– Что же ты нам раньше не сказала! – в один голос заявили Сила с Ерохой. – Мы теперь тебя будем всюду сопровождать! Только предупреди заранее. Хоть в церковь, хоть просто погулять по слободе…
– А чего в нее ходить, в здешнюю церковь… – Василиса в сердцах махнула рукой. – Одно лишь душевное расстройство. Сами же говорите, что ни одного попа настоящего тут нет.
Как бы то ни было, «бунт на корабле» был подавлен в самом зародыше, и Василиса по-прежнему продолжала вносить свою долю информации в общекомандный котел. Оставалось только сожалеть, что информация эта была весьма неконкретна, ибо делился с ней Иван в основном своими чувствами: страхами, сомнениями, обидами… Причем и пообщаться им удавалось далеко не всегда, частенько Иван добирался до своей комнаты мертвецки пьяным, и стоило только уложить его в постель, как он тут же засыпал.
Вообще-то Валентин никак не мог пожаловаться на скудость получаемой им ежедневно из разных источников информации о жизни в Александровской слободе и взаимоотношениях людей, здесь собравшихся. Информации было – море. Только успевай анализировать. Но, к сожалению, вся она была не того сорта, что требовалась Валентину. Ибо из получаемых им сведений складывалась удивительная картина – будто люди, побросав родные дома, съехались в эту чертову слободу на длительный, затяжной, длиной в несколько лет, пикник, будто не борьба за власть над огромной страной тут происходит, а некая увеселительная прогулка без каких-либо определенных целей.
Странно это, страннее некуда. Ведь политика – это искусство сделать невозможное возможным в борьбе за власть. Так кто же они, эти люди, собравшиеся здесь, если не политики? Ведь сюда их привела именно жажда власти. Но почему же тогда на предложения Валентина они лишь печально вздыхают, качают головами и разводят руками?
«Если бы не сестра, я бы, наверное, сейчас в Ярославле сидел, а не здесь этой шутовской думой управлял», – поделился с Валентином по секрету Михайла Черкасский. А Алексей Басманов напрямую заявил ему: «Кабы раньше знать, что купечество ярославское такую силу наберет, я бы с этими Захарьиными и не связался. А теперь чего уж…» Никита же Романович лишь крякал да досадливо махал рукой на каждое предложение Валентина, содержащее хоть маленькую, но уступку.
Валентин задействовал привезенных с собой голубей, и теперь голубиная почта между ним и Прозоровым работала как швейцарские часы. Так что предложения, делаемые Валентином, тщательно согласовывались в Ярославле и были не его фантазиями, а вполне конкретными уступками клану Захарьиных. В конце концов наступил такой момент, когда Никите Романовичу было предложено больше, чем он мог желать, пускаясь в опасную непредсказуемую опричную авантюру. И вновь он, не сказав ни «да» ни «нет», предпочел сбежать от серьезного разговора. После этого Валентину оставалось лишь сделать вывод, что любые предложения переговоров и уступок бессмысленны. Никита Романович явно находится под чьим-то контролем. Под чьим же? Вряд ли кто из людей мог предложить ему больше, чем Валентин. Значит, это дело рук рыбасоидов. Эти могут и прельстить, а может быть, и просто поставить человека под контроль с помощью каких-то своих пси-технологий.
Но не повар же Бровик этим занимается! Он и из кухни-то не выходит: некогда. Значит, должен быть еще кто-то. Для выполнения такой важной задачи Рыбас должен отрядить кого-то из своего ближайшего окружения, а может, и сам этим заняться. Значит, нужно было продолжать искать. А для этого заниматься тем, чего еще не успел попробовать, и лезть туда, где еще не успел побывать. Поэтому-то Валентин и напросился в ближайший же набег, устроенный не то по приказу Никиты Романовича, не то совокупной волей Ивановых дружков-оболтусов.
Так называемые «набеги» были одним из любимейших занятий рядовых (и не только рядовых) опричников. Но это не официальное название, хотя, впрочем, среди своих по-иному эти поездки никто и не называл. Официально же они именовались проверкой и доглядом за опричными землями: городками, селами да деревнями.
Еще при первоначальном разделе территорий на земские и опричные благодаря чьей-то дьявольской задумке (уж не Рыбаса ли?) со стороны опричнины и небрежению бояр, ведших переговоры от земщины, опричные земли оказались разбросаны среди земских там и сям чуть ли не по всей стране, а не сведены в единый удел. И получилось так, что одну-две опричные деревни окружает десяток земских. Когда же возникает спор между земскими и опричными, разрешает все противоречия местный земский суд. Может быть, это положение и ввело в заблуждение земских бояр, когда они подписались под таким разделом.
Но ведь только местного жителя с легкостью можно привлечь к суду. А если он пришлый, как Ивановы опричники? Набезобразничал да уехал. Разыскивать его? Попробуй разыщи, когда их ездит всегда не меньше нескольких десятков, а то и сотен. Любой губной староста почтет за лучшее держаться от такой банды подальше. Что же остается? Писать жалобы в Ярославль? Так там предпочитают не поднимать шума и не ссориться лишний раз с опричными из-за каждого побитого и измордованного мужика и изнасилованной девки. А уж ограбленному на большой дороге и пожаловаться некому. Купцов спасали лишь грамоты охранные, подписанные лично Никитой Романовичем. Да и то не всех и не всегда. Ежели бравым опричникам без большого начальства удавалось на промысел выехать да лица еще черными платками повязать, чтобы жалобщик не смог обидчиков опознать, буде решится он ехать в слободу и бить челом самому Никите Романовичу… В таком случае можно и на грамоту охранную наплевать.
Вот так вот выезжает из Александровской слободы опричный отряд с благой целью инспекции какого-нибудь дальнего опричного сельца, а по дороге туда занимается чистой уголовщиной. Когда-то больше, когда-то меньше… От ситуации конкретной зависит. Если попалось по дороге село большое, да мужики в нем, как уже известно опричным, живут злые и отвязные, да губной староста – ухарь, а опричников всего с десяток, то в такое село лучше и не соваться. Но ребята в опричную дружину подобрались лихие, они своего не упустят. Не возьмут здесь – так возьмут в другом месте. Царевич Иван конечно же щедро жалует своих дружинников, но ведь каждая лишняя копеечка… Ведь она только у дурака и разини лишняя. Да и не только в копеечке дело. Ведь надо же молодым парням где-то и развлечься, не все же воинскую лямку тянуть, сидя взаперти в слободе. А поскольку народ в опричной дружине специфический, то и развлечения у них соответствующие. Вот так обычные инспекционные поездки по опричным землям и превратились в набеги на земские территории.
Поездка должна была быть недолгой – день туда и день обратно. Самое оно, чтобы размяться, совершив прогулку под ярко сияющим солнцем по идеально белому, хрустящему на легком морозце снежку. Хоть и не любил Валентин трястись в седле, предпочитая возок верховой езде, но пришлось ему ради этого случая даже изменить свои предпочтения. Впрочем, не только ему одному. Увидев, что в набег с ними отправились представители земства, опричники приуныли. С таким сопровождением особо не разгуляешься, а какой набег без веселья?
Даже царевичу Ивану передалось общее тоскливое настроение. Увеселительная прогулка на глазах превращалась в тяжелую, никому не нужную работу. Иван с Валентином ехали бок о бок в середине колонны. Уже с полчаса царевич молчал, ни разу не поддержав разговор, затеваемый Валентином. И тут вдруг заявил:
– Ты поезжай, Михайла, я попозже тебя нагоню.
Его конь сделал шаг в сторону, сходя с дороги. Валентин оглянулся через плечо назад. Конь царевича стоит обочь дороги, дожидаясь кого-то.
Валентин еще не успел выстроить подходящую версию, объясняющую поведение царевича, как тот вновь нагнал его и пристроился рядом. Был он по-прежнему сосредоточен и угрюм.
– Где на ночевку остановимся, ваше величество? – поинтересовался у него Валентин.
На этот раз Иван ответил уже не столь коротко и односложно, как в предыдущий раз, когда Валентин попытался вовлечь его в беседу.
– В Ростове, в монастыре. Монастырь там большой, и игумен не вредный. И дружину с легкостью на ночлег разместим, и медов монастырских попробуем. Хи-хи… – неожиданно хихикнул Иван, и Валентин с удивлением глянул на него. Уж больно смешок этот был не к месту. – Жаль только, что монастырь не женский. Хи-хи, ха-ха…
И куда только подевались грусть и тоска, совсем недавно терзавшие царевича? Иван вдруг неожиданно стал весел и смешлив. Валентин решил поддержать этот порыв игривости, лишь бы только не молчать.
– Ну, не знаю, ваше величество… Монашки – это на любителя… Во всяком случае, точно не про меня.
Валентин вроде бы и не сказал ничего смешного, но у Ивана его реплика вызвала самый настоящий приступ смеха. «Да он, видно, где-то уже успел изрядно приложиться к походной фляжке, – сообразил Валентин. – И точно! В седле еле сидит». Царевич, до того сидевший на коне как влитой, теперь ерзал задом по седлу то вправо, то влево, того и гляди, во время очередного приступа веселья сверзится под копыта.
– Не-эт, Михайла, не говори… Монашки бывают чудо как хороши!
И вновь приступ веселья, во время которого Иван едва не свалился с лошади. Во всяком случае, так показалось Валентину. Он даже приблизился к царевичу, чтобы в случае нужды успеть придержать его. Ивана же развозило прямо на глазах – чем дальше, тем больше. Валентину уже неоднократно доводилось сиживать с Иваном на пирах и лицезреть пьяного царевича. Чтобы дойти до такой кондиции, выпить ему нужно было немало. От пары глотков из походной фляжки его бы так не развезло.
Теперь уже, чтобы поддерживать разговор с царевичем, Валентину не нужно было даже дежурных реплик подавать. Иван охотно болтал сам с собой, хихикая к месту и не к месту, а присутствия едущего рядом Валентина, казалось, не замечал вовсе. Поводья он отпустил, благо отлично вымуштрованный конь держал свое место в строю и без вмешательства всадника. Один раз Ивана качнуло особенно сильно, и Валентин, страхуя, обхватил его за плечи левой рукой. Голова царевича на какое-то мгновение оказалась рядом с лицом Валентина, но уже в следующую секунду Иван выпрямился и некоторое время после этого старался держаться преувеличенно ровно и прямо.