Опал помолчал и после паузы продолжил:
– Может, мне и не стоит говорить это такой юной особе, как вы, но меня не покидает некое смутное чувство… И суть его в том, что вы, как мне кажется, можете мне помочь. Может быть, вы уже помогли мне. Может, только собираетесь. Но давайте расстанемся сегодня так, чтобы на душе у нас не осталось тревоги и беспокойства. Может быть, единственное, что нам предстоит, так это предаваться скорби по уходу из жизни замечательной женщины. Иногда в подобной ситуации люди ведут себя столь необычно, что на них начинают показывать пальцем и говорить: это не так, то не так. Мистер Эверс, вероятнее всего, переживает смерть своей жены. Можем ли мы обвинять его в том, что он ведет себя не так, как обычно? Наверное, нет. А веди он себя нормально – это и было бы подозрительно. Но мы с вами… Давайте-ка не склонять голову перед вызовами судьбы, позвольте мне поглубже забраться в это дело и, не исключено, что однажды я постучусь в вашу дверь и скажу, что мы имели дело просто с горем и печалью, что разрывали душу несчастного вдовца, а мы совершенно напрасно предполагали, что он способен на нечто ужасное.
Мы должны что-то сделать, – подумала Фарра. А потом вспомнила о телеграмме, которую послала Джеймсу Мокси. Телеграмму с известием о смерти Кэрол Эверс.
Она отерла лицо тыльной стороной ладони.
– Хорошо, шериф.
– Перед тем как я вас отпущу, – проговорил Опал, – я хочу спросить еще кое о чем. Вы когда-нибудь встречались с человеком по имени Александр Вульф?
Фарра попыталась вспомнить.
– С тех пор как я начала там работать, в дом приходило много людей.
– Званые вечера и все такое прочее?
– Да.
– Так-так. Но Александра Вульфа среди них не было? Может быть, Алекса Вульфа. Он живет к западу от Хэрроуза.
Фарра с сожалением покачала головой, словно не хотела разочаровывать шерифа.
– Да нет, все в порядке! – успокоил Опал служанку и продолжил:
– А как насчет семьи мистера Эверса? Вы встречали кого-нибудь из тех, кто занимается тем же, чем и мистер Мандерс?
– Это то, что он сказал?
– Кто сказал?
– Мистер Эверс.
Фарра неожиданно покраснела, но, преодолев смущение, продолжила:
– Он что, сказал, что к похоронам Кэрол будут готовить люди из его семьи?
– Именно так.
Фарра отрицательно покачала головой. Совершенно точно, что никого из семьи мистера Эверса она в доме не встречала.
– Ну что ж, хорошо, – промолвил наконец Опал отеческим тоном, надевая шляпу. – Спасибо вам за то, что уделили мне свое время. И, если вспомните что-то еще…
– Конечно, шериф!
– Но только не пытайтесь думать об этом дни напролет – это вас разорвет на мелкие кусочки.
Он внимательно посмотрел в лицо Фарры и закончил:
– Если я найду что-нибудь из ряда вон выходящее, я в этом разберусь. И спите спокойно.
Смок приближается
Джефферсон только-только закончил писать, как раздался стук в дверь. Поначалу он подумал, что это его старый приятель – пришел поделиться еще одним памятным фактом из времен их дружбы. Но Джефферсон в том, что касается Большой дороги, был тертым калачом, а потому, не спеша открыть дверь, выглянул сперва из окна. Через одеяло трудно было понять, был ли стоящий снаружи человек без шляпы калекой или нет. Тот стоял прямо, засунув руки в карманы, глядя на землю под своими ногами. Лошади, на которой он, вероятно, приехал, во дворе не было.
– Я знаю, что ты дома! – прокричал незнакомец, и Джефферсон понял – это плохой парень.
Даже хуже, чем плохой. Калека он или нет, но этот тип явно безумен – видно невооруженным глазом.
Понаблюдав за незнакомцем некоторое время, Джефферсон, сгорбившись, скользнул вдоль стены туда, где над книжной полкой на шнуре висело его ружье.
– Я слышу, ты там, внутри! – прозвучало со двора.
Джефферсон, отвязав оружие, пробрался к кухонному столу. Над ним закрепленная шнурами висела еще одна полка, а на ней лежали патроны. Гримасничая от боли, Джефферсон положил ружье на стол и попытался до них дотянуться.
– Я попал в передрягу, – крикнул Горючка. – Мой экипаж развалился на куски. Колесо съехало в яму. Мне нужна помощь.
Джефферсон подтащил к полке стул и, держась за его спинку, взгромоздился повыше.
– Я тебя долго не задержу. Просто скажи, сможешь ли ты мне помочь, и если нет, то укажи, кто сможет.
Дотянувшись до патронов, Джефферсон не без труда спустился вниз.
Смок продолжал:
– Тебе даже не нужно открывать дверь. Просто скажи, к кому мне обратиться за помощью.
Джефферсон открыл патронник и принялся заталкивать туда патрон.
– Я знаю, ты внутри. Если не откроешь, я сам войду.
Выпрямившись, Джефферсон проковылял мимо стола, пересек комнату и, подняв ружье, выстрелил. Пуля пробила дыру в двери, брызнула щепой.
– Все еще хочешь войти? – прокричал Джефферсон.
Он добрался до двери и выглянул в пробитую пулей дырку. Лежит ли на пороге кто-то или нет – не было видно. Истекая потом, Джефферсон добрался до окна, отодвинул одеяло. Перед домом никого не было.
– Черт!
Ни тела, ни крови.
Хромая и разбрасывая ногами желтые книжные страницы, устилавшие пол, он добрался до окна на противоположной стороне дома. Выглянул.
Незнакомец был на заднем дворе. Он стаскивал в одно место всевозможное принадлежащее Джефферсону барахло и складывал его в кучу. Теперь Джефферсон видел ясно – это был калека, хромой.
– Ну-ка, скажи мне, что ты ему отдал? – крикнул Горючка, бросая в кучу очередную книгу.
Джефферсон бросился назад в кухню и вновь зарядил ружье. Пот струйкой стекал с его подбородка. Невероятно, но он шевелился, действовал, чего с ним не было уже с десяток лет! Он твердо сжимал ружье, словно в его ладонях жила и пульсировала вся история его жизни на Большой дороге. Вновь оказавшись у окна, он отодвинул стволом ружья занавески и постучал по стеклу.
– Ты готов попасть в ад, приятель?
Отвечая, Смок не сводил глаз с кучи хлама, которую он взгромоздил перед домом:
– Я знаю, он заезжал не для того, чтобы поужинать.
– Никто никуда не заезжал, калека!
– Что ему было от тебя нужно? Что он у тебя взял? – спросил Смок. – Просто скажи мне, и все.
Сняв скворечник с ближайшего клена, Смок бросил его в кучу. Тот рассыпался на куски, и из него вывалились птичьи яйца. Джефферсон вновь постучал в окно. Смок посмотрел на него, и Джефферсон выстрелил сквозь стекло. Когда дым рассеялся, он увидел, что ему удалось поразить цель – пуля попала в голень.
– В следующий раз буду стрелять в грудь, – пообещал Джефферсон.
Смок посмотрел на свою ногу. Горючка вытекала из пробоины, и быстро штанина и башмак почернели. Пуля попала под колено, и погнувшееся олово врезалось в плоть.
– Ну так выходи наружу и стреляй по калеке! Прямо в лицо стреляй! – крикнул Смок.
Джефферсон едва не завопил от удовольствия. Мокси прав, это было здорово – вновь окунуться в прошлую жизнь. Он скользнул вдоль стены – так чтобы его не было видно – и перезарядил ружье. Когда он вернулся, Смок громоздил на собранную им кучу еще какой-то хлам.
– Ты что, умираешь от жажды? – крикнул Джефферсон. – Хочешь напиться собственной крови?
Он вновь выстрелил. Стоящее справа от Смока дерево взорвалось кусками коры и древесины. Горючка же вытащил из кармана коробок и извлек из него спичку. Спичка вспыхнула, и Смок бросил ее на собранную им кучу хлама. Пых… и все загорелось. Джефферсон взвыл, увидев, как полыхнуло его имущество. Быстро перезарядив ружье в очередной раз, он доковылял до двери. Позади дома, на заднем дворе, трещало и ревело пламя – черный ужас всех тех, кто любит копить вещи. Опираясь на косяк двери, Джефферсон выбрался из дома.
– Ты сейчас сдохнешь, калека! Смерть твоя близ…
Резкая боль пронзила его спину, словно неумолимые клещи впились в позвоночник. Подавив боль, Джефферсон, с поднятым на изготовку ружьем, обошел школьное здание и увидел калеку. Но куда девалось самодовольство и чванство, еще несколько мгновений назад написанное на физиономии хромого? Лицо его было искажено яростью.
Джефферсон был от него не далее чем в двадцати футах, но Горючка даже не шелохнулся. Однако на свет явилась вторая спичка.
Джефферсон увидел, как она падает на землю.
Пых… БУМ!!!
Джефферсон видел, что нечто яркое приближается к нему, но не мог понять, что это. Он же не знал, как Смок за несколько мгновений до этого успел окружить весь дом густым кольцом горючки – таким густым, что дом и сам он, Джефферсон, оказались в ловушке.
Языки пламени поднялись стеной и добрались до Джефферсона раньше, чем его больная спина позволила ему броситься в сторону и попытаться спастись.
Ухмыляясь, Смок смотрел, как горит Джефферсон.
Тот упал на колени и странным образом согнулся – словно теперь, умирая, он обрел давно позабытую подвижность. Пожирая его тело, огонь медленно превращал Джефферсона в некое подобие почерневших инструментов, которые валялись по всему двору. Смок не двигался, не произнес ни слова. Он наблюдал.
Когда все было кончено, Смок проковылял вокруг дома и пинком открыл дверь. Горючка плескалась в поврежденном протезе, выливаясь наружу. Смок заглянул внутрь.
Увидел книги. Увидел бумаги. Все это могло и должно было сгореть.
Этот отшельник прострелил ему голень. Теперь он пеплом лежит на траве.
– А ведь все, что от тебя требовалось – это сказать, зачем тот тип приезжал! – воскликнул Смок. – Больше мне ничего не было нужно!
Обливаясь потом, Горючка Смок повернулся и увидел на стенах слова. Схватив с полки кружку, он закричал:
– Я сожгу это все! Каждое вонючее слово на этих стенах!
Книги… бумаги… страницы…
Горючка Смок сжег все, что было в доме. Отшельник умер, Мокси неумолимо приближался к Хэрроузу, но Смок просто обязан был пережить этот момент триумфа и восторга. Только вид огня, сжирающего людей и вещи, давал ему успокоение и ощущение счастья.