Решил зайти попозже, забрал в гардеробе шинель, накинул на плечи и двинул на улицу, покурить.
Было уже совсем темно, фонарь у входа очертил круг затоптанного, коричневого снега. От затемненной стены тихо окликнули:
– Марат! Покурим? А то я пустой.
Лейтенант пригляделся и узнал сутулую несуразную фигуру Серёжи Викулова. Тот вернулся после сопровождения «груза двести» совсем уже нелюдимым, ни с кем не общался и сутками пропадал в ремзоне, закопавшись в кишках электронных приборов с головой. Пришёл конец и горячим дискуссиям на военно-исторические темы – Сергей не предлагал, Тагиров не напрашивался. Тем более у самого дел хватало.
Марат протянул пачку, чиркнул спичкой. Затянулись. Викулов явно не знал, как начать разговор, а Тагирову было и так хорошо – в тишине и полутьме молчать и вспоминать лёгкий, как прикосновение цветка, поцелуй в щёку, слышное только ему «спасибо» одними губами…
Наконец Серёжа заговорил:
– Очень плохо почта работает. Только сегодня письмо пришло, а чего тут до Иркутска-то? Тьфу. А шло целых три недели! Я уж и не знал, чего подумать, у неё же соревнования, мало ли что…
Марат хотел было сыронизировать: мол, да, ёпонский городовой! Ещё бы, дорогой товарищ, понять, о чём это ты… Но удержался: Викулов говорил горячо, торопясь выложить побольше, пока не перебили. И, что очень удивляло, счастливо улыбаясь при этом.
Из бестолкового, будто сляпанного из разнокалиберных обломков рассказа Тагиров понял: ещё год назад, будучи в командировке на ремонте в Иркутске, Серёга совершенно случайно познакомился с очень красивой и самой умной на свете девочкой Таней. Пруста читала, правда-правда! Да, ещё и спортсменка, играет в университетской волейбольной команде. И кто бы мог подумать, что эта выдающаяся девушка обратит внимание на такого…ммм… обычного человека, как Серёжа. (Хрен там. Ты, Серёга, совсем не обычный, такого не в каждой психбольнице найдёшь. Ладно, молчу, молчу.) Переписывались. И вот она (сама!) написала, что ждёт новой встречи с нетерпением, пусть Серёжа приезжает в отпуск в Иркутск. А отпуск только в декабре, увы. На дворе июль палит – в отпуск едет замполит; на дворе декабрь холодный – в отпуск едет Ванька-взводный; самый грязный, позже всех, в отпуск едет зампотех. А тут этот… случай неприятный. С Ханиным. (Эко как ты деликатно про труп – «случай неприятный». Всё, всё, не буду перебивать.) И вот Викулов, ужасно мучаясь нравственной двусмысленностью, всё же решился дать телеграмму Танечке. И на станции пересадки Иркутск, в два часа ночи, на платформе между шестым и седьмым путями – состоялась долгожданная встреча двух влюбленных сердец. Пока бойцы перетаскивали гроб из одного поезда в другой, Серёжа держал ненаглядную за руки и тонул в бездонных глазах. Только пятнадцать минут длилась эта встреча, но перевернула всю жизнь. Или, вернее, сразу две жизни двух очень хороших людей…
Викулов передохнул и продолжил:
– Вот. Довезли мы Ханина до Минска, там три дня на похоронах. Обратно я уже не стерпел, ехать поездом не мог, бойцов одних отправил, сам – на самолёт. И четверо суток с ней, в Иркутске!
– Ну, молодцом. Свадьба когда?
– Так я же говорю – отпуск у меня в декабре, заявление подали. – Серёга вдруг перестал лыбиться, погрустнел. – Одно только плохо – её родители против.
– Вот те раз! А чего так?
– Ну. Они такие. Упакованные, словом. Папа был заместителем директора на алюминиевом заводе, а сейчас свой кооператив открыл, производственный. Машина «Волга», все дела. Не хотят, чтобы дочка по гарнизонам моталась. Говорят, чтобы я из армии увольнялся. И, главное, спросили, сколько я зарабатываю. Я ответил – так усмехаться начали. Эх.
Вот это точно «эх». Ещё три года назад офицеры были самыми завидными женихами, вдвое-втрое больше обычных инженеров получали. А у нынешних времён новые герои. Барыги-кооператоры, братки в спортивных костюмах. Куда страна катится?
Серёга встряхнул головой, снова улыбнулся:
– Правда, есть у меня мыслишка. Если выгорит – с деньгами проблем не будет. Вообще. Уже в принципе получается кое-что, я сберкнижку в Иркутске открыл, положил четыре тысячи рублей.
– Ого! Откуда столько? Убил, что ли, кого?
Сергей покраснел, отвёл взгляд.
– Дурак ты. Не скажу откуда. Потом, может, как-нибудь.
– Конечно, кто же такими тайнами делится? Это у Серёжи Викулова блестящее будущее: жена – красавица, тесть – кооператор, богатство и почёт. А бедный Марат пусть в монгольской пустыне гниёт, в нищете и одиночестве. Ы-ы-ы!
Тагиров так натурально изобразил рыдания, что будущий молодожён и миллионер даже испугался:
– Ты чего?! Ну, я же не виноват, что у меня так получилось. Если выйдет, что задумал, так я и тебя возьму в дело. Там хватит на двоих. Наверное.
– Нет уж. Нам, коммунистам, не надо ваших капиталистических подачек. Мы вот потерпим ещё с годик, да ка-а-ак! Подгоним по Ангаре «Аврору» и грянем из главного калибра! Будем вашей буржуазной кровью крыши красить.
Викулов облегченно рассмеялся:
– Фу-у, ты шутишь, а я уже подумал… Я смотрю, у тебя настроение хорошее сегодня.
– Да, Серёга. У меня великолепное настроение, я люблю весь мир. И тебя тоже, бестолочь ты долговязая, – и дружески пихнул Серёгу в грудь.
Какое-то время они смеялись оба, на самом деле счастливые и верящие, что прекрасное будущее – вот оно, совсем близко, только руку протяни.
Серёга внезапно перестал хохотать, погрустнел.
– Одно только меня жрёт изнутри. Ведь если бы не смерть Ханина, ничего бы не было. Не встретились бы мы, не поговорили. А до декабря всякое могло случиться. Получается, он своей любви и жизни лишился ради нас с Таней.
Марат сочувственно вздохнул. Спросил, чтобы поддержать разговор:
– Как там прошло-то, в Минске?
– Никому такого не пожелаю. Мать рыдает, отец как замороженный. Девчонка эта прибежала, на гроб упала… Не оторвать было. Её по «скорой» увезли, еле откачали, с сердцем плохо. Хотя совсем молодая ещё.
– Вот как. Раскаялась, значит.
– Да нет, Марат. Тут чушь какая-то, чья-то жуткая ошибка. Не было у них с Ханиным никаких ссор. Она же у его родителей жила, её давно невесткой считали. – Серёга вздохнул. – Потом, на поминках, с его однокашниками разговаривал. Нормальный парень был, не истеричка. Такой, хозяйственный, даже прижимистый. На работу его ждали. И должен был в следующем году в институт поступать.
– Да какой ему институт! Я его посмертную записку видел – ошибка на ошибке.
Викулов пожал плечами:
– Не знаю, может, это от нервов у него. Всё-таки не каждый день вешаешься. Он грамотно писал, я помню. Говорю же – странная какая-то история.
– Ладно, теперь-то уж чего. Пошли в буфет, клюкнем чего-нибудь согревающего.
– Не, я пас. – Серёга помотал головой и улыбнулся: – Я к себе пойду. Письмо Танечке писать, со вчерашнего дня собираюсь. Пока!
– До завтра, Ромео!
Тагиров вернул в гардероб шинель. Покосился в тёмный угол: там уже вовсю назревала разборка, два лётчика ругались с тремя мотострелками. Грохот музыки заглушал голоса, но по искажённым злобой лицам видно: не последний выпуск «В мире животных» обсуждают. Ох, полетят скоро клочки по закоулочкам!
За колонной прятался, ожидая развязки, майор Сарана – гарнизонный комендант. Начнут драться, пар выпустят – он их вмиг на гауптвахту, в одну офицерскую камеру. К утру помирятся.
Без драк такие мероприятия не проходят. Кровь молодая, водкой подогретая, а на одну девчонку приходится по десятку поклонников. Будут и морды разбитые, и носы свёрнутые, куда же без этого.
Марат продрался через набитый потными телами танцоров вестибюль. Народ был уже в той стадии опьянения, когда музыка не имеет никакого значения. Прапорщик Петя Вязьмин топчется в обнимку с толстухой Галей из офицерской гостиницы уже полчаса подряд, хотя «медляк» давно сменился газмановским «Эскадроном». Прихватывает её за жирные складки, а она радостно повизгивает, пытаясь придать томности поросячьим глазкам. А в самой середине в несчётный раз изображает «нижний брейк» местная достопримечательность – старлей из разведбата дивизии. Восхищенные поклонники хлопают в ладоши и подбадривают разведчика, уклоняясь от непредсказуемо летающих по воздуху ног в тяжёлых берцах. Лёшка Воробей что-то шепчет на ухо своей ненаглядной толстушке Леночке, и оба начинают хохотать, аж завидно становится.
Прошёл через пьяно гудящий буфет к стойке. Перекрикивая музыку, наклонился к уставшей тётке в бывшем когда-то белым халате:
– Водки! Сто пятьдесят!
Барменша отрицательно помотала головой:
– Давно кончилась. Вино сухое осталось, «Ркацители». Будешь?
Марат расстроился:
– Да ну…
Тётка оглянулась по сторонам, хитро подмигнула:
– Местное есть.
– Гадость небось?
– Нормально, сама пробовала.
– Давай.
– Пятнадцать тугриков. Только не отсвечивай тут, отойди куда-нибудь от стойки. Посуду не забудь принести обратно.
Тагиров забрал гранёный стакан, на две трети наполненный мутной жидкостью. Вспомнил бессмертное: «Нюхнул старик Ромуальдыч свою портянку и аж заколдобился». Передернул плечами; не дыша, влил в себя половину. Потеплело.
– О! Это «чамбур»? Можно глоточек?
Марат не сразу признал продавщицу хозяйственного магазина Раечку: в боевой раскраске, с копной черных завитых волос, в розовых обтягивающих лосинах она явно чувствовала себя неотразимой королевой дискотеки. Рядом топтался здоровенный грустный кавказец с капитанскими погонами. Кавалер умоляюще прогундел:
– Раэчка, сердце моё, тэбе хватит, да.
– Отстань, Каро, – и продолжила разговор с Тагировым: – Я тебя сразу узнала, ты с Олей Сундуковой в магазин приходил. Тимур тебя зовут?
– Марат. И я не приходил с Ольгой Андреевной, а скорее уходил.
– Какая разница? Ну, так я глотну?
– Пожалуйста. Только осторожнее, он крепкий.
Рая презрительно усмехнулась и, не морщась, опустошила стакан. Тагиров аж крякнул: ни фига себе, глоточек!