Морозов разлил водку из графинчика. Выпили, поели. Жена майора, очень милая женщина, всё подкладывала Марату какие-то салатики и закуски. Потом ушла к соседке, сославшись на срочное дело.
Тагиров чувствовал, как отпускает жуткий холод, оттаивает ледяной комок внутри. Но тут Роман Сергеевич снова разлил и предложил:
– За погибших пацанов. Не чокаясь.
И снова заныло сердце. Лейтенант осушил одним глотком, замолчал.
Комбат положил руку на плечо:
– Не вини себя, комсомол. Не всё от нас, командиров, зависит. Хотя отвечаем мы за всё, уж такая судьба. И каждая мальчишеская смерть – на нашей совести и рубцом на сердце. Потому и на пенсию уходим в сорок пять, с болячками, как у семидесятилетних. А некоторые и помирают сразу, как в отставку выйдут. Как говорится, снял портупею и рассыпался. Есть такая профессия – Родину защищать, лейтенант. Фильм «Офицеры» смотрел? Вот то-то.
Марат помотал головой, горячо заговорил:
– Ну, я понимаю – на войне ребята погибают. В Афганистане, например. Хотя сейчас такое пишут дерьмо в газетах… Мол, ошибка всё это, зря. Я не знаю, как на самом деле в Афгане, было ли правильно войска вводить. Но тут-то, в Монголии! И, главное, как?! Угореть, перевозя сено для монгольских баранов. Тьфу, ради чего? Что мы тут вообще делаем, в этой грёбанной пустыне?
– Дурак ты ещё, комсорг. Молодой. Не читай ты эти газеты, кто там пишет-то? Они, может, и неплохие люди, и неглупые, но глядят со своей колокольни. Дело политиков и журналистов – всякие правильные вещи говорить про гуманизм. А наше дело – приказы выполнять, понял? – Майор разошёлся, шарахнул кулаком по столу так, что подпрыгнули тарелки и жалобно звякнул, падая набок, опустошенный уже графинчик. – Была ошибка сделана, не была – нас не волнует. Пока ты будешь лоб морщить и рассуждать, американские ракеты Москву на пятьсот метров вглубь зароют, и китайцы до Урала дойдут. А про Монголию… Нас тут восемьдесят тысяч человек, так? А у китайцев только в Пекинском военном округе – миллион, а с учётом ополчения – все пять! Про китайскую тактику «атакующих волн» при прорыве обороны говорили вам в училище, а? Ну-ка, вспомни, какая у них плотность в наступлении?
– Сейчас вспомню. Наступает пехота в тридцать-сорок цепей… Десять тысяч человек на километр фронта, кажется.
– Так и есть. А у нас на километре обороняется неполная рота, человек шестьдесят. Ты понимаешь, что нам тупо пулеметов не хватит всю эту армаду удержать? Что они Монголию проскочат за неделю максимум, а там уже – наша земля? Так что мы здесь всего лишь передовая линия. Смертники. Но каждый лишний час, который мы продержимся, – это время для Забайкальского и Сибирского округов на мобилизацию и подготовку к обороне. Может, этот час исход войны решит, понятно тебе?
Морозов достал из-под стола вторую бутылку, открыл, налил. Махнул, не поморщившись, и продолжил:
– Ещё неизвестно, кто кому больше нужен, мы – монголам или они – нам. Теперь про сено. Какова главная задача Вооруженных сил? А, комсомол?
– Ну. Защита социалистических завоеваний…
– Проще будь. Защита гражданских людей. Точка! А это и сено для монгольских баранов, и Чернобыль, и Ташкентское землетрясение. Везде первыми – военные. Потому что больше некому, кроме нас. Поэтому твои ребята хоть угорели по глупости, но при исполнении интернационального долга по спасению монгольского мирного населения. Так их родителям и напишут, и это будет правильно.
Морозов выловил пальцами прямо из банки маринованный огурец и вкусно захрустел. Ошарашенный Марат (а ведь всё верно говорит!) чувствовал, как мысли раскладываются по правильным полочкам и становится не то чтобы легче, но спокойнее.
Майор прожевал и продолжил:
– Только Китай уже не тот, что прежде. У них перестройка гораздо раньше началась, в семьдесят восьмом. И первым делом они крестьянам землю раздали и разрешили лавочки в городах открывать, парикмахерские и прочую дребедень. Наши-то, мудрецы кремлевские, всё на них бочку катили: мол, мелкобуржуазный ревизионизм, измена коммунистическим принципам. А они впервые за три тысячи лет свой народ досыта накормили! Инвестициям условия создали и теперь на американские и японские деньги новейшие заводы строят. Вот попомни моё слово – они и нас догонят лет через двадцать, если Горбачёв будет продолжать сопли жевать и с трибуны трепаться вместо реального дела.
– Не, не догонят, – сказал Тагиров уверенно, – у нас же промышленность, наука. Образование, культура – лучшие в мире. Куда им! И потом, сейчас ведь ускорение, гласность. Перестройка!
Роман Сергеевич тут же отреагировал:
– Перестройка – это фактор! Подорвали мы реактор, утопили пароход, пропустили самолёт. Ха-ха-ха!
Потом посерьёзнел, согласился:
– Я, конечно, ляпнул для красного словца про Китай. Однако лучше уж с ними мирно договариваться, чем войну готовить. Больно их много, а станут богаче – так и, чего доброго, третьей мировой силой станут году к две тысячи пятнадцатому, наравне со Штатами и нами.
Марат для виду кивал, будто соглашался, а про себя решил: «Выдумщик этот Морозов. Штатам, конечно, скоро кирдык, а Китай наравне с Советским Союзом – это ненаучная фантастика, смех один!»
Глава пятая. Чингизид
От Морозова Марат ушёл часов в шесть вечера. В холодной пустой квартире было неуютно; опять заледенело, заболело внутри. И очень захотелось увидеть Ольгу Андреевну, услышать голос и запах.
Не было сил сдерживаться, запрещать себе. Да и повод есть – надо вернуть сборник Цветаевой, взятый ещё до праздников.
Марат походил по гулкой коммуналке с голыми стенами, постоял у запыленного окна без занавесок. И решился.
Три строфы родились сразу. Слова сами приходили из тишины, почти не требуя правки. Тагиров перечитал, остался довольным. Переписал начисто, листок сложил пополам и вложил в книжку. Ольга Цветаеву любит, открывает часто – значит, найдёт.
Быстро оделся, выскочил на улицу. Ветер вернулся в степь, задувал неистово – будто отрабатывал за пропущенные дни. Крутил серую пелену из крошек слежавшегося снега, отрывал от крыш листы шифера и сбрасывал вниз, на пустые дорожки городка. Настоящий ураган.
Марат перебежками добрался до угла гостиницы – оттуда оставался один рывок до Дома офицеров, последнее выглаженное ветром пространство. Позорно опустил уши у шапки и завязал тесемки под подбородком, как боец-первогодок. Подождал, смущённо осознавая: совсем не ураган – причина задержки. А какое-то дурацкое волнение, стыд. Разозлился на себя, выскочил, нагнулся навстречу бешеному потоку – будто лёг на него; полы шинели развевались, как мохнатые крылья. Добежал, поднялся по ступеням крыльца, отжал тугую дверь. В тамбуре снял шапку, перевязал, надел, как положено, – сплюснутым с боков домиком, чуть сдвинув на брови. Вошёл в холл.
У входа сидел вечный дежурный, положив ноги на тумбочку. На этот раз в руках у него был учебник по шахматам. Сержант поднял взгляд, вскочил. Отдал честь:
– Здравия желаю, товарищ лейтенант!
– И тебе не хворать, сержант. Ольга Андреевна у себя?
– Так она же… – боец растерянно развёл руками. – Она же в Чите, на курсах, на три недели уехала. Вы разве не знали?
– Нет, не знал. – Тагиров всеми силами старался скрыть разочарование. – Вот, книжку принёс передать.
И зачем-то показал дежурному сборник.
– Так пойдемте, товарищ лейтенант, в её кабинет. Там и записка вам оставлена. – Сержант снял с доски ключи, зашагал по коридору.
Записка! Значит, помнит о нём! Может быть, даже скучает.
Дежурный открыл дверь, пропустил Марата вперёд.
– Вон, в шкаф книгу поставьте. А письмо на столе.
Лейтенант забрал длинный, совсем не похожий на обычные армейские конверт; засунул за отворот шинели. Кивнул сержанту:
– Спасибо, позже прочту.
Ветер понимал, что Марату не терпится быстро попасть домой. По-товарищески помогал, толкал в спину, домчал мгновенно.
Щёлкнул выключателем. Торопясь, достал конверт, разорвал неловкими пальцами.
Еле уловимый запах её духов. Или показалось?
Мой лейтенант!
Очень жаль, что не удалось попрощаться, и я столь неожиданно уехала. Время будет тянуться долго без наших милых разговоров; но и разлука закончится. Это основное свойство событий жизни – они всегда заканчиваются. Различие лишь в том, что мы говорим после: «Слава богу!» или «Увы…»
Скоро, совсем скоро я вернусь. А там – и Новый год! Чудесный праздник, я люблю его так же, как любила в детстве. Только очень не хватает ёлочки. Но где же её, родимую, найдёшь в этой дикой пустыне…
Как всегда, я Вас совсем заболтала, отвлекла от ратных подвигов.
Скоро увидимся.
Целую. Ха-ха, в щёчку.
Счастливый Марат, дурацки улыбаясь, сел на скрипнувшую койку. Ему показалось, или вот в этом «Ха-ха, в щёчку» был какой-то кокетливый намёк?
Монгольская одиночка – словно из Средневековья: криво обмазанные грязные стены, совершенно непрозрачное окно в ладонь под потолком. Ржавая бадья – «параша», постелью – куча сопревшей соломы прямо на полу. Железная скрипучая дверь – на улицу, в проход между бараками. И жуткий, невозможный холод.
В обед принесли миску чего-то ужасного: даже не капуста с гнилью, а гниль с капустой. Хлеба не полагалось. Вязьмин понюхал, вылил в парашу. Глотнул вонючей воды из захватанной кружки, едва не вернул её туда же.
Сгрёб солому в кучу, лёг. Запахнул шинель, сунул руки под мышки – от стужи помогло мало. Саднило разбитое лицо. Провалился в забытье, как в болотную ледяную жижу. Время зависло. Сколько прошло: сутки, двое?
Когда загремели ключи в замке – выдернулся с трудом из полусна. На мгновение потеплело: вдруг Марат? Или монгольский капитан – тоже неплохо.
Начал подниматься с лежанки навстречу тени, закрывшей едва видный проход в камеру. Едва уловил какое-то немыслимо быстрое движение – в голове взорвалась ослепительная вспышка. Погасла.