Перейдя на другой этаж, привел к кабинету, в котором Зайенгер уже бывал: к кабинету штурмбаннфюрера Гетце, с которым лейтенант был знаком и прежде.
Войдя в кабинет, Борциг поздоровался и сразу же вышел, напомнив, что вечером у них есть дела.
Гётце, поздоровавшись с Зайенгером, усадил его, сел напротив и перешел к делам:
— Времени у нас мало, поэтому сразу о главном. Это я попросил штандартенфюрера пригласить вас сюда, но сделать это так, чтобы никто и ничего не заподозрил.
— Не заподозрил? — удивился Зайенгер.
Сама мысль о том, что его могут в чем-то подозревать, казалась ему смешной.
— Именно, — кивнул Гетце. — Мы в последнее время часто получаем своеобразные сигналы о том, что ваша миссия вызвала чей-то интерес.
Он поднял руку, увидев, что Зайенгер хочет задать вопрос:
— Не тревожьтесь прежде, чем выслушаете меня, но и не перебивайте. Нам удалось узнать, что недавно совершен немыслимо сложный побег из одного из русских лагерей, о которых мы с вами, лейтенант, говорили в прошлую нашу встречу.
Он поднялся, вернулся в свое кресло, открыл ящик стола, достал папку, раскрыл ее. Потом взял сигарету, жестом предложил и Зайенгеру закурить.
— Информации много, но я хочу сосредоточиться на главном, чтобы потом вы лучше поняли мелочи, — пояснил Гетце. — Хотя, если честно, тут невозможно понять, где важное, а где мелочь.
Он выбрал наконец-то нужный ему документ и, скользнув по нему взглядом, продолжил:
— Весной сорокового года русские передали нам несколько тысяч поляков, оказавшихся у них осенью тридцать девятого, когда большевики заняли восточные земли Польши. Мы просили сделать это еще осенью, то есть тогда, когда поляки были в тяжелом психологическом состоянии и легко отвечали бы на все наши вопросы при минимальном давлении. Однако русские хотели того же самого.
Он потушил сигарету.
— Между нами, лейтенант, я их понимаю. Во-первых, они и поляки враждуют веками. Во-вторых, Польша когда-то отняла у них земли, всегда принадлежавшие Российской империи. Наконец, в-третьих, поляки почти двадцать лет прятали у себя всех тех, кто боролся с Советами, и помогали им организовывать эту борьбу. Именно поэтому я вполне понимаю желание русских выпотрошить поляков, получив всю информацию, какая у них только есть, а информации у них полно, уж поверьте мне на слово.
Гётце поднялся, прошелся по кабинету.
— Русские продержали их у себя всю зиму, хотя мы почти каждую неделю отправляли им запросы, — мы ведь тогда «дружили» с ними, — усмехнулся Гётце. — В общем, в марте сорокового они сообщили, что готовы выполнить наши пожелания, но лишь частично. Объяснили это тем, что многие поляки боролись с Россией с оружием в руках и уже осуждены за это.
Гётце развел руками, будто говоря: и я их понимаю.
— После того как были решены основные вопросы, началась передача поляков нам. Русские, видимо, опасаясь, что с поляками могут случиться самые неприятные вещи, — Гётце снова усмехнулся, — потребовали составлять акты о передаче каждой группы с указанием имен, званий и всего, что необходимо, и подписывать эти акты, прилагая к ним списки переданных.
— И мы согласились? — перебил Зайенгер.
— В этом не было ничего особенного, а, кроме того, отказ мог быть использован большевиками как повод для нового отказа.
Было видно, что Гётце будто заново переживает те события и все, что с ними связано.
— Понимаете, лейтенант, мы предполагали, что русские нам отправят и тех поляков, которых уже заставили работать на себя, но реальность превзошла все наши опасения.
Гётце поморщился:
— Правда, их опрашивали так, что заговорил бы любой и признался бы в чем угодно, но… Война есть война!
Он снова вернулся в свое кресло и перебрал листки:
— Не было бы повода так осторожно вытаскивать вас в Берлин, лейтенант, но… Есть основания подозревать, что с передачей пленных неким образом связан тот странный побег из лагеря, который я упомянул. И связан он следующим образом. Не так давно нами выявлен в одном из лагерей русский офицер из НКВД, имеющий высокое звание и, следовательно, выполняющий важные задания. Офицер этот прибыл в западные территории Белоруссии за несколько дней до начала войны, очевидно, с какой-то важной миссией. Работа по его изучению еще не закончена, но мы можем предполагать, что он прибыл именно для вывоза в Москву актов и протоколов той самой передачи поляков нам.
Гётце замолчал.
После некоторого молчания Зайенгер спросил:
— Видимо, спрашивать о подробностях поиска сейчас нет смысла?
Гётце кивнул:
— Все, что нам известно, теперь знаете и вы. Вываливать на вас все подробности не имеет смысла, потому что их невообразимое множество. Заниматься ими, полагаю, у вас просто нет времени. Если вы хотите узнать больше о чем-то сказанном, задавайте вопросы!
Зайенгер помолчал, потом спросил:
— Вы ведь неспроста упомянули еще и побег из ГУЛАГа?
Гётце улыбнулся:
— Отлично! Вы, в самом деле, молодец! Из лагеря бежали странным, я бы сказал фантастическим, образом пять человек. Через небольшой залив по тонкому льду их перетащили на фанерном листе!
— На фанерном?
— Во всяком случае, такова самая большая вероятность! Это необычно само по себе, но еще более необычен состав бежавших.
Гётце замолчал, будто ожидая от Зайенгера вопросов, но тот молчал, и хозяин кабинета продолжил:
— Бежали четверо уголовников и один политический заключенный! В русских лагерях уголовники и политические живут в постоянной вражде! Уголовники, как ни смешно это звучит, не могут простить политическим «предательства» родины и подвергают их постоянным издевательствам и избиениям. Побег же — мероприятие очень рискованное, и его совершают люди, которые полностью уверены друг в друге! Такая уверенность возникает не сразу. Люди должны хорошо узнать друг друга, потому что при побеге возможны самые неожиданные повороты событий.
Гётце снова закурил.
— Есть еще одна странность. При таких побегах, когда надо долгое время идти по морозу, по почти пустыне, где царствуют мороз и ветер, сбежавшим надо чем-то питаться, поэтому часто в таких случаях опытные уголовники берут в свою компанию молодых заключенных, которых потом убивают.
— Убивают? — изумился Зайенгер. — Помогают бежать и убивают? Зачем?
— Как вам сказать, лейтенант… Как вам сказать… Они их потом съедают, — ответил Гётце и развел руками, как бы давая понять, что он и сам не во всем понимает поведение русских бежавших уголовников. — Однако в данном случае среди бежавших уголовников нет ни одного молодого, ни одного такого, за которого потом не потребовала бы ответа его шайка.
И Гётце снова развел руками.
— А политический? — не сдавался Зайенгер.
Гетце вновь вернулся в свое кресло и на этот раз довольно долго перелистывал листы и что-то в них выискивал.
Потом заговорил:
— Этот политический — самая странная фигура из всех и, пожалуй, самая опасная!
Он положил рядом несколько листов и, не отрывая взгляда от них, говорил:
— Мы располагаем только очень общим его описанием, самые общие фразы, в общем, ничего, что помогало бы его идентифицировать, но!
Гётце сделал паузу, призывая Зайенгера сосредоточиться, хотя тот уже давно обратился во внимание:
— Два года назад, осенью тридцать девятого года, из нашего поля зрения исчез русский агент, который доставил много хлопот, и не только нам! Его разыскивали и разыскивают и испанцы, и англичане, и французы! И сейчас появились основания полагать, что это именно тот человек.
Зайенгер, пытаясь осмыслить услышанное, не сразу заметил некоторое смятение Гетце, но сразу ощутил это в голосе и интонациях:
— Мы о нем знаем мало, но и этого вполне достаточно, чтобы понять, что он вполне сможет взять на себя руководство четырьмя уголовниками, Зайенгер. И руководить ими он будет весьма успешно, в очень короткое время установив дисциплину и поставив каждого на какой-то свой участок работы. Именно поэтому, зная о вашей работе, я подумал, что вам все это надо знать. При этом имейте в виду, что прямого приказа на это у меня нет. Более того…
Гетце замялся:
— …Я помню, что помогал вам понять суть событий по просьбе — именно просьбе — партайгеноссе Геббельса, но я не стану обращаться к нему через головы руководителей, чтобы не нарушать субординации. Вам же это сделать проще, ибо задание вам давал именно он.
Зайенгер поднялся:
— Что я должен сделать, господин штурмбаннфюрер?
— Ну, что вы, Зайенгер! Сидите-сидите. Мои слова — не приказ и даже не просьба. Это пожелание оказать содействие в важном деле!
— Я понимаю, господин штурмбаннфюрер, но ваши сведения считаю весьма важными. Важными, но сам я не смогу разобраться во всем этом так быстро, как требует обстановка, поэтому и прошу вас наметить самые важные направления.
Гетце кивнул:
— Первое — было бы хорошо пригласить сюда тех, кто видел этого таинственного русского и мог бы принять участие в его розыске. У нас на это уйдет много времени. Второе — у меня есть человек сомнительного происхождения с точки зрения нашей расовой теории, но его связи и положение в уголовном мире тех территорий, где работаете вы, бесценны. Нам следовало бы их использовать, если уж мы предполагаем участие в этом уголовников. Они неизбежно придут к таким же, как они!
— А этот русский из НКВД, о котором вы говорили?
— Этот? С ним работают. И результат никак не зависит от рейхсминистра пропаганды. Так что два обстоятельства.
Зайенгер снова встал:
— Господин штурмбаннфюрер, вы не сочтете за хвастовство, если я прямо сейчас от вас позвоню и попрошу о встрече?
— Думаю, отсюда звонить удобнее во всех отношениях, — кивнул Гётце.
Геббельс, видимо, был очень занят и долго разговаривать не мог.
Выслушав Зайенгера, он вызвал секретаря.
Геббельс ждал лейтенанта через полчаса, но временем он ограничен. Весьма ограничен.
Вечером Борциг, как и обещал, повел лейтенанта в ресторан.