Едва они уселись, Борциг посмотрел куда-то за плечо Зайенгера и улыбнулся, поднимаясь:
— Надеюсь, ты не будешь возражать, если к нам присоединится очаровательная фройляйн?
Зайенгер повернул голову, вскочил и смутился: перед ним стояла Луиза Хирт.
— Добрый вечер, господин лейтенант!
— Людвиг!
— Я помню.
— А я стал классическим склеротиком. Простите, у меня важная встреча. Люци, проводи меня… Простите, Луиза.
Едва вышли из зала и Зайенгер раскрыл рот для упреков, Борциг протянул ему пачку купюр:
— Возможно, ты не рассчитывал на то, что придется покупать даме цветы. И не возражай — отдашь потом!
1942 год, январь, Брест
Человек, лежавший на полу, кажется, приходил в себя.
Женщина сидела рядом с ним, придерживала правую руку и покачивалась, будто баюкала ее.
Пистолет, так нелепо и беспомощно направленный ею на Кольчугина, лежал у него в кармане.
Артем, разглядывая лежащего, быстро перебирал в уме фотографии из всех личных дел, которые привозил Нефедов, но сходства не находил ни с кем, хотя какие-то ассоциации возникали, но сразу же исчезали.
Левая штанина лежащего была распущена по шву, потому что нога его от колена была обмотана тряпкой, от которой исходил неприятный запах. Неприятный, то терпимый. Во всяком случае, заражения тут не было, и это уже радовало.
— Где это его? — повернулся он к женщине.
Та на миг перестала раскачиваться, посмотрела на Кольчугина, и взгляд ее был полон ненависти.
— Больно? — спросил он и ответа не получил.
Ну, ладно, подумал Кольчугин, пусть мужчина лежит без сознания, и сосредоточился на женщине.
Может быть, с этой стороны начать удобнее?
Он вспоминал личное дело лейтенанта госбезопасности Рязанцева Николая Михайловича и вложенный в папку лист бумаги, заполненный от руки торопливым и малоразборчивым почерком: жена Рязанцева Евгения Севастьяновна, до брака — Введенская.
Фотографии ее в деле, конечно, не было, но сейчас это был самый вероятный вариант, поэтому Кольчугин попросил самым обычным тоном:
— Евгения, принеси воды ему.
Женщина, все так же придерживая руку, поднялась и направилась к двери, потом вдруг замерла и неожиданно повернулась. На лице ее был и испуг, и какая-то надежда.
Артем не дал ей прийти в себя, повторил:
— Неси, неси. Он вроде в себя приходит.
Женщина вернулась почти сразу, будто вода находилась прямо у двери, протянула кружку Кольчугину и впилась в него взглядом.
Кольчугин сложил ладонь и налил в нее немного воды, поставил кружку и, обмочив в воде кончики пальцев, обрызгал лицо лежащего.
— А Николай где? — спросил он, стараясь, чтобы голос звучал просто и повседневно, будто такая картина для женщины должна быть совершенно привычна.
Спросил и сразу повторил:
— Ты ведь Женя. Была Введенская, стала Рязанцева.
Женщина ахнула, села и заплакала, но теперь уже как-то безысходно.
Кольчугин, будто совершенно точно понимая, в чем дело, методично обрызгивал лежащего, который начал приходить в себя. Во всяком случае, он постарался, не открывая глаз, принять более удобное положение, чем то, в котором лежал.
— Так, про Николая-то ты точно знаешь? — спросил он, уже почти наверняка зная, что тут случилось.
Женщина оторвала ладони от лица и кивнула.
После паузы сказала:
— Федор рассказал… Документы Колины принес…
Она еще что-то хотела сказать, но воздуха не хватило. Всхлипнула и снова зашлась в плаче.
Федор в списке был один, и Кольчугин, увидев, что лежащий приоткрыл глаза, спросил:
— Жив, Маштаков?
Тот обвел комнату взглядом. Увидев плачущую женщину, попробовал рвануться, но только застонал.
— Ты лежи, лежи, Федор Терентьевич, — посоветовал Артем. — Силы тебе понадобятся.
Потом протянул руку:
— Садись, поговорим.
Лежащий заворочался, стал подниматься, ища опору, но руки и помощи не принял. Лицо его кривилось, видимо, от боли, но, возможно, так он выражал свое отношение и к словам Кольчугина, и к его предложению, и к поведению вообще; и видно было, что все в Кольчугине ему не нравится.
А Кольчугину на эти бабьи игры наплевать, ему дело надо делать, и сейчас, когда у него в руках хотя бы один из тех, кто может отвечать на вопросы, он ждать не хотел и не мог!
Он подхватил человека под мышки, рывком поднял его, подтащил к кровати и положил. Ну, не очень ласково положил, конечно.
Сам сел рядом:
— Давай все заново! Ты — Маштаков?
Человек быстро глянул на него с интересом и снова отвернулся, буркнув:
— Сам-то кто?
Кольчугин на это и внимания не обратил, продолжил:
— Меня ты все равно не знаешь, а отвечать придется.
Маштаков, а Кольчугин теперь уже не сомневался, что это именно Маштаков, презрительно глянул на него и отвернулся. Теперь отвернулся уже всерьез. Так что виден был только затылок и ухо.
Кольчугин надавил голосом:
— Федор Терентьевич, ты мне игры-то тут не показывай! Ты сюда прибыл с заданием, которое не выполнил! Ты не выполнил, меня прислали! Понял?
Последнее слово он выкрикнул, вплотную приблизившись к уху Маштакова, так что тот невольно вздрогнул и резко повернулся:
— Чего орешь!
— Ну вот, — улыбнулся Кольчугин. — Налаживается сотрудничество.
В глазах Маштакова сверкнула надежда, которую он тотчас спрятал.
— Евгения, вы бы нам кипяточку принесли, а? — попросил Кольчугин, и женщина поднялась и вышла. И поднялась, и вышла не покорно, а с пониманием важности мужского разговора.
Кольчугину это понравилось.
Он приблизился к Маштакову и спросил вполголоса, а то и тише:
— Рязанцева?
Маштаков ответил все еще с вызовом:
— Ты же сам знаешь, чего меня спрашиваешь?
— Уточняю, — пояснил Артем. — Уточню и по тебе, Федор Терентьевич, одна тысяча девятьсот четырнадцатого года рождения.
— Ты на меня не дави, — пробормотал Маштаков.
— А зачем мне на тебя давить? Ты и сам понимаешь, что не просто так тебя сюда командировали из города Свердловска, а для выполнения важного задания. Так?
Маштаков рывком сел на кровати и отвернулся.
— Ты чего, будто девица тут мне плечиком водишь! — снова в самое ухо прошипел Кольчугин.
Но на этот раз Маштаков не вздрогнул, а точно так же прошипел:
— Ты тут что за «советская власть», чтобы меня упрекать!
Кольчугин решил, что своего добился.
Резко отодвинулся и сказал будто обиженным голосом:
— Ты чего слюной брызгаешь?
И начал оглядывать пиджак и отряхивать капельки, лежащие на лацканах.
Маштаков протянул руку и тоже отряхнул.
Кольчугин снова приблизил губы к уху Маштакова и крепко схватил его за руку, когда тот, испугавшись, видимо, нового крика, попытался отстраниться.
— Сиди смирно! Номер твоего револьвера…
И отпрянул, глядя на Маштакова неотрывно.
Тот кивнул и лицо его будто закаменело.
Молчали несколько минут, прежде чем Маштаков заговорил:
— Я уж думал — все. Так и умру предателем.
— Ты с ума-то не сходи, — сказал Кольчугин. — Ни о каком предательстве речи не было, это я тебе точно говорю.
Увидел сомнение, все еще державшееся на лице Маштакова, и сказал чуть тише:
— Это я не сам тебе говорю, а повторяю слова товарища Берии. Это он меня сюда направил, понимаешь?
Он подождал несколько секунд, потом сказал:
— Ты, товарищ Маштаков, в настоящий момент времени единственный, кто может сообщить сведения, которые Москва ждет аж с самого июня месяца, вот какие дела! Ты как себя чувствуешь-то? Говорить можешь?
Маштаков кивнул.
Он вообще на глазах оживал: глаза стали поблескивать, движения становились собранными.
— Ты как товарищу Берии докладывать будешь? — спросил он нетерпеливо.
Кольчугин вздохнул:
— Докладывать-то мне пока нечего, кроме того, что тебя нашел. Ты, товарищ Маштаков, конечно, молодец, но одного этого мало. Так что давай сделаем так: я спрашиваю, ты отвечаешь.
И глянул в ту сторону, куда ушла Евгения:
— Она как?
— Она — жена чекиста, так что, сам понимаешь…
Маштаков вздохнул:
— Когда я пришел и о смерти товарища лейтенанта ей сообщил, так она почти и не плакала…
Кольчугин кивнул, хотя сразу же перешел к делу:
— Ты мне вот что скажи: вот ты лично, какое отношение имел к отправке грузов.
— Самое прямое! — четко ответил Маштаков. — В первые две отправки я обеспечивал погрузку и контролировал регистрацию груза.
Кольчугин едва скрыл радость — сейчас хоть какая-то ясность наступит — и с новой силой приступил к расспросам!
— Значит, хоть по двум караванам ты можешь дать сведения?
— Почему по двум? — обиженно возразил Маштаков. — По всем трем. Двадцать пятого-то я прямо в коридоре на Чеглакова налетел, так он меня старшим и отправил!
— Куда?
— Как куда? — удивился Маштаков. — Старшим по третьему каравану. Сам, говорит, ехать не могу, потому что надо ждать тех, кто остальное привезет, а офицеров больше нет. Так что, говорит, давай, Маштаков, командуй!
— Так, погоди…
Кольчугин не мог поверить в то, что ему так повезло!
— Так… получается, что у тебя есть информация по всем отправленным грузам?
— Ну, конечно, — удивился недогадливости нового знакомца Маштаков и тут же спросил: — А ты-то сам кто такой?
Ответ Кольчугина выслушал спокойно, не перебивая, и спросил только тогда, когда все уяснил:
— Так, что теперь-то делать собираешься?
— По идее, надо бы попробовать узнать, что со всеми этими караванами случилось, и по возможности организовать переправку части грузов в Москву, а части укрыть тут в надежных местах, чтобы до прихода наших сохранились.
Кольчугину понравилось, как отреагировал на его слова Маштаков. Он просто коротко кивнул, соглашаясь: мол, ясное дело, чего таскать туда-обратно! Вернутся наши, а все тут их и ждет.
Потом позвали Евгению, сели пить чай.