Девица выдохнула.
– Ох, хорошо! Карапет, дорогой, принеси ещё стаканчик. И молодому человеку тоже.
Капитан вздохнул, покачал головой:
– Вай, Рая! Если только вина. А молодой человэк не хочэт, я же вижу, да.
– Ладно, зануда, будь по-твоему. Неси.
Карапет-Каро ссутулился и побрёл к стойке. Рая схватила Марата за руку, приблизилась, щекоча налакированной прядью щёку:
– Пошли, потанцуем. А то этот гнус танцевать отказывается. – Скорчила смешную рожицу и передразнила: – «Вай, Раэчка, мнэ нэсолидно».
И потащила в вестибюль, не слушая возражений.
Рая танцевала лихо: невпопад музыке; очень сексуально, по её мнению, дёргаясь всем телом и бросая заманчивые взгляды, куда придётся. Марат, увидев растерянного капитана со стаканом, помахал ему, а когда тот продрался сквозь танцующих – сдал Раю с рук на руки и смылся. Успев получить от неё полный презрения взгляд и порцию нелестных определений, самым литературным из которых было «ссыкло».
Добрался до своей квартиры, вспоминая по дороге подробности сегодняшнего дня и улыбаясь. Когда вешал парадный китель в шкаф, привычно выгреб из карманов документы, сигареты и спички. Сунул руку во внутренний карман, нащупал конверт. Ёшкин кот, это же Примачука письмо, совсем забыл! Что ему надо, интересно?
Здравствуйте товарищ лейтенант!
Или, наверно, прощайте. Скорее всего, наш поезд уже пересёк границу, так что привет вам из Союза. Я не мог рассказать всего про Ханина до своего дембеля. Боялся, что это может меня задержать, а домой уж больно охота. Ну сами понимаете. Прокурор там, допросы – оно мне надо? Так можно и до Нового года в Чойре проторчать, а домой уж очень хочется, два года – это очень долго, товарищ лейтенант.
Вы не подумайте, я ничего не хотел скрывать и ничего плохого не думал делать. Вы – классный мужик, хоть и молодой ещё, не думал вас подводить или какую там подлянку кинуть. Просто очень хочется домой. Ну это я вроде уже сказал.
Ханин незадолго до этого дела. Ну понимаете. Незадолго как его на складе нашли, мне говорил. Мол, денег сейчас срубит море и на дембель поедет королём. Говорил что и на свадьбу с Наташкой хватит, и на мотоцикл с коляской. Я говорю, откуда такие деньги. А он намекнул, что кого-то из начальников своих поймал на воровстве. Боеприпасов и оружия. Тут серьезное дело – трибунал. Ну он и сказал, чтобы ему дали денег, а то заложит. Вот такие дела. Теперь думаю, что его на самом деле убили или что ещё подстроили, типа он сам повесился, чтобы не застучал.
Не подумайте, что я трус или трус какой, потому не сказал вам правду тогда, когда китайцев ловили. Просто Хану уже всё равно было, а мне нет. Просто очень хочется домой.
А так спасибо вам за всё. Будете в Борисове, меня найдите. Вспомним, как служили.
Ст. сержант ЗАПАСА. ДЕМБЕЛЬ! Примачук.
Марат перечитал ещё раз. Шарахнул кулаком по шкафу. Картина наконец-то сложилась полностью.
Выскочил из квартиры и понёсся по лестнице вверх.
Монголы – вечные странники. Пилигримы гигантской пустыни, раскинувшейся на два миллиона квадратных километров, неспешно путешествуют они сквозь пространство и время вслед за тощими овечьими стадами. Бараны старательно щиплют коротенькую травку, выжженную беспощадным солнцем. Зимой им по-приятельски помогает ветер, быстро сдувая редко выпадающий снег.
Но в том году природа, уставшая от однообразия, решила поразвлечься, что привело к чудовищным последствиям. После октябрьской вьюги распогодилось, снег подтаял и превратился в наст, недоступной коркой покрывший траву. Бараны – это не северные олени, привыкшие добывать пропитание из-под белого одеяла. Потыкались глупыми мордочками в твёрдую несъедобную поверхность. Жалобно поплакали-поблеяли от голода. И начали дохнуть сотнями и тысячами.
Баранов нет – и мяса нет. Мяса нет – монголы мрут от бескормицы. Климатическая аномалия медленно, но верно превращалась в общенациональное бедствие.
Вожди Монгольской Народной Республики почесали в затылке, ничего не придумали и побежали звонить старшему брату. Мы в Совет экономической взаимопомощи входим? Вот и взаимопомогайте! А то электорат на глазах сокращается.
В Москве настроение праздничное, годовщина Великой Октябрьской, как-никак. Трубку какой-то клерк из Центрального Комитета КПСС взял, выслушал. Прожевал кусок осетрины и успокоил:
– Не бздеть, поможем. Сейчас распоряжение дадим в Министерство обороны, выдадут вам с армейских складов тушенку и крупу в требуемых количествах.
Монгольские товарищи в ответ неожиданно так:
– Не… Нам бы сена.
Москвич осетриной поперхнулся, побежал в банкетный зал, где взбодрённые клизмами и утренней реанимацией старички из Политбюро праздновали в меру скромных сил. Доложил, что и как.
Кремлёвские старцы крепко задумались. Нет, конечно, народу поблажку давать никак нельзя. Сытым станет – начнут ему в голову всякие глупости лезть, типа демократии, свободных СМИ и многопартийной системы. Так что лучше держать избирателей в состоянии предвоенной бодрости, не отягощённой полным желудком. Например, колбасу из костяной муки пополам с туалетной бумагой по талонам выдавать, как принято в Советском Союзе. Но сено! Сено – это уже перебор. Надо бы поправить монгольских коллег, а соедините-ка их прямо сюда, в банкетный зал.
– Вы чего там, пролетариев скотоводческого труда травой вздумали окормлять? Признавайтесь, идеями «чучхе» заразились, Ким Ир Сену подражаете? Он-то давно своих корейцев на питание древесными листьями перевёл, и вы туда же? Ревизионисты, понимаешь, серп и молот вам в грызло!
Монгольские начальники испугались, заблеяли на манер помирающих овечек:
– Нет, что вы, товарищи продолжатели! Какой уж там ревизионизм. Никаких бухаровых с троцкими, альпеншток им в голову. Сено – это для баранов. Чтобы они подкормились и выжили, тогда и электорат, глядишь, повременит коньки отбрасывать.
– А-а-а, вот оно что!
Мудрецы из Политбюро с облегчением вздохнули и начали давать срочные распоряжения. Полетели через громадную страну телеграммы-«молнии», побежали курьеры, поскакали фельдъегеря по коридорам. Железнодорожные платформы срочно опорожнили прямо на насыпь и под погрузку подали, армию озадачили насчёт выделения техники и людей… Забайкальских председателей колхозов брали тёпленькими прямо из постелей, от рыдающих жён отдирали… Ох, у многих сердце остановилось со страху – незабвенный тридцать седьмой год вспомнился. Кто-то отбился, в окно выскочил да в тайге сховался. Кто-то тут же признался во всех грехах – и об украденном осенью мешке овса рассказал, и о приписках, и о полюбовнице-секретарше. Хотя и вопросов им про то не задавали!
Выживших озадачили: сено и комбикорма – срочно на ближайшую станцию доставить, согласно графику.
И кричал, утирая слёзы с дубленой рожи, здоровенный седой дядька – директор совхоза:
– А нам-то как? Своих-то коров чем до весны кормить? Растили их, как родных детушек, ночей не спали, телят из соски выпаивали, а теперь что, всех под нож? Не отдам корма, не отдам! Стреляйте прямо тут, всё легче будет.
И объясняли терпеливые инструктора парткомов политически близорукому дядьке: спасать надо товарищей по лагерю, по социалистическому. Мы, русские, за планету в ответе. Всем поможем, всех утешим.
А сами как? Да не важно. Как-нибудь…
Марат взлетел по лестнице, забарабанил по двери. Прислушался: играл магнитофон, доносился визгливый смех толстухи-Гали. Пнул в хлипкую филёнку раз, другой…
Музыку выключили, зашлёпали босиком по линолеуму. Петя пробурчал, возясь с замком:
– Ну, кого там принесло? Затрахали, алкаши, прям невтерпёж им.
Тагиров подождал, пока дверь приоткрылась, натянув цепочку, и врезал со всей дури ногой. Влетел в прихожую, добавил кулаком, прижал ошалевшего прапорщика к стенке:
– Ну что, сука, пора ответ держать? Угробил пацана! А ещё тугры с меня стряс за позорящее офицера поведение, скотина. Н-н-на!
Коленом в пах. Петя, хватая воздух раззявленным ртом, сполз по стенке, уселся на пол.
Из комнаты вылетела фурией, размахивая крыльями халата, когтями целясь в лицо, растрепанная Галя. Марат увернулся, оттолкнул пятерней в пухлую грудь. Наклонился над Вязьминым:
– Я тебя сейчас в дерьмо уделаю. Скотина, убийца.
Петя испуганно хлопал белёсыми ресницами:
– Чё ты, чё ты? – елозя ногами по полу, прикрыл голову руками. – Кто убийца-то?
– В тот день, когда Ханин повесился, мы с тобой в одном автобусе ехали, а на разводе тебя не было. Где ты был два часа, а? Почему предсмертная записка печатными буквами написана, с ошибками? Кто её писал? Отвечай!
Сапогом – в печень. Начальник склада охнул, повалился набок. Галя взвизгнула, но с места не тронулась.
Марат вынул конверт, захлестал по щекам:
– Мне Примачук всё написал! За что деньги с тебя Ханин тянул, а? Куда ворованное оружие дел, козёл?
Петя побледнел, сел ровно. Прохрипел:
– Всё, всё, хватит. Скажу. Всё скажу.
Марат отступил на шаг, выдохнул. Сердце колотилось, стучало в голову.
Вязьмин сидел, закрыв лицо ладонями. Галя тихо плакала, всхлипывая, как ребёнок.
– Ну. Я жду. – Тагиров стоял, скрестив руки на груди.
– Марат, я… Я не знаю, как так вышло. Бес попутал. Деньги, чтоб им ни дна ни покрышки. Жадность моя. Всё мало, мало…
– Ага. Это деньги пацана в петлю засунули? Или ты?
– Я… Но и без них не обошлось. Ханин мне выбора не дал, шантажировал. Я подумал: сейчас дам, потом ему понравится, ещё потребует. Всю жизнь страх висеть будет, что заложит он меня.
Прапорщик вдохнул и заговорил с надрывом:
– Понимаешь, устал я от всего. Думал, поднимусь нормально, бабла накоплю – и свалю из армии. Домик купим, заживём по-человечески. Мы же с ней, – Петя кивнул на Галю, – расписаться решили. Детишек завести. Эх…