Впрочем, Кольчугину чай попить не дали. Узнав, что он еще совсем недавно был в Москве, засыпали вопросами, а признаться, что сам он мало что знает, потому что совсем недавно из лагеря бежал, Артем не смог.
И неудобно как-то, и, потом, Маштаков его точно не понял бы, а сотрудничество, кажется, налаживалось.
День уже давно перевалил за обеденное время, и Артем стал собираться.
— Значит, сегодня-завтра товарищи начнут решать вопрос с вашей переброской в лес, а нам с тобой, товарищ Маштаков, предстоит собрать все карты и разрабатывать маршруты поисков.
— Я в лес не поеду, — внезапно сказала Евгения. — Коля вернется, а меня дома нет.
Кольчугин замер, не зная, что сказать, а Евгения поднялась:
— Я кипяточка подолью, — и вышла на кухню.
Маштаков проводил ее печальным взглядом, проговорил:
— Она иногда… ну…
— Я понимаю, — кивнул Артем.
— Да, что я не понял-то, — сразу же вернулся к разговору Маштаков. — Зачем карты-то собирать?
— Карты? — недоуменно переспросил Кольчугин. — Ах, карты! Так, сейчас, брат ты мой, Маштаков, будем мы с тобой, как два полководца, планы рисовать!
— Какие планы? — не унимался Маштаков.
— Ну, грузы-то надо искать! — удивился Кольчугин недогадливости собеседника. — А как мы маршруты намечать будем?
— А чего их намечать? — удивился и Маштаков. — Всё находится в бункере, все в УРе!
— Где? — опешил Кольчугин.
— Ты про укрепрайоны слыхал? Про «линию товарища Сталина»?
— При чем тут «линия»?
— Ну, ты даешь, товарищ Кольчугин, — залился веселым смехом Маштаков. — Так, мы все, что смогли, все, что не погибло, не сгорело, собрали и свезли в бункер укрепрайона.
Кольчугин сидел ошалело, понимая, что он ничего не понимает.
Спросил почти обреченно:
— Какой бункер? Где он?
— А-а-а-а, — протянул Маштаков понимающе. — Я же тебе не сказал. Мы, брат, решили, что нам вчетвером весь груз до Москвы никак не дотащить, вот и перевезли его. И решили, что, если идти на восток, непременно на фашистов наткнемся, и пошли мы на запад.
— Куда? — недоверчиво спросил Кольчугин.
— В Беловежскую Пущу! — пояснил Маштаков и улыбнулся. — Места, доложу тебе, сказочные и народу мало. Если только фашисты на охоту приезжают, да и то близко не подходят.
Кольчугин некоторое время сидел молча. Потом спросил:
— Ты говоришь, сколько там человек?
— Трое остались: сержанты Коровин и Ганзя, водитель Рахманов.
— Татарин?
— Чего?
— Рахманов, говорю, татарин?
— Да, я и не знаю. Придем, сам спроси…
1942 год, февраль, Белоруссия
Штурмбаннфюрер Гётце не обманул: присланный им человек работал виртуозно, хотя Зайенгер узнал о нем не сразу, а только тогда, когда это счел нужным сам посланец.
Честно говоря, он заставил лейтенанта потянуться к кобуре, когда вечером на плохо освещенной улице неожиданно заговорил с ним.
Впрочем, слово «заговорил» было не совсем к месту: человек тихо, но отчетливо передал привет от «господина из столицы» и попросил «послезавтра» при въезде в город, минуя — тут последовало четкое и детальное описание места — должен ехать медленно. При этом, естественно, добавил незнакомец, в машине не должно быть никого, кроме господина лейтенанта.
Зайенгер не стал звонить в Берлин и проверять, решив, что в таком звонке будет превалировать «нервный» элемент.
«Послезавтра» он все сделал так, как было условлено, и, пока ехали по все таким же полутемным улицам, получил приглашение на ужин в один из лучших ресторанов Минска.
Зайенгер был слегка удивлен, когда его спутник спокойно прошел в зал, сопровождаемый поклонами и улыбками персонала. Еще больше удивился, когда выяснилось, что столик для них был накрыт в отдельном кабинете и уже оплачен его спутником, которого, видимо, тут хорошо знали.
— Вы давно живете в Минске? — поинтересовался Зайенгер.
— Я? С чего вы взяли, господин лейтенант? — удивился человек в штатском, одетый так, будто прямо отсюда идет на дипломатический прием. — Если вы о том, что меня знают в ресторане, то все лишь потому, что деньги любят брать всюду, и исключений тут нет.
Он улыбнулся и вошел в отдельный кабинет, приглашая Зайенгера следовать за собой.
— У нас важный разговор, господин лейтенант, и я не хочу, чтобы нам мешали, — пояснил он, отправив официанта исполнять заказ, и продолжил: — Сегодня говорить буду я, потому что от господина Гётце я получил задание наблюдать, искать и сообщать вам. Если обстановка изменится и господин Гётце даст мне другой приказ, я стану слушать вас.
Человек говорил все это ровным тоном, не предполагавшим никакой рисовки, но Зайенгер чувствовал себя неуютно: его будто ставили на место!
Официант закончил накрывать стол и вышел.
Господин продолжил:
— Я подтверждаю, что в январе из лагеря на севере России бежали пятеро…
— Это знаю и я, — сказал Зайенгер.
— Господин лейтенант… Прошу выслушать меня не перебивая, иначе у вас может не сложиться целостной картины, — попросил человек, сидевший напротив, и Зайенгер вынужден был кивнуть в знак согласия.
— Троих я видел, с двумя беседовал.
Зайенгер невольно подался вперед, но человек взглядом попросил не перебивать.
— Конечно, я с ними беседовал, как вор, готовый к сотрудничеству, иначе они бы со мной и парой слов не обменялись, но таковы условия игры, которую я веду. Скажу сразу, что «дело», для которого меня пригласили, скорее всего, просто выдумка, потому что ни одного факта, ни одного обстоятельства они не назвали, хотя беседовал я с каждым из них отдельно. Должен, конечно, признаться, что я и сам делал вид, что не очень заинтересован в том, чтобы пойти на общее «дело», а встретился скорее из любопытства: не каждый день тут появляются люди, бежавшие из сталинских лагерей, — улыбнулся собеседник Зайенгера. — Тех, с кем я виделся, и третьего их товарища знают местные воры. Не все, конечно, но слышали о них почти все, кого уважают в этом сообществе. О четвертом эти двое говорили мало, почти ничего. Мне о нем больше рассказали другие. По их словам, это весьма авторитетный вор, «вор в законе».
— Простите! — все-таки не удержался Зайенгер.
Собеседник кивнул и уже приготовился пояснить, но лейтенант продолжил почти просительным тоном:
— И еще — как вас называть?
Лицо собеседника приобрело виноватое выражение. Он приподнялся.
— Господин лейтенант, примите мои искренние извинения. Я слишком сильно спешил рассказать вам главное и упустил необходимое.
Все так же, полусогнувшись, представился:
— Называйте меня Шуляк.
Сел.
— Фамилия у меня польская, но я фольксдойч, хотя фактически поляков в моей родословной двое — отец и дед. Матушка и бабушка просто выходили замуж за поляков, — усмехнулся Шуляк.
Зайенгер кивнул, выражая полное понимание: «фольксдойч» — слово, которым называют тех, чью родословную нельзя было считать исключительно германской, арийской! Но фюрер давно уже заявил, что именно те, кого называют фольксдойч, — люди, которые, находясь во враждебном окружении, в окружении, где стремились уничтожать все, применяемое для обозначения людей, делали все для сохранения германского духа и, таким образом, возвеличивали его!
— Так вот, — уселся удобнее Шуляк. — «Вор в законе» — это человек, который беспрекословно и не рассуждая соблюдает все нормы, установленные в преступном мире, и следит за тем, чтобы эти нормы соблюдали все. Такие люди известны по всему сообществу, независимо от того, где они живут и занимаются своим промыслом, и пользуются авторитетом точно так же повсюду. В общем, этот — четвертый — и есть человек, который предложил тем троим принять участие в побеге. Зная его, веря его слову, они, конечно, согласились, хотя он и поставил условие, что поначалу им придется пробраться сюда и сделать важное дело, которое будет организовано им, четвертым! Суть дела им пока неизвестна, поэтому они живут свободно, помогая местным ворам в разных повседневных мелочах.
— Значит, этот «четвертый» и есть вожак? — снова не выдержал Зайенгер.
Шуляк нарочито безвольно махнул рукой — не умеете вы молчать, лейтенант, — но ответил:
— Нет! Есть еще один, но его упомянул только один из собеседников, упомянул только раз, и сразу же перевел разговор на другое.
— И вы не пытались узнать больше? — окончательно осмелел Зайенгер.
Шуляк несколько секунд смотрел на него не мигая, потом мотнул головой:
— В этом мире лишние вопросы приносят только лишние проблемы, господин лейтенант, — выделяя голосом слово «этом» и взявшись за бутылку коньяка, стал наполнять бокалы. — Давайте ужинать!
Через час — не дольше — поднялся.
— Господин лейтенант, прошу вас через два дня поступить точно так же, как сегодня.
— Если что-то случится?.. — начал Зайенгер.
Шуляк перебил:
— Если что-то случится, то я просто больше не появлюсь, а лишняя забота обо мне создаст проблемы, а не облегчит положение.
На следующую встречу Шуляк принес уже гораздо меньше новостей, да оно и понятно: поначалу-то, видимо, работалось проще.
Но в этот раз улов был, кажется, богаче, но Шуляка что-то смущало.
На вопрос Зайенгера он ответил не сразу.
— В той среде, где я привык работать, не принято проявлять инициативу, если ты не набираешь компанию для выгодного дела. Если ты ничего не имеешь на примете, то лучше не проявлять инициативу. Тебя пригласят, если сочтут нужным. Лишнее любопытство тут не приветствуется, потому что очень похоже на вынюхивание для полиции, даже если ты хорошо известен уважаемым ворам. Лучшее, что они смогут сделать для тебя, — убить быстро и безболезненно, — неприятно осклабился Шуляк.
— Зачем вы мне это говорите?
— Затем, что информация, которой со мной стали делиться в последние дни, очень похожа на наживку.
— Что это значит?
— Это значит, что если кто-то хоть пальцем шевельнет в направлении тех мест, где будто бы должно случиться то, о чем рассказали мне, то я буду первым, кого заподозрят!