Деряба снисходительно поглядел на Тагирова:
– Эх ты, армейский. Это мы с тобой знаем, что они маоисты поганые. Но ведь у них документов нет, и на лбу ничего такого не написано. Если и удастся их поймать и за яйца подвесить, то говорить они будут на родном языке – то есть по-монгольски. Знаешь, сколько их в китайской провинции Внутренняя Монголия живёт? Э-э-э, брат! Больше, чем в МНР. Да и не будет никто скандалов раздувать. Они сюда ходят, так, думаешь, мы к ним не ходим?
– Вот блин! А зачем? – удивился Марат.
– Затем! Вам, армейским, не понять, – важно заявил Деряба.
Марат обиженно насупился. Конечно, у разведчиков жизнь намного интереснее, чем у заурядного летёхи из обыкновенного рембата. И берут туда только таких вот здоровяков-суперменов, как Богдан Деряба…
Майор подмигнул и покровительственно похлопал Тагирова по плечу:
– Ладно, не дуйся. Просто, как бы это объяснить… Мы спецназ, понимаешь? Занимаемся разведывательно-диверсионной работой. Это для вас, армейских, флотских – да хотя бы и гражданских! – война начинается с передовицы в газете. Или с выступления по радио главы правительства. А мы всегда на войне – даже если кажется, что мир кругом, понимаешь? На то и операции у нас такие, особые. Не для разглашения. Вот эти китаёзы, например, выполняли учёбно-боевую задачу: маршрут проникновения на территорию Монголии отрабатывали, предположим. Или закладку чего-нибудь нужного делали на будущее. Всякие бывают цели. Может, зачёт таким образом сдавали в своей разведшколе. Пешочком по ночам шли, днём прятались. Километров по семьдесят в сутки.
– Ух ты! Никогда бы не подумал, – поразился Тагиров.
– А ты и не должен ничего такого ни думать, ни знать. Я и так с тобой слишком откровенен. Надеюсь, трепаться не будешь ни с кем о нашем разговоре?
– Да что вы, товарищ майор! А вот ещё… Вы же с особистом дружите вроде. А мне говорили, что между вашими службами отношения не самые лучшие, так скажем. Да вы и из разных гарнизонов. Необычно, – заметил Тагиров.
Деряба пожал плечами.
– Ну, как сказать. Рабочие отношения. Хотя они, военная контрразведка, под КГБ ходят, а мы, конечно, ГРУ. Начальники наши между собой грызутся потихоньку, это да. Но тут особый случай. Я ведь с вашим особистом в Афгане ещё познакомился, полтора года назад. При интересных обстоятельствах, хы. Рассказать?
– Да, конечно! – попросил Марат.
– Ну, я в Кандагарском отряде тогда воевал. Пошли в рейд, на перехват каравана. В засаде сутки проторчали, я уже переживать начал, думал, заблудились где-то наши «духи», ха-ха-ха! Ты чего такую рожу состроил, Марат? Чего-то не понимаешь?
– А что за караван?
– Эх, армейский, ни черта не знаешь. «Духов» снабжали из Пакистана и Ирана. На ишаках, а то и на машинах везли оружие, боеприпасы. Мины итальянские, китайские безоткатные орудия, реактивные снаряды и прочее дерьмо. Ну, а мы их перехватывали и уничтожали. Тропы минировали. Словом, всячески препятствовали. Вот, дождались своих гостей, задачу выполнили. Всё бы ничего, но «трёхсотого»[11] получили. Другана моего, командира группы, тяжело ранило. Я его на себе по горам сутки тащил. Нас «вертушка» забрала, а он… Представляешь, умер уже в вертолёте. У меня на руках.
Деряба замолчал, помрачнел. Махнул стопку, поморщился. Тагиров сидел тихо, затаив дыхание, боясь пошевелиться, издать звук…
Богдан провёл по лицу широченной ладонью, будто стряхивая что-то.
– А дальше… Добрались до расположения, оружие сдали, бойцов в баню отправили… А я в «модуле»[12] заперся и бухал сутки. Всех, кто в дверь ломился, на хрен посылал. Сержант у меня был, типа ординарца. Вот его только пускал, по условному стуку. Он мне водку приносил и пожрать… Дай-ка закурить, Марат.
Деряба осторожно взял толстыми пальцами сигарету, прикурил. Продолжил рассказ:
– Я уже не соображал, день или ночь. Слышу, ординарец мой скребётся. Я встал, дверь открыл – и тут заваливают двое. Капитан Мулин, нынешний ваш начальник особого отдела, и ещё одно мурло, из политотдела. Чего-то там бормочут про отчёт с боевых… Ну, я их даже не пытался слушать. Первым делом сержанту своему за то, что чужих привёл, в торец прописал, он с копыт сразу – и в коридор спиной вперед улетел. Потом развернулся, хотел и этих выкинуть. А особист, сука, ловкий оказался, челюсть мою на кулак поймал, уложил на коечку – отдыхать. Прихожу в себя, смотрю – эта морда политотдельская в каждой руке держит по мятой пачке моих «афошек» (они кучей на столе валялись, забыл их припрятать) и что-то там вякает про «персональное партийное дело», «мародёрство» и «грабёж мирного населения»… Ну чего, опять не понимаешь, о чём речь? «Афошки» – это «афгани», местная валюта. Нам её иметь категорически воспрещалось, получку «чеками» выдавали. Но тут ведь дело какое: во время боевых «духа» завалишь, труп обшаришь – так и «афошки» найдутся. А что? Никакое это не мародёрство, а законный трофей. По вечным правилам войны положенный победителю. Только откуда этой политической крысе про войну-то знать? Сидит у себя в норе, доносы строчит да газету «Правда» почитывает… Короче, завёлся я, вскочил, а у самого перед глазами другана лицо… Ему в живот две пули. Пока тащили его – он всё мучился, стонал. А когда умер – так лицо будто осветилось. Словно уснул. И только слезинка повисла на ресницах. Ресницы у него длинные были, как у девки какой.
Деряба давно забыл про сигарету, она догорела, обожгла пальцы. Вздрогнул, сунул окурок в банку из-под шпрот. Масло зашипело, завоняло горелым.
– Короче, я их там обоих задавил бы. Только капитан какие-то слова правильные нашёл. Меня успокоил, политработника выгнал. Посидел ещё со мной, выпили… Утром я уже в порядке был. А это дело с «афошками» он замял. Значит, и среди особистов нормальные ребята встречаются. Такие вот дела. Видишь, тогда меня выручил, сейчас с китайцами помог. Ладно, буду собираться, мне ещё три сотни вёрст до гарнизона пилить, а погода гадостная, пурга всё не кончается.
Марат восхитился:
– Пешком пойдёте триста километров?!
– Тьфу, дурак. Зачем пешком, если машина есть? Я же из спецназа, а не психдиспансера, ха-ха-ха!
Дверь распахнулась, вошёл заснеженный хозяин кабинета. Снял шапку, отряхнул с плеч подмокающий в тепле снег. Неодобрительно глянул на постеленную газету с остатками закуски и складными стопками. Деряба проследил за взглядом Морозова, предложил:
– Будешь, майор? Тут как раз на один глоток осталось.
– Спасибо, обойдусь. У нас вообще-то рабочий день в разгаре.
Богдан будто и не заметил осуждения. Долил остатки «шила», потряс фляжку. Проследил, чтобы последние капли не промахнулись мимо посуды. Залпом выпил («Мне даже не подумал предложить», – заметил Марат с обидой), крякнул, протянул руку для прощания:
– Ну, бывай, лейтенант. Спасибо за всё. И тебя, майор, благодарствую, что в своём кабинете приютил, решили мы все вопросы. Удачи!
Хлопнула дверь. Марат тоже поднялся, чтобы уйти, и почувствовал, как закружилась голова, – всё-таки выпито было прилично. Стараясь ступать твёрдо, двинулся на выход.
– А ты куда, Тагиров? Я тебя разве отпускал?
Морозов говорил зло, презрительно глядя на покрасневшего Марата:
– Ты берега потерял, лейтенант? Сидишь в кабинете начальника штаба батальона, бухаешь с этими… С чужими. Посреди рабочего дня! Или как от китайца звездюлей получил, так возгордился? Думаешь, эти ребята в разведку к себе заберут? Или в контрразведку? Ну, чего молчишь?
– Виноват, товарищ майор!
– Естественно, виноват. Я сейчас в твою роту молодого пополнения заходил – там бардак неописуемый! Дневальный все команды перепутал, табуретки не выровнены! Кантики на кроватях не отбиты! Сержант этот твой, как его… Дылда. Примачук, да! Ходит по казарме, воротничок расстёгнутый, сапоги с дырками. Чему он молодых научит? Какого хрена у него сапоги рваные, а?
– Так это, товарищ майор… У него же сорок восьмой размер ноги! Не достать новых сапог, таких на складах нет. И потом, он всё равно «дембель», домой уедет не сегодня завтра.
– У тебя на всё оправдание найдётся, я погляжу. Говорливый стал, не успел двух месяцев прослужить. Иди в роту, наводи порядок. Через час приду, проверю. И это. Луку поешь, что ли. А то будешь на бойцов перегаром дышать. Тьфу, срамота! Всё, вали отсюда.
Марат брёл сквозь пургу в свою роту, придерживая шапку, чтобы не сдуло. И завидовал Дерябе и его товарищам: вот мужики, настоящими делами занимаются. А тут «кантики» да «тумбочки»…
– Не замерзли, лейтенант? Пешком, наверное, шли?
Ольга Андреевна поставила чашку с обжигающим чаем перед Маратом. Села напротив, положив на стол тонкие руки. Рыжеватые волосы собраны в простой хвост на аптекарскую резинку, зеленые глазищи чуть-чуть подведены. В уютной вязаной кофте на пуговицах поверх васильковой блузки, и духи чувствуются еле-еле, как тонкая льдистая нотка в запахе осеннего леса солнечным октябрьским днём. Такая домашняя. Такая… Не твоя.
Тагиров покраснел, опустил глаза. Схватил чашку, глотнул горячую, как лава, жидкость, закашлялся.
Ольга Андреевна засмеялась:
– Ну что же вы, лейтенант. Не надо торопиться, никуда ваш чай не убежит.
– Да… Автобус ушел давно, а я опять на службе застрял. Вот, пришлось своим ходом добираться. Я вас сильно задерживаю, наверное? Извините, что опоздал.
– Не переживайте, Друг Народа. Полчаса у меня есть, давайте поглядим программу концерта на седьмое ноября.
Ольга Андреевна взяла пачку отпечатанных на машинке листов, обошла вокруг стола. Присела рядом:
– Торжественная часть как обычно: внос знамени, гимн, доклад командира дивизии… Примерно на полчаса. – Ольга зашелестела листками. – Ага, вот. Вы начинаете, открываете концерт, потом хор поёт «И Ленин такой молодой…» И дальше…
Женщина продолжала что-то говорить, а Тагиров кивал головой невпопад, чувствуя её совсем рядом, и горячее бедро касалось ноги, и запах туманил разум и звал куда-то…