Со стороны Валентин, нашептывавший это царевичу, выглядел как змей-искуситель, соблазнивший праматерь человеческую Еву вкусить от плода познания добра и зла. Подкреплялась эта аналогия еще и тем, что царевич Иван не меньше Евы желал соблазниться и нарушить запреты.
– Знаешь что, Михайла… – Царевич улыбнулся во весь рот, лихо подбоченился и вообще приобрел вид молодецкий и необычайно довольный. – Вернусь-ка я к дядюшкам и дам свое согласие отправиться на богомолье.
– А я тогда сбегаю к царице – передать ей эту новость. Пусть начинает собираться… Так, ваше величество? Вам-то на сборы сколько нужно времени?
– Ну, день-два, думаю, понадобятся.
– А царице небось никак не меньше недели, – предположил Валентин.
– Вроде того, – согласился с ним Иван. – Вот через неделю, скажу дядюшкам, и выедем.
– Вы только, ваше величество, – посоветовал напоследок Ивану Валентин, – не забудьте состроить вид грустный и озабоченный.
С этим напутствием Иван вновь отравился к дяде, а Валентин заспешил к царице. Но чем ближе он подходил к ее терему, тем отчетливее осознавал, что к царице идти сейчас бессмысленно. Мария сейчас – абсолютно невменяема. Ее приближенные – тоже, а доверять ценную информацию кому ни попадя Валентину совсем не улыбалось. По всему выходило, что надо идти к князю Черкасскому, а уж он-то пусть как хочет, так и доносит до своей сестрицы важную новость.
Валентин на всякий случай пробежался по всем местам во дворце, где мог быть Черкасский, но нигде не застал не только его, но и никого другого из опричного «рыцарства». Дворец, казалось, вымер, лишь охрана на своих местах да кое-где попадается прислуга. Оно и понятно: братья-«рыцари» после вчерашней пьянки, затянувшейся чуть не до утра, дай бог, к обеду только глаза продерут.
Князя Черкасского Валентин застал дома. Приняла его хозяйка, а через несколько минут появился и сам князь, видимо недавно выбравшийся из постели и спешно, по случаю прихода нежданного гостя, одевшийся и приведший себя в порядок. Появлению Михайлы Митряева он нисколько не удивился, как будто тот не в первый раз захаживает к нему домой без приглашения.
– Позавтракай со мной, Михайла, – предложил он. – Я предпочитаю плотно позавтракать, ибо, выходя из дома, никогда не знаешь, как день сложится и удастся ли еще порадовать свой желудок.
– С удовольствием, – согласился Валентин. – Я сегодня уже дважды за стол садился и вставал голодным. Все дела никак не давали… Надеюсь, что уж в третий раз мне ничто не помешает. А ты, князь, по делам собираешься сегодня из дому или как?
– Сам не знаю. – Черкасский сделал приглашающий жест. Прислуга уже успела накрыть стол, и виночерпий как раз наполнял кубки пенящимся напитком. – Заседания опричной думы сегодня вроде быть не должно, но на всякий случай думал сходить во дворец, поглядеть, что там да как.
Они сели за стол, подняли кубки.
– За здоровье царевича! – предложил тост Черкасский.
Хозяин с гостем осушили кубки и принялись за еду.
– Хочу поблагодарить тебя, князь, – сказал Валентин, прожевав кусок. – Уже с утра царица прислала за мной.
– И как? Был толк?
– Да. Царица готова принять предложение царевича, только бы он не начинал процедуры выбора невесты.
– Хорошо. Ишь какая сговорчивая стала… Не узнаю свою сестрицу. А с царевичем ты говорил?
– И с царевичем говорил, и с его дядьями.
– Что, Долгорукий здесь?
– Приехал сегодня утром. Но погоди, князь, обо всем по порядку. Ты своими ушами слышал вчера, как царевич решился проверить Никиту Романовича, потребовав скорейшего венчания на царство.
– Слышал, конечно, – подтвердил Черкасский.
– И то, как дядюшка встретил его слова, ему не понравилось. Он считает, что, откладывая венчание Ивана, Никита Романович действует не в его, а в своих интересах.
Князь Черкасский плотоядно ухмыльнулся.
– Кто бы сомневался… Сейчас говорит – до пятнадцати, потом скажет – до шестнадцати…
– Сегодня в беседе царевича с дядьями уже прозвучало число «семнадцать».
– Ох и жук же Никита Романович…
– Тогда царевич решил слегка припугнуть дядюшку. Он велел Афоньке Вяземскому распустить слух об известном тебе указе. А уж князь Вяземский тут постарался. И так постарался, что за несколько часов слух этот дошел не только до наших с тобой ушей, но и до ушей Никиты Романовича.
– Ах, так это только слух…
– Слух-то слух, но царевич действительно полон решимости жениться как можно скорее. И если царица Мария не поддержит его в этом стремлении, то он может осуществить и то, что сейчас является всего лишь слухом.
Расслабившийся было Черкасский вновь напрягся.
– Ты после беседы с царевичем не говорил вновь с царицей?
– Нет, князь. Думаю, это надо сделать тебе. Женитьба все-таки дело семейное. Одно дело говорить об этом предварительно (для такой роли и я сгожусь) и совсем другое – когда, где и как свадьбу устраивать.
Черкасский всполошился.
– Погоди, погоди, Михайла… Надеюсь, он не завтра собирается венчаться?
– Нет, не завтра. Но, как мне показалось, в самом ближайшем времени. Тем более что Никита Романович дает ему тысячу дружинников и отправляет на богомолье. Пока над ним не будет дядькиного надзора, царевич и хочет все это провернуть, чтобы оставить Никиту Романовича с носом.
Так частенько случается в жизни. Человек чего-то желает, строит планы и всячески добивается желаемого. Кажется, он горы готов свернуть, лишь бы получить заветное. Но когда это самое желаемое вдруг неожиданно сваливается на него, человек частенько оказывается не готов к этому. Примерно в таком же положении оказался и князь Черкасский. На что он только не был готов, лишь бы выдать сестру за царевича Ивана, а когда оказалось, что до свадьбы один шаг, он растерялся.
– Как же так, Михайла… У нас, оказывается, свадьба на носу, а ничего еще не готово…
Как будто для свадьбы так уж много и нужно. Слава богу, наличествует главное – желание сторон воссоединиться. Все остальное уже мелочи. Впрочем, царственные мелочи, ибо речь все же идет о царской свадьбе.
– Да не беспокойся ты так, князь. Все образуется. Ты поезжай вместе с молодыми на богомолье. Дай им вначале время друг с другом договориться, а уж как они тебе свою волю выскажут, так начинай действовать. Выбери город какой-нибудь либо монастырь – и поезжай туда заранее. Там все и устроишь. Люди помогут. Только…
– Что «только»?
– Не говори о свадьбе никому заранее. Разве что уж очень далеко заберешься отсюда. Сам понимаешь… Если гонцы-скороходы эту весть Никите Романовичу принесут, он из шкуры собственной выпрыгнет, всех лошадей перекладных вусмерть загонит, а венчанию царевича помешает.
Князь Черкасский ненадолго задумался.
– Получается, что эдак я себе злейшего врага на всю жизнь наживу в лице Никиты Романовича, – медленно, как бы обсасывая каждый слог – каков он на вкус, – проговорил он.
Еще не хватало, чтобы князь – из осторожности ли, из страха ли – включил задний ход. Такого Валентин допустить не мог, поэтому решился стегнуть по самому болезненному месту – по феодальной гордости.
– Ты, видно, позабыл, князь, кто такие Черкасские и кто такие Захарьины. Давно ли потомки прусских мелкопоместных вотчинников сравнялись в достоинстве и доблести с потомками египетских султанов? – Черкасский аж зубами заскрежетал и лицом враз посерел, услышав такое. Но, стегнув по больному месту кнутом, Валентин тут же обильно полил его сладким елеем: – Никита Романович до тех пор силен, пока правит именем племянника своего. Когда же на Руси вновь воцарится царь-самодержец, он тут же превратится в третьеразрядного бояришку, каким и был ранее. Ты же, князь, будешь за царским троном стоять и нашептывать царю на ушко, как и приличествует представителю столь древнего и славного рода. А чтобы никакой заминки не случилось, надо будет перед венчанием Федьку Романова… – Валентин сделал рукой некое неопределенное круговое движение.
– Убить? – уточнил Черкасский.
– Зачем пачкать кровью начало нового царствования? Нейтрализовать… Посадить куда-нибудь под охрану, за хорошую решетку. А молодым после венчания, не заезжая в слободу, ехать в Москву. Там, говорят, кремль уже достроен. А в нем и палаты царские, и храмы благолепные… В Москве же и венчаться на царство. Все для этого там наличествует. И патриарх там, и ближайший Иванов родственник.
– Долгорукого имеешь в виду?
– Его самого.
– А как же Никита Романович?
– Черт с ним, пусть себе сидит в слободе.
Нарисованная Валентином перспектива настолько приглянулась Черкасскому, что он даже заулыбался. Но тут, видимо сообразив что-то, улыбаться перестал.
– А если Никита Романович поедет с нами на богомолье? Тогда как быть?
– Нет, не поедет. Они с Долгоруким сочинили для Ивана страшную байку, чтобы на долгое время отправить его из слободы. Якобы бояре московские хотят слободу осадить. Вот дядья его, таким образом, и спасают. И ты, князь, настаивай на своем отъезде, если станут тебя останавливать. Басманова же необходимо здесь оставить. Он – знатный вояка. Как же без него слободу оборонять? Ладно, князь. Благодарствую за хлеб-соль. Пойду к себе, а ты уж, будь добр, не позабудь сходить к царице и предупредить ее, чтобы начинала собираться.
Последнюю фразу Валентин мог и не произносить, ибо Черкасский, как боевой конь в предчувствии битвы, уже рыл копытом землю, стремясь как можно быстрее умчаться к родимой сестрице.
Отъезд царевича на богомолье состоялся через два дня. Произошло это событие весьма буднично, будто царевич не на несколько месяцев слободу покидает, а на пару-тройку дней в набег на близлежащие земские села собирается. Этот выезд из слободы если и отличался от любых других, то только многолюдством дружины, последовавшей за царевичем. Из тысячи трехсот дружинников, постоянно квартировавших в слободе, тысяча двести отправились с Иваном. А еще за ним последовала царица Мария со всем своим гаремом, включая амазонок. Уехал с ними и глава опричной думы князь Черкасский. А Никита Романович и Басманов-старший с сотней воинов остались «оборонять» слободу.