– Как это зачем? – Ероха от удивления даже приподнял голову с подушки. – Прийти в гости и не знать к кому? Что-то странное ты говоришь, девонька.
Голос Ерохи окреп, в нем даже зазвучали злые нотки.
– Что ты… что ты… – забеспокоилась Весна. – Ты только не гневайся, Ерошенька. Это дом царского казначея Фуникова Никиты.
– А Михайла, стало быть, с его женой?
– Ну да… Марфа ее зовут, урожденная княжна Вяземская. Я в казначеев дом вместе с ней пришла. Казначей-то Фуников… Он из дьяческого сословия. Уж как княжна плакала, когда узнала, что выдают ее за простого дьяка. Да еще за старого… А потом ничего… Стерпелось. Да и хорошего в таком муже много обнаружилось. Казначей-то он всегда при деньгах. Поди разбери, где свои, а где царские… И то, что стар, – не беда. Проще с такими молодцами, как Михайла твой, шашни водить…
– Постой, так она Афоньки Вяземского сестра, что ли?
– Ну да… А ты князя Вяземского запросто Афонькой величаешь?
– Гм, – скептически хмыкнул Ероха. – Да я таких князей, как он, пучок купить могу. Купить, продать и еще раз трижды перепродать.
– Ты так богат, Ероша? – с придыханием спросила она.
– Постой… – Ероха приподнялся, старательно вслушиваясь в доносящиеся сверху звуки. – Что-то там не так… Слышишь, крики какие… Как зверь кричит! Надо пойти глянуть… – Он попытался привстать, но Весна, вцепившись в него, уложила обратно в кровать.
– Глупенький… Не надо им мешать. Им хорошо вдвоем.
– Отчего же… Будто зверь воет?
– Оттого что хорошо. Любятся так они, Ероша.
– Что же ты так не выла по-звериному?
– А ты попробуй еще разочек…
Покидали гостеприимный дом казначея Фуникова Валентин с Ерохой еще затемно. За часы, проведенные ими в гостях, погода резко изменилась. Небо заволокло облаками, подул сильный, резкий ветер, повалил густой снег. Заботливая Весна все порывалась вручить им факел либо фонарь, дабы гостям было проще найти дорогу домой, но Ероха остановил ее. Заблудиться в небольшой слободе – даже не смешно, ведь слобода с ее улицами и переулками – не дремучая лесная чаща. А им и пройти-то всего предстояло – из начала второй улицы в конец третьей.
Выпустила их Весна на улицу через калитку в заборе. И вроде бы двинулись они в правильном направлении. Свернули в ближайший переулок, чтобы попасть на свою улицу. Дошли до ее конца. Что за черт? Куда подевались их три дома, окруженные единым забором? Мороз меж тем крепчал, а ни на том, ни на другом не было ни шубы, ни шапки. Лишь легкие кафтанчики. Дело принимало неприятный оборот. Так сдуру можно и замерзнуть в трех шагах от дома.
– Слышь, Минька, – пытаясь перекричать вой злого ветра, прокричал Ероха. – Выйдем к крепостной стене и пойдем вдоль нее. Я в одну сторону, ты в другую. Кто-нибудь и наткнется на нашу усадьбу. Она же под самой стеной стоит. Кто найдет, ребят поднимет и с фонарями за вторым пойдет.
– Нет, – не согласился Валентин, – нельзя разлучаться. – А в какую сторону идти, не знаем. Замерзнем, пока найдем. Вон стена. Если от стены пойдем вдоль по улице, то выйдем к дворцовому саду. Вдоль ограды сада выйдем ко дворцу. Там и заночуем.
Этот вариант, в отличие от Ерохиного, требовал больше времени, но гарантировал успех, почему и был сочтен обоими предпочтительным. Через четверть часа, может, чуть дольше Валентин с Ерохой подошли ко дворцу, обогнули его и сразу увидели огни нескольких фонарей, пляшущих на ветру у главного входа.
– Не нас ли вышли искать? – сделал предположение Ероха.
Валентин лишь скептически хмыкнул в ответ. Подойдя поближе, в неверном свете фонарей они уже смогли различить карету, стоящую у красного крыльца, и человек десять народу с фонарями, стоящих рядом с ней.
– Приехал кто-то, – высказал предположение Валентин. – Или уезжает…
– В такую-то погоду? – засомневался Ероха. – Это полным дураком надо быть.
Они подошли к держащим в поднятых руках фонари людям и встали позади них. Теперь Валентин узнал их почти всех. Это поголовно были немцы-опричники, которых по осени с таким остервенением гонял по плацу дон Альба. Они явно кого-то ждали.
– Ну их к черту, – шепнул Валентину Ероха. – Пойдем наверх. Холодно.
Но непонятное предчувствие заставило Валентина остаться на месте.
– Тсс… Погоди.
Сверху послышался звук шагов, и Валентин увидел спускающихся вниз Никиту Романовича и… И Рыбаса. Собственной персоной! Немцы сразу же загалдели:
– Герр пастор! Герр пастор!
«Отличный случай, чтобы стать героем, – без всякой рисовки подумал Валентин. Положив руку на рукоять кинжала, он попробовал ввинтиться в стоявшую перед ним толпу, перекрывавшую все пространство от перил до кареты. Но немцы держались стеной и не собирались никого пропускать вперед. – Что делать? – быстро стал соображать Валентин. – Обежать карету с лошадьми с обратной стороны? Втихаря прицепиться к карете?»
Пока он раздумывал, Рыбас осенил немцев размашистым крестом и юркнул в карету. Тут же двое вскочили на козлы, двое на запятки, и карета сорвалась с места, помчавшись в сторону крепостных ворот.
«Не успел, – констатировал свою неудачу Валентин. – А какой был шанс поставить на всей этой рыбасоидной авантюре жирную точку! Колбасники, правда, тут же меня на куски порвали бы… И черт с ним! Но сейчас уже бессмысленно говорить об этом…»
Он потряс за плечо стоящего перед ним немца.
– Эй… – Тот обернулся: злосчастный Краузе. – Это кто сейчас уехал, Краузе?
– Большой человек, святой человек, – с ужасным немецким акцентом ответил тот. – Пастор Веттерман.
VII
Юлька прожила еще двое суток, спокойно и мирно отойдя в лучший мир утром третьего дня. Черная скорбь осенила своим крылом ее друзей. И не только их. За тот небольшой период времени, что земское посольство обитало в слободе, она успела стать любимицей всего опричного «рыцарского» братства, воплотив для каждого в реальный, зримый образ его мечту об идеальной любовнице-утешительнице.
Почти сразу же после этого трагического происшествия Валентин отправил голубиной почтой донесение в Ярославль, в котором не только сообщалось о неудавшемся покушении на земского посланника, но и содержались такие слова: «Точно установлено, что боярин Никита Романович Юрьев-Захарьин в настоящее время действует не самостоятельно, а во всем слушается и подчиняется требованиям некоего пастора Веттермана. Сей немец беспрепятственно ездит по всей Русской земле и в слободе бывает лишь наездами. Никита же Романович без его совета не принимает никаких важных решений. Веттермана того необходимо во всех земских землях, вотчинах и уделах объявить в тайный розыск. Учитывая его хитрость и вредоносность, Веттермана после установления личности лишить жизни тотчас же».
Ну а в слободе главной новостью и заботой для всех оставалось неудавшееся покушение на земского посланника. И царевич Иван, и Никита Романович заверили Валентина, что так они это дело не оставят, произнеся буквально одну и ту же фразу: «Я лично займусь этим делом». Дознание вел один из клана Захарьиных, и пока без особого успеха. Но вскрывшиеся обстоятельства, можно сказать, перепугали всех, в том числе и Никиту Романовича. Опричника, сраженного кинжалом Валентина, никто не опознал. То есть не было такого воина в слободе, а был неизвестный, переодетый в опричника. Как он попал в слободу? Где он здесь прятался? Эти вопросы так и повисли в воздухе, оставшись без ответа. Выходило так, что недопустимое и невозможное оказывалось вполне реальным и выполнимым. Ведь эдак и царевича Ивана могли убить посланные убийцы. Это был настоящий шок.
При других обстоятельствах наиболее рьяные поборники опричного движения тут же подняли бы вой о том, что это земских рук дело. И Федька Романов попробовал было разыграть эту карту, но Никита Романович мгновенно осадил его: «Думай, что говоришь! Земские убийц прислали, чтобы расправиться с собственным посланником?!» Но то, что уничтоженный убийца не был опознан, – это еще полбеды. Гораздо хуже, что второго убийцу, кроме Валентина и Петьки Басманова, так никто и не видел. Дворца он в тот день не покидал. Следствием поодиночке были допрошены все опричники, несшие в тот день караул, вся прислуга дворца. Все заявляли твердо и непротиворечиво: «Никакие сомнительные личности, слоняющиеся без сопровождения начальства, во дворец не входили и не выходили». Отдельно были допрошены кухонные работники – ведь через кухню, как вдруг неожиданно выяснилось, можно было легко попасть во дворец. Поста у кухни по глупости и недосмотру никогда не выставляли (ай-ай-ай, какая промашка!). Как бы то ни было, загадочный убийца, невесть откуда взявшийся, сотворив свое черное дело, пропал неизвестно куда. Хотя, как думал Валентин со товарищи, один из убийц был чужаком, а второй мог запросто быть своим. И теперь он небось посмеивается над ведущим столь топорно следствие, почему-то решивши, что и второй обязан быть чужим.
Допросили, естественно, и Валентина, и Михайлу Черкасского. Валентин, дабы не попасться на разности показаний, врал лишь частично, чтобы не подставить Марфу Фуникову-Вяземскую. Он сообщил, что князь Черкасский передал ему послание от некой женщины, и он, Михайла Митряев на то свидание отправился. После столкновения с убийцами он со своим человеком бросился на поиски той женщины, но, не найдя никого в назначенном месте, отправился домой, где и провел ночь. Что говорил на следствии Черкасский, Валентин не знал, но, видно, сказанное им было весьма убедительно, ибо отстали от него тотчас же и больше на допросы не тягали.
Но довериться полностью официальному следствию в столь важном для него вопросе Валентин конечно же не мог, поелику возможно пытаясь выяснить истину собственными силами. С Черкасским он действовал открыто и просто, хотя и сам не был уверен, что поступает правильно. Он задал ему вопрос прямо в лоб уже на следующее утро после покушения.
– Скажи-ка, светлый князь, куда же ты вчера ушел сразу вслед за мной, не дождавшись окончания застолья?