Он вообще до самой крайней крайности пользовался своим правом работать в одиночку. Свободы больше, а риска меньше, потому что только собой и рискуешь.
Кольчугин не стал выходить на явки партизан, полученные в Москве перед самым вылетом, рассудив, что лишних людей беспокоить еще не пришло время, и отряд искал сам, без посторонней помощи.
И в расположение отряда пришел уже ближе к ночи, устроив переполох: никто, включая Миронова, не мог понять, откуда взялся и как прошел сюда совершенно незнакомый человек.
Само собой, устроили проверку, но это для Кольчугина пустяки, потому что обстановку он знал превосходно.
Он так и стал появляться в отряде раз в три-четыре дня, как правило, затемно. Отвечая на вопрос Миронова, сказал, что ночами удобнее обходить партизанские посты.
А Миронов, после того как проверка закончилась, дал волю нервам. Рассвирепел, потому что открылись очевидные вещи: партизаны его сыпом спали на постах. Он начал отчитывать все командование, не исключая и себя самого, стал выяснять, кто именно был в охранении в тот момент, Артем, выслушав его, сказал:
— Ты, товарищ командир, ребят не вини. Просто я по этим местам с двадцатого года шастаю время от времени и вам всем мог бы экскурсию устроить «по тайным тропкам». Но, конечно, политработу проведи, потому что и у немцев есть точно такие же мастера своего дела, которые, если получат задание, вполне могут такое же сделать, и, конечно, бдительность усиливать надо, ты прав!
Артем почему-то на миг вспомнил Испанию. Там ведь тоже все было по-партизански своевольно.
Миронову Кольчугин понравился сразу. Бывает так, что человек еще только поздоровался, а ты уже видишь: с ним спокойно и надежно, и в деле он сноровист, и за тебя никогда прятаться не станет. Да и Артем сразу же это подтвердил своим поведением: обузой он не был. Скорее вообще был незаметен и неуловим.
Уходя, всегда ставил Миронова в известность, но о маршрутах и предстоящих встречах никогда и ничего не сообщал. Связи с Москвой не требовал, людей в поддержку не просил.
Миронов хотел было спросить, почему Кольчугин игнорирует и его, и отряд, но, по здравом размышлении, остерегся. Понял, что вопрос будет выглядеть глупо, вроде партизаны ревнуют. Смех да и только! Понадобится — сам скажет, а пока не попался, и то слава богу.
Кольчугин же прекрасно понимал, что сейчас, даже находясь в отряде, он действует в обстановке, где секретность информации обеспечить трудно, почти невозможно. И тут дело даже не во врагах и предателях. Пустяк, мелочь могут вызвать цепную реакцию, если станут известны не тем, кому можно.
Больше двадцати лет он действовал в одиночку, выполняя задания высшей категории сложности и секретности, и так или иначе оставлял свои следы всюду. Это было неизбежно. Неизбежно было и то, что следы эти не останутся незамеченными или недооцененными, потому что там, на другой стороне, жили и работали такие же профессионалы, как и он. Чем сложнее дело, тем выше уровень интереса к нему, и, следовательно, тем более высокой квалификации специалист займется расследованием.
Кольчугин понимал, что, как только информация о побеге попадет к немцам, у них найдется, кому оценить ее, и состав бежавших непременно царапнет чей-нибудь взгляд, а оттуда все и пойдет дальше своим путем. Там сразу же прочертят абрис тех линий, по которым он может пройти, и эта, белорусская, линия будет одной из первых, из главных.
Ну, а если так, то здесь уже вполне могут находиться люди, проделавшие долгий путь ради встречи с ним, Артемом Кольчугиным. Поэтому и ходил с опаской, скрываясь при первой возможности, поэтому и старался действовать в одиночку, чтобы как можно меньше людей потащить собой в случае провала.
Потому, конечно, и в Брест отправился один, без сопровождения.
Кольчугин попал сюда вчера ближе к обеду, пройдя через посты в толпе крестьян, которые везли на обмен кое-какие продукты. Пока добирались до города, переговаривались. Одни пугали друг друга, что сейчас немцы или полицаи все отнимут, а другие успокаивали: дескать, будем держаться вместе — ничего не случится. Но в сути своей и те, и другие просто старались скрыть боязнь…
Артем затесался в эту суматошную компанию километров за пять до города, рассказал историю, не им придуманную, и был принят в сообщество. Так и шагал, то и дело поправлял холщовый мешок, в котором хранилось его единственное богатство — шмат отличного сала ладони в три шириной, и, кажется, вполне сошел за своего. И не только у деревенских, но и солдат, проверявших на въезде в город.
На все вопросы отвечал: дескать, сало это необходимо обменять на лекарство, без которого жена, того и гляди, богу душу отдаст, и совал всем в лицо листок бумаги с какими-то непонятными словами.
Клочок этот ему отдал Герасим Зарембо, который в партизанском отряде Петра Миронова был кем-то вроде доморощенного особиста и Артему понравился сразу. Спокойный, обстоятельный и, главное, неразговорчивый.
Герасим и сочинил на ходу легенду о сале, которое, дескать, надо обменять на лекарство, и для достоверности разыскал среди своих «личных бумаг» истрепанный пожелтевший рецепт, написанный много лет назад самым настоящим врачом. Рецепт этот, как пояснил Герасим, был рецептом мази при радикулите, кажется.
Миронов строго заметил:
— Что значит, «кажется», Герасим!
И тот ответил обстоятельно, но ухмыляясь:
— Вы, товарищи командиры, человеки ученые, а мы с ним, — он мотнул головой в сторону Кольчугина, — крестьяне и разбираться, чем баба болеет, не должны.
— Ну, так, ты хотя бы детали состыкуй, — продолжал сопротивляться Миронов, понимая, что Герасим прав.
— А не надо ничего состыковывать, товарищ командир, — улыбнулся и в тон Герасиму заговорил Кольчугин. — Мне, крестьянину, в самом деле, какая разница, от чего баба страдает? Мне важно, что она по двору работать не может, хозяйство запустила из-за своей болезни. И, если, например, я как простой крестьянин начну патрулю диагноз излагать на латыни, меня схватят скорее, чем до третьего слова доберусь.
— Почему до третьего-то?.. — успел еще спросить Миронов.
Успел и зашелся в безудержном хохоте.
Вот так Кольчугин и отправился в Брест.
Хотя, сколько ни ломал голову по дороге, ничего путного не придумал…
Это сказать легко, а делать-то сложно. Дела обстоят, будто в сказке про Андрея-стрельца: «поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что»!
Нефедов, называя адреса, по которым следовало искать людей, предупредил сразу и повторял еще не раз, что адреса эти в основном домашние, а не явочные. Дескать, достоверных сведений нет.
Завершая очередной разговор, Нефедов признался:
— В целом понимаю, мало что я тебе даю, но ты пойми, что время…
Кольчугин прервал бесцеремонно:
— Не кокетничай, товарищ Нефедов! Чем богаты, тем и рады, и на этом закончим!
Нефедов посмотрел на него почти удивленно и сказал, повышая голос к концу короткой своей речи:
— Ты чего это раздухарился, Кольчугин? Я ведь перед тобой не оправдываюсь, а обрисовываю условия. И делаю это только потому, что верю в твое умение решать самые сложные задачи.
Помолчал. Протянул лист бумаги:
— Вот адреса и имена тех, кого тебе надо найти.
Подождал, пока Артем пробежит взглядом список, и заключил:
— Если никого не найдешь, действуй, как сочтешь нужным.
В общем, как хочешь вертись, товарищ Кольчугин, а дело сделай.
Вот так, в общем…
Сало Кольчугин продавал не торопясь. Поначалу и вовсе от денег отказывался, требуя лекарство, прописанное в рецепте Зарембы, а коли кто говорил, что лекарства дома, предлагал тотчас пройтись и прямо там лекарства посмотреть. То и дело рассказывал историю про «хворую бабу».
К вечеру отправился по одному из адресов, полученных от Нефедова, но там раскрываться не стал, просто перебросился с хозяином парой слов, попросил ночлега. Тот, видать, тоже калач тертый, ни слова лишнего не сказал.
Утром Кольчугин всех своих «коллег» по рынку оповестил, что, коли уж никто с лекарством на рынок не ходит, то придется сало продавать да ходить по врачам. Продал быстро, и отправился на поиски.
Ходил по адресам вплоть до того времени, когда начало темнеть, и вернулся в тот же адрес, чтобы лишнего никого не впутывать.
В этот раз, правда, спал мало, обдумывая все, что удалось найти и узнать за эти два дня. Людей, которые могли знать хоть что-то важное для поисков, он не нашел ни по одному адресу, куда смог пройти. Никаких следов, никто об этих людях и не слышал, будто не жили они там вовсе. Да оно и понятно: кто мог, ушел еще с нашими, а в освободившееся жилье перебрались те, кому оно показалось лучше того, где жил прежде. Так жизнь-то разводит.
Как только начал про странности жизни раздумывать, так и уснул. Спал мало, и утром ушел, как и вчера, едва проснулся, чтобы не объедать хозяев. У тех, поди, каждая крошка на счету.
Шагал неспешно, но по-деловому, чтобы не бросаться в глаза. В первом адресе, как и вчера, никого не было, но его стук, видимо, услышали, потому что, едва Кольчугин вышел из подъезда, хлопнула дверь и сзади раздался оклик:
— Мужчина, вы кого ищете?
Артем повернулся и увидел девушку лет семнадцати, не больше.
— Рязанцевых я ищу, девонька. Знаешь таких?
Девушка оглядела его внимательно:
— А вы кто им?
Было в ее взгляде что-то такое, что Артем ответил, не чинясь:
— Николаю я товарищ!
И на всякий случай уточнил:
— Работали мы с ним вместе.
Взгляд девушки был насторожен, и Кольчугин уточнил:
— На уборочной были… Под Гомелем… Тебя как звать-то, красавица?
— Марией, — едва смягчился взгляд. — А вы правда дяде Коле товарищ?
— Ну, а как бы я сюда пришел, если бы он сам мне адрес не называл?
Артем всем видом своим выражал крайнее удивление, и девушка сдалась:
— Вы погодите, я платок накину.
— Да, ты тепло одевайся, а то застынешь! — крикнул вдогонку Артем.