Черные копыта лошади ритмично отмеряли пространство, отделявшее Смока от его цели, и в этом топоте Горючка слышал голос Мокси, слышал слова, что скажет Мокси, когда они наконец встретятся. А скажет он то, что записано в Книге Банальностей – слова, которые произносили все герои Большой дороги, когда им наступал конец. Эти фразы они затвердили назубок в прежние времена, когда слова были горячее огня. Болтуны! Если бы тот отшельник поменьше трепал языком, но побольше стрелял, Смок был бы мертв. Но этих парней хлебом не корми, дай полялякать.
– Даю тебе пять секунд, – скажет Мокси.
– Настал твой час, готовься, – скажет он.
– Надеюсь, ты уже попрощался с белым светом!
Человека с Большой дороги безошибочно узнаешь по трепу.
Смок прижал подбородок к груди и произнес нарочито низким голосом:
– На колени, убийца!
– Бой наш будет короток, калека!
Он усмехнулся и пятками башмаков больно ударил лошадь в бока. Смех покалывал его изнутри тонкими иголками, но наружу вырывались лишь отдельные дробные смешки. Видно, смеяться мешала рана на ноге. Но и коня, и его, Горючку, боль лишь подстегивала.
Поднялся ветер. Лошадь двигалась крупной рысью, и по всем приметам было видно, что город приближается.
– Сейчас ты лишишься и рук, калека! – не унимался Горючка, имитируя голос героя Большой дороги. – Ха-ха-ха!
Наконец-то зазвучал смех – полногласный, раскатистый.
Темнота становилась гуще. Резко похолодало. Смоку показалось, что он движется вдоль стены призраков. Лошадь быстро бежала вперед, и это было опасно. В темноте она могла попасть ногой в яму, сломать одну ногу, две, вывалить Смока в кусты. Горючка мог сломать свои собственные ноги, привести в негодность протезы, но ему было все равно: он чуял приближение этого чертова города, и вместе с городом все ближе становился герой этой дурацкой легенды.
– Ты зажег свою последнюю спичку, калека!
– Я доломаю твои ноги!
– Ха-ха-ха-ха-ха…
Ветви деревьев хлестали его по рукам и груди. Камни летели из-под копыт. Смок догонял намеченную жертву. Мокси не пересечь финишную черту.
– Э-ге-гей! Мы мчимся, мы догоняем!
Смок вновь приложился каблуками к бокам лошади и услышал, как в его протезах забулькало, заколыхалось. Несколько капель горючки пролилось на землю, но ему было наплевать. Сегодня он прикончит Мокси одной каплей. Максимум – тремя. И это все, что ему понадобится. Одну каплю в рот. Еще по одной – в глаза. Смок чувствовал – момент истины приближается. Момент убийства.
Момент огня.
Наконец сосны остались позади. Луна освещала поля, раскинувшиеся вокруг города, чей ломаный силуэт виднелся впереди. Это был Хэрроуз, с его бульварами и магазинами, расположившимися по склонам холма, где находились самые красивые и самые богатые дома города. Справа от домов горели лампы, обрамлявшие территорию местного кладбища, и они показались Горючке Смоку чем-то вроде сигнальных огней на корабле, устремившемся в бурное ночное море.
Воображение работало. Смок готовился к встрече.
Он встанет над поверженным Мокси, а у того плоть будет, почернев и сморщившись, слезать с физиономии и ушей. Рот откроется в последнем крике ужаса, крике расставания с жизнью. Наверняка он попытается защитить лицо руками, но это ни к чему не приведет. Мозг Мокси будет полыхать в его черепе, сгорит и превратится в пепел, а вместе с ним сгорит и тайна Абберстона – ведь стоит чему-то сгореть, и это исчезает навсегда.
И умрет легенда. Навеки.
А начнет Горючка с лошади. Он это рассчитал. Как хорошо ему знакомы следы ее копыт! Да, первой будет лошадь. Мокси услышит ржание своего ледащего скакуна и выскочит из постели проститутки, где зависнет на ночь. Полуголый выбежит на балкон и увидит, как лошадь его, сгорая заживо и заживо превращаясь в пепел и обугленные кости, дергает головой, привязанной к коновязи. Слышал ли великий Мокси когда-нибудь звуки, которые издает лошадь, если ее поджечь? Услышит. И тогда он поймет, что представление началось, что человек, который его преследует, уже здесь и что пламя, охватившее его лошадь, скоро накроет и его самого.
Мокси, Мокси, срок пришел!
С тобой мне будет хорошо!
Проезжая по полям, замыкавшим Хэрроуз с юга, Горючка увидел пугало, и оно чем-то напомнило ему его мать. И тут же Смок представил, как его мать горит. Как полыхает платье, завитки ее светлых волос, дужки очков – и все это рассыпается искрами, скручивается кольцами, обращается в золу и пепел.
Огонь, который он так хорошо себе представлял, напомнил ему о детстве. А детство – о детях, которых он когда-то знал. Он вспомнил девочку по имени Меррили. Вот она – сидит, почти слившись со своим стулом, а рядом с ней, в классной комнате – Генри.
Как бы он хотел сжечь их! Сжечь каждую физиономию, которую он когда-либо видел.
И вот уже Горючка видит матерей бывших своих соучеников: отчаянно стуча подошвами по панелям дощатого тротуара, они мчатся на запах горящей плоти своих отпрысков. А там уже стоит он, Смок, с куском мяса на палке.
Готовит обед на огне, в котором горят всякие там Меррили и Генри.
– Привет, мамаши! Чем лучше прожарка, тем вкуснее!
И новый призрак: люди, выходящие из церкви, моментально превращаются в языки пламени. А вот и семейный ужин: обгоревший трупы собрались за столом, на котором стоят раскаленные тарелки с догорающей едой.
– А ну-ка, Билли, скоренько доедай свой огонь! ДОЕДАЙ СВОЙ ОГОНЬ!
Пылающие похороны. Похороны, охваченные пламенем. Дерьмовые гробы от Бенсона опускают в обуглившиеся ямы. Могилы отверсты, с гробов слетели крышки, охваченные ужасом мужчины и женщины молят о помощи, с ног до головы залитые горючкой. Небеса разверзаются, и раздается раскат грома. А он, Смок, распорядитель похорон, ходит по кладбищу, разбрасывая там и тут горящие спички.
И могилы вспыхивают ревущим синим пламенем.
А вот и зажигательная свадебка. Будто поцелуями, счастливые жених и невеста обмениваются языками пламени. Смок соединяет обугленные руки: поцелуй, красавица, своего жениха; поцелуй, герой, свою невесту; поцелуй пепел и золу своей любви.
Роды в огне. Готовая разрешиться от бремени роженица лежит на постели, устланной соломой, врач стоит перед ней на коленях: ну, давай же, милая, тужься, тужься! Она издает яростный вопль, и в лицо доктора из чрева женщины бьет сноп адского огня.
– О, доктор! Я не могу с собой совладать!
А Горючка успокаивает молодую мать:
– Взгляни только на его физиономию!..
– Готовься к смерти, калека!
– Волшебник Мокси сотрет тебя с лица земли!
– Даю тебе десять секунд!
– Ха-ха, ха-ха, ха-ха…
Смок был счастлив. Смок жил полной жизнью. Смок… приближался.
Мокси, Мокси, без тебя
Сил нет, как тоскую я.
Там, где заканчивались поля, менялся сам характер местности – она становилась более ровной, и Горючка Смок уже видел освещавшие улицы факелы и свечи в окнах горожан. Конечности, изрядно затекшие и причинявшие ему боль, безвольно болтались по бокам лошади.
Лошадь устала и недовольным ржанием требовала отдыха. Но Смоку некогда было отдыхать.
По крайней мере, сегодня ночью. Сегодня Горючка должен отыскать легенду Большой дороги и превратить ее в пылающий факел.
– Ха-ха, ха-ха, ха-ха!
Как славно полыхнул бы деревянный знак, приглашавший проезжающих в Хэрроуз!
Мокси, Мокси, милый мой!
Где ты встанешь на постой?
На окраине города следов было так много, что Горючка уже не мог различить отметины копыт лошади, на которой прибыл Мокси. Мокси был способен оказаться где угодно – в любой комнате любой гостиницы, в любом борделе, любом баре, под сенью любого дерева. А вдруг он остановился на ночлег где-нибудь на обочине Большой дороги и Смок проскочил это место?
Но мог он и не спать.
Спать. Не спать. Спать. Не спать.
Герой, владеющий искусством магии, мог одновременно и спать, и бодрствовать.
Горючка медленно ехал вдоль безлюдной улицы, главной в городе. Вокруг – ни одного горожанина. А Мокси мог быть где угодно. Но Смок нашел его на кладбище.
Смок ехал молча. Песен не пел, свои огненные фантазии обуздал. Холмы становились ложбинами, а ложбины вырастали в холмы, и вот наконец, проехав мимо последнего дома, у подножия травянистого холма Смок увидел чей-то бивак. Именно это он и искал. Небольшой костер выхватывал из темноты могильные камни, высвечивал выбитые на них надписи и имена усопших. Огонь плясал под напором ветра, и вместе с ним, казалось, плясало ожившее кладбище. И Смоку, который все ближе подбирался к костру, казалось, что могильные камни вопиют о приближающейся опасности и показывают на него, Смока, сидящему у костра человеку. На склоне противоположного холма, замыкающего прогалину, в которой расположилось кладбище, высился на фоне медленно сереющего неба дом распорядителя похорон, а вокруг, словно паломники, преклонившие колена перед кумиром, стояли и лежали кресты, могильные камни, одноместные мавзолеи, терпеливо ждущие своих хозяев.
– Будешь шуметь, я и тебя сожгу! – прошептал Смок лошади.
Весь внимание и слух, он сосредоточился на костре. Огонь высвечивал два силуэта. Один принадлежал лошади, другой – Джеймсу Мокси.
Герой Большой дороги выглядел не таким уж и большим парнем, как ожидал Горючка Смок. Ну что ж, это легенды превращают обычных людей в настоящих великанов!
Костер, и Смок это отлично знал, означал – человек у костра спит.
– Уж лучше бы тебе воспользоваться одним из мавзолеев, – прошептал про себя Смок.
Пламя костра отражалось в окнах дома, возвышающегося по ту сторону прогалины. Но в самом доме было темно и тихо.
Копыта лошади неслышно ступали по траве. Мимо тянулись ряды надгробий, и в свете луны Смок мог бы, если бы захотел, прочитать имена погребенных. Но все его внимание сосредоточилось на костре. Вот Горючка Смок спустился с холма, и пламя исчезло из виду. Но оно было там – Горючка слышал его треск, оно приближалось.