Ну, а потом к рапортам стали добавляться запросы немецкой стороны. Поначалу это были запросы, так сказать, «местные», отправленные командованию тех подразделений РККА, которые располагались на западных, новых, границах после 17 сентября.
Командиры воинских частей от решения вопросов отстранялись, передавая германские послания руководителям территориальных подразделений НКВД, а те, естественно, пересылали в Москву.
Ну, а потом, с середины ноября, запросы шли уже непосредственно народному комиссару Берии. Правда, суть немного изменилась.
Теперь уже не уведомляли о внедрении на советскую территорию, а просили содействия в разыскании и пленении польских офицеров всех рангов и видов войск. И прилагаемые списки становились все объемнее — до пяти-шести десятков фамилий.
Поначалу Берия отвечал, что начата проверка, но в конце ноября позвонил народный комиссар иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов. Оказывается, и к нему немцы постоянно обращаются с теми же просьбами.
Правда, была в его информации и существенная новизна: называя некоторые фамилии, немцы прямо указывали, где и когда был пленен тот или иной польский офицер или чиновник высокого ранга, и где он находился в момент составления запроса.
— То есть, товарищ Берия, немцы получают информацию почти из первых рук, — констатировал Молотов, глядя на собеседника в упор. — А может быть, и из самых первых.
Берии стало неуютно в этот момент, и он пальцем провел по воротнику гимнастерки, освобождая шею.
— Да вы так не волнуйтесь, — смягчился Молотов. — Возможно, кто-то из вашего аппарата просто оказывает услугу, так сказать, по старой памяти, но это надо расследовать быстро и тщательно.
Вернувшись в свой кабинет, Берия тотчас вызвал — одного за другим — трех своих ближайших сотрудников, дал срочные задания и назначил совещание на следующее утро.
Судя по тому, как тем утром выглядели все участники совещания, спать им не пришлось.
Зато самые первые мероприятия были намечены и в большинстве своем уже начаты.
Через три дня Берия позвонил Молотову:
— Наверное, будет лучше, если о запросах немцев товарищу Сталину доложите вы, Вячеслав Михайлович? Те обращения, которые приходили мне, подписаны разного рода чиновниками, но не руководителями, поэтому мне казалось неуместным беспокоить товарища Сталина с такими, в общем-то, пустяками.
Молотов ответил сразу, будто ждал этого все время:
— Согласен с вами, Лаврентий Павлович. Надеюсь, с вашей стороны все уже готово.
Позвонил Сталину Молотов, а начали с отчета Берии.
Сталин только первые минуты сидел и что-то записывал. Потом встал и начал расхаживать по кабинету.
После того как Берия замолчал, Сталин спросил:
— Ты закончил, Лаврентий?
— Да, товарищ Сталин, — вскочил тот.
Сталин повел рукой:
— Сиди-сиди. Ты когда получил первое известие о поведении немцев?
Выслушав ответ Берии, спросил:
— Почему так долго тянул с докладом?
Ответ был готов, и ответ простой. Но неприятный, в некотором смысле рискованный.
— Мы в наркомате, товарищ Сталин, исходили из ваших требований относиться осторожно к возможным конфликтам с немцами.
С одной стороны, Берия вроде прятался за слова Сталина, то есть, винил его в своем молчании, а с другой — вождь действительно несколько раз предупреждал: немцы с поляками воюют, значит, не всегда могут во всей полноте анализировать обстановку. Поэтому необходимо делать поправку именно на это обстоятельство.
Теперь надо было ждать ответ Сталина, который сам расставит приоритеты в этом вопросе!
Сталин, однако, удивил.
После небольшой паузы он спросил:
— О ком, собственно, хлопочут немцы? Что за люди?
И этим здорово помог Берии, который дал это задание одному из своих сотрудников именно на том самом совещании после встречи с Молотовым.
Но начал осторожно:
— Мы изучаем этот вопрос, товарищ Сталин, но при этом исходим из того, что у многих поляков могут быть фальшивые имена и фамилии, поддельные документы. Из семисот с лишним фамилий точно установлены данные по менее чем тремстам лицам. Из них, — Берия уже доставал из папки листы бумаги, — офицеры вооруженных сил составляют порядка тридцати процентов, хотя немцы почти обо всех пишут как о военнослужащих. Те же самые тридцать процентов — люди, связанные с иностранными делами.
Берия повернулся к Молотову, ожидая его реакции.
Не дождался — вопрос задал Сталин:
— Остальные — разведка?
— Скорее всего, товарищ Сталин. Мы перепроверяем.
Сталин одобрительно кивнул и посоветовал:
— Не затягивайте с этим.
Несмотря на такое замечание, Сталин, казалось, забыл о проблеме с польскими пленными, но Берия понимал: не спрашивает потому, что к нему, Сталину, с таким вопросом еще не обращались. Значит, у меня есть время, решил Берия.
И только через несколько дней понял, что ошибался!
Кто может сделать такой запрос самому товарищу Сталину? Только Гитлер!
Так?
Так!
А станет ли Гитлер делать такой запрос? Ведь Сталин сразу же ухватит его за язык: а зачем тебе эти польские офицеры? Ты их уже разгромил, что с ними еще делать?
И тогда Гитлеру придется говорить. Пусть хоть как выкручивается, а отвечать придется. И общими словами вождь германской империи не отделается — несолидно это будет выглядеть!
Итак, Гитлер не спросит об этом. А значит, что?
А значит, Сталин ждет его, Лаврентия Берии, доклада и предложений.
И, если не торопит, значит, ждет какого-то мощного хода! Хода со стратегическими задачами и решениями!
1941 год, декабрь, Берлин
Беседа продолжалась уже более часа, но Геббельс только сейчас заметил это. Второе, что он заметил, — он с удовольствием слушает этого мальчика Людвига Зайенгера, хотя еще совсем недавно он был наполнен недоверием к нему.
Впрочем, поправил себя имперский министр пропаганды, он испытывал естественное недоверие к незнакомому человеку, который вел себя достаточно непонятно и, пожалуй, скрытно, а это мало кому может понравиться.
Полтора часа назад, ожидая прибытия лейтенанта, которого он вызвал, Геббельс ощутил неприятное беспокойство и был удивлен этим!
Он — один из основателей движения, человек, близкий к фюреру, человек, слово которого наполняет немцев верой в победу и вдохновляет на бой, — волнуется перед встречей с каким-то мальчишкой!
Впрочем, почти сразу же усмехнулся и дал себе команду успокоиться. Сам себе пояснил: если не возьмешь себя в руки, то разговор не получится, а он должен получиться!
А успех разговора — это не капризы или самомнение Йозефа Геббельса, а настоятельная потребность времени!
Надо только поговорить с этим лейтенантом Зайенгером так, чтобы в интересе Геббельса он не видел ничего такого, что выходило бы за рамки обычного интереса высшего руководства к обычной работе, которую лейтенант, кажется, уже начал.
Да, именно с этого и надо начать.
И ни в коем случае не проявлять излишнего и торопливого любопытства, которое может вспугнуть лейтенанта, если он действует по чьей-то указке.
Надо просто узнать, кто надоумил мальчика и подтолкнул в этом направлении. Сам он до этого додуматься не смог, был убежден Геббельс.
Он узнал об этом новом направлении случайно и был поначалу шокирован тем, что кто-то мог открыть лейтенанту Зайенгеру высшие тайны рейха. Открыл, чтобы манипулировать человеком Гейдриха, сталкивая их — Геббельса и Гейдриха — лбами!
А кому интересно столкнуть их лбами?
Персонально — не важно. Важно, что этим могли заниматься только враги рейха. Ну а выявлять и обезвреживать врагов необходимо всегда, при первой же возможности! И намеки на личности этих людей, на их возможности можно получить только у мальчика, который скоро подойдет. Не каждый день лейтенантов приглашают высшие чины рейха и ветераны движения.
Впрочем, мальчик и сам ветеран и внес большой вклад в самую настоящую борьбу с выстрелами и кровью. Это Геббельсу рассказал Гейдрих, когда «случайно» возник разговор о лейтенанте.
Начал этот разговор Геббельс, ловко уйдя в сторону от темы, отражавшей страшные подозрения.
Четыре дня назад Гейдрих попросил о встрече. Непродолжительной, но крайне важной, и, получив согласие, приехал сам. Без дипломатии, согласившись только на чашку чая, перешел к сути:
— Мой дорогой Йозеф, я прошу вашей помощи, конечно, если только обратился по адресу. Дело в том, что в нашем управлении уже готовят справку о Польше, и я подумал, что, может быть, вы тоже захотите поручить кому-то из ваших доверенных сотрудников ознакомиться с ней и скорректировать в части ваших данных. Я обратился к вам напрямую, потому что так и быстрее, и меньше опасностей разглашения.
— Справку о Польше? — Геббельс заставил себя шутливо улыбнуться. — Мой дорогой Рейнхард, напомню вам, Польши нет уже два года.
Шеф главного управления имперской безопасности улыбнулся в ответ, но улыбка была мученической:
— Вполне возможно, что я не совсем точно передаю смысл, но, честно говоря, в рапорте, который мне прислал Зайенгер, все выглядит достаточно логично и последовательно.
— Зайенгер, — заставил себя наморщить лоб Геббельс. — Не тот ли это лейтенант, о котором мы не так давно говорили?
И, получив подтверждение, будто уточняя рамки интереса Зайенгера, попросил рассказать о нем чуть подробнее.
Гейдрих ответил не более чем десятком фраз, довольно хорошо выражавших главное, но от дальнейшего общения отказался, посетовав, что сегодня уже и так отнял у товарища по партии слишком много времени, и, улыбнувшись, предложил продолжить беседу позже, когда можно будет обсуждать ответ «сорванцу».
Ответ «сорванцу» Геббельс не собирался давать ни при каких условиях, а потому и попросил организовать ему встречу с лейтенантом возможно скорее.
Наблюдая, как лейтенант входит в огромный кабинет, рейс-министр пропаганды отметил наличие дисциплины, но слабое чинопочитание: идя по кабинету, отвечая на приветствие и усаживаясь в предложенное кресло, лейтенант довольно внимательно осмотрел кабинет, но больше внимания уделил виду из окон, который, кажется, понравился ему.