашов все объяснил?
Дождавшись кивка в ответ, продолжил:
— Нужно приготовить место для размещения отряда человек в пятнадцать-двадцать.
— А что тут готовить-то? — удивился Миронов.
Переверзев посмотрел на него молча, не мигая. Так, будто не услышал ни слова.
— Место надо подготовить так, чтобы никто больше о нем не знал. Только вы и я. Это главное. Времени на подготовку — не больше двух суток. Послезавтра будем принимать самолет.
— Самолет? — не поверил себе Петр Миронович. — Какой самолет?
— Ну, не знаю. Какой пришлют, — впервые за весь разговор усмехнулся Переверзев.
Место для прибывающих нашли уже на следующий день, а потом и самолет приняли. Правда, самолет не садился, а только выбросил парашютистов да несколько тюков с необходимыми вещами.
Быстро собрав тюки, вновь прибывшие собрались вокруг Переверзева, которого, видимо, знали и подчинялись ему беспрекословно, и отправились «к себе», оставив Миронова одного.
На следующий день, как и договаривались, отправился на встречу с прибывшими. Встретился и был удивлен: народ необычный. Все в гражданском, в возрасте лет за тридцать, а выправка военная. И места эти знают, между прочим, не хуже Миронова, хотя он тут уже три месяца по лесам мотается.
Правда, лица у всех какие-то суровые. Да нет, скорее постные, вроде виноватые.
Переверзев на его вопрос ответил откровенно, отведя предварительно подальше в сторонку:
— Этот отряд, товарищ Миронов, собирали по крупицам, по человеку. Все они по этим лесам прошли в июне-июле, отступали, выходили из окружения. Так что каждую травинку в лицо знают, можно сказать. Все офицеры, но разжалованы. Сюда направлены по собственному желанию, чтобы искупить вину.
Вот оно как, присвистнул Миронов.
— А этот, седой? Ему ведь лет за сорок, поди?
Переверзев не сказал ни слова. И права у него такого не было, да и сам Переверзев оказался тут почти тем же самым образом.
Группа, удивившая Петра Миронова, была создана для выполнения самых секретных и первоочередных дел, которыми были заняты спецслужбы СССР после начала Великой Отечественной и осведомлены о ней были человек двадцать, не более. И это при том, что из этих двух десятков точно знали о составе и задании четыре человека. Остальные только исполняли их приказы и поручения, не зная подробностей.
Через три дня Переверзев снова повел его «на прогул».
В расположении спецотряда их уже ждали, чтобы начать совещание.
Говорили коротко и ясно, хотя многое, как понимал Миронов, ему не открывали. Видимо, не было нужды.
Да он и не думал обижаться: у каждого свое задание.
Напоследок попросили привести к ним тайком, ничего не говоря в отряде, пять человек, хорошо знающих местность.
— Оружие свое пусть оставят в отряде. Мы их тут снарядим, а у вас, я полагаю, каждая берданка на счету, — мимоходом сказал тот самый седой, которого Миронов выделил в первую встречу.
Сказано — сделано: своих людей Миронов сам проводил к «гостям», проводил отряд до опушки. Постоял, глядя вслед…
…Дней через пять разведчики, побывавшие в окрестных селах, принесли печальную весть: был бой.
Немцы подкрепление вызвали в какой-то особой форме вроде детских комбинезонов, только пятнистых.
Долгий бой был…
В отряд никто не вернулся.
Одно утешало: никаких вестей о пленных не было…
Значит, все в бою погибли. Без мучений…
1941 год, декабрь, Берлин
Размышляя в далекой Белоруссии о неожиданных переплетениях в судьбах штандартенфюрера Борцига и лейтенанта Зайенгера, майор Оверат и не подозревал о том, насколько высоко находятся истоки всего, что тут происходит и чем он так недоволен.
Он, как и большинство людей гораздо более высоких званий и должностей, не знал, что все началось несколько недель назад, в августе.