Хирт развел руками, демонстрируя свое недоумение:
— С этим согласились тем скорее, что такое решение создавало проблемы для Франции, где левые рвались к власти, и Гитлер «присоединил» Австрию. После этого он дал понять, что немцев притесняют в чешских Судетах, которые когда-то были германской Богемией, и отнял их. После этого Гитлер сумел убедить — не сам, конечно, не публично, а в совершенно приватной обстановке через тех, кому верила европейская элита, — в том, что нападать на большевиков только потому, что они большевики, опасно. Он просто напомнил, как и во Франции, и в Англии, и в других странах возникали движения в поддержку Советов во время Гражданской войны в России. И к нему вновь прислушались, с ним вновь согласились. Вот тогда Гитлер и напомнил, что в своей «Майн Кампф» он предрекает расширение жизненного пространства для немцев через движение на восток. И намекнул, что на востоке славяне составляют обширную географическую зону, в которой находятся и русские. Именно получив Чехию, Гитлер рассчитывал выйти к русским границам, но вмешался Ватикан.
Хирт посмотрел на Зайенгера:
— Ты устал слушать закулисные истории, мой мальчик, но теперь это твое поле боя и ты должен прекрасно знать его! Хочешь кофе?
В тот раз Зайенгер выслушивал закулисные истории, комментарии к ним и наставления до позднего вечера.
Разговор прервал сам Хирт. Услышав шаги за дверью, он позвал дочь и попросил ее проводить Зайенгера, попросив прощения, что сам не сможет это сделать.
В прихожей Луиза мягко улыбнулась и сказала:
— Простите папу. Иногда он может утомить своими рассказами.
Зайенгер промолчал и только вежливо попрощался. Его мысли были уже далеко, подгоняемые тем, что он только что узнал.
На следующий день с самого утра он обратился к помощнику Гейдриха и попросил о помощи, а получив документы, о которых шла речь, уселся за их изучение с таким рвением и тщанием, каких сам в себе не подозревал.
Почти сразу же Зайенгер стал встречаться с людьми, о существовании которых ранее не знал, и удивлял их своими вопросами, и только после всего этого он наконец-то начал понимать смысл того, что говорил ему Хирт, и стал понимать, что следует делать, если он, лейтенант Зайенгер, в самом деле хочет чего-то достичь.
Теперь он знал, что первоначально операция по созданию поводов к нападению на Польшу состояла из нескольких элементов, скомпонованных в изящную, но вполне надежную систему, которая покажет всему миру зверское лицо поляков. Операция была назначена на 4 часа тридцать минут 26 августа 1939 года, когда в нескольких местах одновременно должны были произойти вооруженные нападения на немцев, находившихся на своей территории. Решение о ее проведении было отдано лично Гитлером, но, несмотря на всю тщательность подготовки, операция провалилась.
Пытаясь разобраться в этом, Зайенгер почти сразу понял, что главной причиной провала стала конкуренция служб, а такое ни в один отчет включать не станут, и он снова отправился к Хирту.
На этот раз Луиза улыбнулась, как старому знакомому, и, проводив в кабинет отца, спросила:
— Приготовить вам бутерброды к кофе? Мне кажется, лейтенант, вы похудели за эти дни.
Зайенгер смутился и кивнул, после чего смутился еще сильнее, а потом еще сильнее, когда увидел, что смутилась и Луиза.
Хирт, напротив, никакими эмоциями не разбавлял боевое настроение. Выслушав несколько первых фраз Зайенгера, он перебил его:
— Мой мальчик, ты прошелся по верхушкам, и это печально, но исправимо.
В дверь постучали, и вошла Луиза с подносом, поэтому хозяину дома пришлось сделать паузу, но тем энергичнее он продолжил, едва она вышла:
— Хотя, должен признаться, ты действовал быстро и напористо! Молодец!
Глянув на Зайенгера и убедившись, что тот и не собирается сказать что-нибудь, продолжил:
— Первую операцию погубило не предательство и не глупость. Первая операция сорвалась как раз из желания сделать все как можно лучше и с этаким служебным форсом! Между прочим, твои коллеги из абвера и вовсе вступили в прямой конфликт, из-за которого, собственно, и случилась утечка информации.
Потом, не меняя интонации, будто в продолжение, сказал:
— Сегодня тебе придется ухаживать за мной и подавать кофе.
И продолжил:
— Сегодня я расскажу тебе о том, что счел бы важным, и отвечу на твои вопросы, но после этого воздержись от обращений ко мне.
Видя удивленное лицо Зайенгера, пояснил:
— Если ты хочешь получить результат — все делай сам, не полагаясь ни на кого другого.
Через два дня Зайенгер покинул Берлин, чтобы целиком и полностью погрузиться в свои дела.
Правда, перед этим отвлекся: они с Луизой Хирт сходили в кино.
1942 год, февраль, Белоруссия
Минск стал совсем другим, и изменения были связаны не только и не столько с разрушениями. У людей, идущих по улицам города, глаза были тусклые, изнуренные, не светилась в них надежда.
Да и вообще люди старались глаза прятать, взгляды направляли в землю.
Идти по улице рядом с ними было трудно, потому что приходилось идти так же быстро, чуть суетливо, как и все другие, шагающие рядом, но, в отличие от них, Артему приходилось старательно высматривать полицаев, патрули и вообще вооруженных людей.
Они попадались на каждом шагу, а Артему было бы лучше не попадаться им на глаза. Во всяком случае, не хотелось привлекать внимания.
Кольчугин провел тут уже два дня, устроившись на квартире у местного фельдшера Ивасюка.
Фельдшеру, можно сказать, сильно повезло: неподалеку находилась казарма, куда его однажды случайно вызвали как подвернувшегося под руку человека, умеющего обработать рану, и с тех пор звали довольно часто. Надо полагать, что за это время он не вызвал никаких подозрений. Впрочем, даже если подозрения были, если им и заинтересовалось гестапо, то никаких опасностей это не сулило: фельдшер только в самом конце сорокового года освободился из лагеря, куда был отправлен за воровство шприцев, бинтов и прочей медицинской мелочовки. Фельдшера в округе хорошо знали, поэтому и арест, и суд обсуждались всеми, и срок, им полученный, и возвращение долгое время были в центре внимания. Некоторые считали, что и вызывают-то его немцы, и доверяют ему только потому, что он сидел при коммунистах.
Никто не знал, конечно, что Ивасюку за полтора года до окончания срока предложили: подпиши согласие о сотрудничестве и через два месяца будешь дома. Фельдшер согласился, не предполагая, что вскоре начнется война, поэтому, когда Кольчугин пришел и напомнил о расписке, старик испугался невероятно. Окажись его согласие о сотрудничестве с НКВД у немцев, расстрела ему не миновать. Даже, если бы он побежал в гестапо, веры ему все равно не было бы. Как-никак, а агент русских.
Кольчугин же, самым обычным образом попросивший покормить с дороги, в подробностях изложил свои пожелания: приютить на три-четыре дня.
О том, чтобы просить помощи в поиске людей, и речи быть не могло — мало ли как мог измениться фельдшер при «новом порядке», — поэтому Кольчугин и выдумал задание долгое и нудное.
Еще в Москве, узнав о том, кто будет его «контактом» в Минске, Артем полдня посвятил подробному изучению плана города, разработал легенду, которую сейчас и переплавил в задание фельдшеру. Ивасюку следовало ходить по улицам и фиксировать их новые названия, а вечером переносить эти данные на лист бумаги.
Тебе же нетрудно, пояснял он Ивасюку, ты же понемногу людей врачуешь, а? Немцы же тебе не препятствуют кусок хлеба зарабатывать? Будешь ходить по городу да людей расспрашивать, делов-то!
Говорил Артем рассудительно, вежливо, но слышал старый фельдшер за этой вежливостью те же самые завывания степного ветра, что и тогда, когда был в лагере. Да, не в пионерском…
Слушая Кольчугина, Ивасюк убедил и себя самого, что другого выхода у него нет, а потому надо просто согласиться и исполнять все просьбы пришельца. Кольчугин же, понимая, что в первый раз фельдшер вряд ли успеет сделать многое, не давил.
Задание Кольчугин объяснил так: идет подготовка плана новой операции, для которой надо знать не только новые названия — чтобы люди не путались, оказавшись в Минске впервые, — но и состояние этих улиц, и, самое важное, состояние зданий!
— Ну, это понятно, — солидно кивнул Ивасюк. — Мало ли от кого ховаться понадобится!
И Кольчугин в ответ кивнул с уважением: так и есть!
В первый же день фельдшер сделал почти половину того, что наметил Кольчугин, и на следующий день «по делам» отправились уже оба.
Артем помнил Минск двадцатилетней давности, и сейчас приходилось практически заново знакомиться со всем, особенно с патрулями и полицаями, которые встречались на каждом шагу и норовили проверить документы!
Правда, с документами у Артема полный порядок, но чем больше проверок, тем больше риска случайного провала.
Гораздо хуже было то, что почти вся информация, полученная в Москве, оказалась бесполезной.
То, что он узнал, готовясь к заброске, было неопределенно и зыбко, однако другой информации не было вовсе, и Артем понимал, что, по существу, начинать ему придется с нуля.
Время после побега из лагеря Кольчугин провел в небольшом городке в Ярославской области, проживая на квартире местного барыги-сексота.
Сейчас, когда все стало дефицитом, барыга был человеком, в котором нуждаются все, поэтому и проживание у него неизвестного человека, и частые визиты других людей никого особенно не удивляли.
Это, кстати, не мешало «сообщать о подозрительном», за что всех добровольных помощников НКВД благодарили и просили не ослаблять бдительность: дескать, готовится большая операция.
Да и встречи чаще происходили в разных местах, а не на квартире барыги. Человека, с которым встречался Артем, многие могли опознать, а это сразу создавало проблемы!
С Петром Нефедовым Артем был знаком еще с восемнадцатого года, но особенно часто им приходилось встречаться лет десять назад, в самом начале тридцатых.