Меркулов, хоть и был одним из наиболее приближенных сотрудников Берии, знал далеко не все, касающееся этой истории, начавшейся еще зимой тысяча девятьсот сорокового года.
В тот день Берии позвонил народный комиссар по иностранным делам Вячеслав Михайлович Молотов, человек, пользующийся в партии особым авторитетом. Товарищ Молотов был, пожалуй, единственным, кто мог прилюдно обращаться на «ты» к товарищу Сталину, и многие считали, что в этом залог его авторитета.
И лишь немногие знали, почему к мнению товарища Молотова так прислушиваются, особенно старые партийцы, люди с подпольным стажем, те, кто шел на борьбу, когда победа была еще очень далеко.
Основой особого уважения, с которым относились к Молотову в партии, было то, что у истоков главной газеты большевиков, газеты «Правда», стояли два человека: Ленин и Молотов!
И это поднимало Вячеслава Михайловича на особую высоту, которая в некотором смысле могла бы соперничать с высотой, на которой находился товарищ Сталин, если бы не одно важное обстоятельство: товарищ Молотов всегда подчеркивал, что на любом посту он делает одно и то же — выполняет волю партии. И не больше того!
Именно поэтому и Сталин, если возникала такая необходимость, поручал часть своих дел Молотову чаще, чем другим соратникам.
Так и в мае тридцать девятого года, решив, что работа наркомата иностранных дел не отвечает планам ВКП(б), именно Молотова он направил на смену прежнему наркому, старому большевику Максиму Максимовичу Литвинову, который все еще старался опираться на Британию, создавая общеевропейскую систему безопасности. Опирался, хотя было очевидно, что ведущие мировые державы — Англия и Франция — не желают и пальцем шевельнуть, чтобы остановить Гитлера!
Весной тридцать восьмого года они будто воды в рот набрали, когда Гитлер захватил Австрию, и Европа промолчала, удовлетворившись его заявлением о том, что «произошло воссоединение прежде расколотого германского народа!»
Осенью того же тридцать восьмого Англия и Франция, «объективно оценив слова господина Гитлера, восстанавливая историческую справедливость, прежде нарушенную», отдали ему Судетскую область — часть суверенной Чехословакии, заставив проживавших там чехов в кратчайшие сроки — два, три дня — покинуть свои дома, бросив там все, что нельзя было погрузить на телеги и увезти.
Весной тридцать девятого все те же Англия и Франция сонно прикрыли глаза, когда президент Чехословакии Эмиль Гаха был вызван (!!!) в Берлин, где от него потребовали просить великую Германию взять Чехию под свое покровительство.
Только Чехию!
И Гаха вынужден был согласиться…
А что прикажете делать, если просит сам господин Гитлер, которому боятся отказать и президент Франции, и премьер-министр Великобритании!
К кому взывать о справедливости!
Чехия исчезла с карт Европы, замененная германским протекторатом Богемии и Моравии, Словакия стала самостоятельным государством, а господин Гитлер, вдохновляемый непрерывными успехами, пер вперед, подобно локомотиву заводов Августа Борзига. Локомотив Борзига, к слову сказать, в 1935 году пролетел по путям со скоростью 200,4 км в час, установив мировой рекорд!
И господин Гитлер, как все видели, тоже стремился к мировым вершинам!
Парадоксальная вещь: империализм — время жесткого экономического противостояния, время, когда конкурентов выдавливают отовсюду, откуда только возможно, а деловые люди Англии, Франции да и Америки, кстати говоря, почему-то спокойно относились к экономическому росту гитлеровской Германии!
Вернемся, однако, к НКВД, Литвинову и ВКП(б).
Главная задача политического руководства заключалась в том, чтобы оттягивать катастрофу войны, и почти двадцать лет это удавалось, но во второй половине тридцатых стало ясно, что в одиночку Советский Союз войну не остановит, учитывая события, которые только что были упомянуты. Однако товарищ Литвинов настойчиво стремился к достижению договоренностей с Англией, доказывая, что только в таком союзе возможны внешнеполитические успехи СССР.
Любые аргументы, которые ему приводили, Максима Максимовича Литвинова не убеждали, и он продолжал все так же упорно следовать своей (!) линии.
Такое положение не могло сохраняться долго, поэтому и было принято решение о его отставке и утверждении в этой должности Молотова.
Вступление Молотова в должность наркома произошло в непростое время. Непростое даже в сравнении с тем, что было два-три года тому назад.
Несмотря на громогласные заявления о мире на века, слышавшиеся из Лондона, Парижа и других столиц, все понимали, что война неизбежна, тайком возносили благодарности Гитлеру, который взял на себя тяжесть первых шагов на пути к уничтожению советского коммунизма, вслух поругивали его и ждали, когда же все начнется.
Гитлер же проявлял себя неплохим стратегом и ждал. В глубине души он мстил тем, кто после мировой войны унизил его родину, обобрав ее до нитки и бросив ее без гроша в кармане. Однако немцы сумели пережить все трудности, воспряли духом и сейчас готовы не только вернуть отнятое, но и взять все то, что им нужно для свободного развития. Было понятно, что цель движения Гитлера — земли, принадлежащие сейчас русским, и этого все ждали. Но начать движение в ту сторону было бы чересчур просто, и вождь Третьего рейха ждал, что Франция, прильнувшая к границам Германии на западе, а еще лучше Англия со своими имперскими привычками дадут гарантии, что немцам не нанесут удар в спину.
Однако приученный быстро получать все то, что ему нужно, он уже начинал терять терпение в своем ожидании. Он начал действовать, и логика его поступков была проста: между Германией и Россией лежала Польша, кстати, тоже появившаяся на свет в 1918-м на немецких землях, следовательно, от нее эти земли надо потребовать точно так же, как требовали уже от Австрии и Чехии!
Гитлер потребовал, но впервые наткнулся на отказ. Отказы поначалу были и прежде, но тогда вместе с робкими отказами будущих жертв он слышал мирное сопение британского льва, желавшего только одного — умиротворенности, и не важно за чей счет!
Сейчас же и Англия, и Франция сопели недружелюбно, и это было непривычно. Гитлер не понимал, что обе «великие», вообще-то говоря, помогают ему. Если сейчас втянуть русских в войну на стороне Польши, то осуществятся многолетние чаяния, и столкновение нацистов и коммунистов станет реальностью.
И пусть воюют не на жизнь, а на смерть. Изможденного «победителя» уже нетрудно будет поставить в нужное положение.
В этой вязкой повседневности, когда англичане и французы всеми способами добивались от СССР прямо заявить о поддержке Польши, и проходило, по существу, крещение Молотова в новой должности. Длительные переговоры шли ни шатко ни валко, и план англичан и французов почти удался, но, как это уже часто бывало, вмешался Сталин.
Сталин задал себе простой вопрос: зачем переливать из пустого в порожнее с англичанами и французами, пугающими нападением Гитлера, если можно обо всем поговорить с самим Гитлером без посредников, и 23 августа 1939 года был подписан договор о ненападении между Германией и СССР.
Без всякого учета мнений Англии и Франции.
Нападение Гитлера на Польшу так или иначе было неизбежно. Русские же, после того как были обсуждены и приняты условия ненападения, спокойно заняли западные белорусские и украинские земли, отнятые поляками Пилсудского в 1921 году.
С этого, собственно, все и началось.
Советский Союз войну Польше не объявлял, и Рабоче-крестьянская красная армия по приказу правительства выступила на защиту простого населения областей проживания белорусов и украинцев, а не для ведения боевых действий.
Другое дело, что польские военнослужащие, полицейские и иные лица оказали вооруженное сопротивление, которое конечно же было подавлено. И свободу этих самых «лиц» пришлось ограничить, потому что оставлять их — вооруженных и обученных — на свободе означало подвергать постоянной и серьезной опасности не только армию, но и простое, мирное население, для защиты которого РККА сюда и пришла.
Все поляки, оказывавшие сопротивление, а также те, кто в свое время вел активную подрывную работу против СССР, были размещены в лагерях, где был обеспечен минимальный порядок во всех областях от питания до здравоохранения. Но, конечно, с ограниченной свободой передвижений.
Лагерь как-никак.
Вот по этому вопросу и состоялся разговор Молотова с Берией в середине января 1940 года, когда наркоминдел спросил о состоянии, в котором находятся пленные поляки, оказавшиеся в лагерях.
Берия, понимая, что ему задает вопросы человек номер два в Советском Союзе, отвечал подробно, но деталями беседу не перегружал. Да, товарищ Молотов, поляки находятся в лагерях, мы проводим тщательную проверку. Если люди ни в чем предосудительном не замечены, никаких обвинений не предъявляем, отпускаем на свободу. Конечно, обратно, под гитлеровцев, вряд ли кто едет, но мы и этому не препятствовали бы, потому что это их личное дело. Основная масса как-то устраивается тут. Особенно те, кто жил на территориях, ныне вошедших в состав СССР.
На следующий вопрос Молотова ответил так же просто: есть проблемы. Немцы одолели требованиями выявлять и передавать им военных, полицейских, жандармов, а особенно тех, кто служил в разведке. Мотивируют это необходимостью бороться с заговорами и диверсиями.
— И как? Выдаете? — поинтересовался Молотов.
— Нет! Не выдаем! — слегка повысил голос Берия и пояснил: — От этих людей немцы получат информацию, которая вполне может быть использована позднее.
Уточнять не стал, полагая, что такое Молотов и сам должен был бы понимать.
Молотов спокойным тоном задал следующий вопрос:
— Они запросы делают по конкретным фамилиям или «вообще»?
— И так, и этак, товарищ Молотов, — ответил Берия.
— И как мотивируете отказы? — не унимался Молотов.
— Если запрос по имени, то отвечаем, что в настоящее время в отношении именно этого лица ведется следствие. Если «вообще», просим четко определить круг вопросов, максимально их конкретизировать, — сказал Берия и хотел уже спросить о причинах такого интереса, но услышал в трубке легкий хохоток.