Пришла тьма. Навсегда.
Утром Тагиров за пять минут до назначенного времени был на КПП. Подъехал старенький газик с монгольскими номерами, мигнул фарами. Марат подошёл, распахнул дверь, вежливо сказал:
– Сайн байнуу, кампан Доржи![15]
Капитан поморщился:
– Не надрывайтесь, лейтенант. Садитесь, поедем в тюрьму, ваш друг-прапорщик жаждет встречи. Иначе отказывается отвечать на мои вопросы. Может, и вам чего расскажет. Насколько мне известно, есть у майора Пименова к нему отчаянный интерес.
Когда поехали, Тагиров полюбопытствовал:
– Вы очень чисто по-русски говорите. Где научились?
Капитан, крутя выщербленную баранку, хмыкнул:
– Так естественно, что младший брат знает язык старшего. Вам-то и в голову не придёт монгольским языком интересоваться, не так ли? «Сайн байнуу» – потолок советского офицера. Ну, ещё «Зогс! Буц ад!»[16]. Исчерпывающе для общения с чурками.
Марат растерялся от такой агрессии, замолчал. Доржи с его сдержанностью, необычным для монгола тонким лицом внушал симпатию – а вот поди ж ты.
Минут за сорок доехали до ворот монгольской тюрьмы, посигналили. Часовой не стал открывать, сначала подошёл, заглянул в салон. Что-то гортанно спросил, потом горячо заговорил, размахивая руками. Доржи ответил, разговор больше походил на перепалку. Тагиров, естественно, ничего не понял, только несколько раз уловил знакомое слово «орос»[17].
Часовой убежал, потом вернулся с начальником тюрьмы. Капитан вышел из машины, долго переругивался. Наконец, вернулся, выматерился на чистом русском:
– Тля, приплыли.
Лейтенант осторожно поинтересовался:
– Что-то случилось?
– Ага, случилось. Прапорщик ваш убит. Зона закрыта, никого не пускают, разбираются.
– Ни фига себе! А как это так?
– Да они сами не поняли. Конвойного, который за штрафную камеру отвечал, оглушили, ключи вытащили. Прошли в камеру, убили Вязьмина. Предварительно – перелом основания черепа. Похоже, что голыми руками.
Капитан повернулся к Марату, посмотрел внимательно:
– Слушай, лейтенант, а это не ваших ребят заслуга, а?
– Да с чего вдруг?! – поразился Тагиров. – Нам зачем? И как?
– Ну, кто вас знает. Пришили прапорщика, концы в воду. И на нас свалите, в монгольской же зоне всё произошло. Скандал гарантирован. По нему ведь даже судебного решения не было, только прокурорское. Не успели, да и вашего консула ждали. А каким образом – так это понятно. У вас, в Сайн-Шандинском спецназе, такие бугаи служат! Один этот, Деряба, чего стоит. Вполне может щелбаном шею сломать. Охрана здесь, считай, никакая. Вашим профессионалам – раз плюнуть.
Тагиров озадаченно промолчал. Доржи махнул рукой:
– Хотя с тебя взятки гладки. Откуда лейтенанту о таких делах знать? Поехали, довезу до гарнизона.
Развернулся в два приёма, добавил оборотов. Газик надрывно заревел стареньким движком, заскрипел железяками.
– Товарищ капитан, неужели вы всерьёз думаете, что такая штука может случиться? Что наши начальники приказали напасть на… на союзников? – Осторожно поинтересовался Марат.
– Кто его знает. Вы нас ни во что не ставите – это неоспоримый факт. И отношения между нами неравноправные. Да и вообще! – Доржи распалялся всё больше. – Все наши беды – с вашей помощью!
Тагиров уже не рад был, что задал вопрос. Капитан вещал, стуча в такт злым словам кулаком по рулю:
– Вот ты интересуешься, откуда я хорошо русский знаю. А я в Москве учился, в университете, на историческом. И ещё потом, в аспирантуре. Кандидатскую написал. За неё и отгрёб по полной. Якобы коснулся обидной для СССР темы. До защиты не допустили, вместо степени и кафедры в Улан-Баторе – в этом заштатном Сумбэре спекулянтов с алкашами отлавливаю. А я учёный! Историк, а не мент, понятно?
– А что за тема диссертации была?
– Не важно! Какая разница?
Газик побежал веселее – начался спуск с горы к монгольскому Сумбэру. Доржи продолжал:
– Знаешь, как ваши мою Монголию называют? «Страна консервных банок»! Потому что всю степь испоганили своим мусором, валите всё подряд, не глядя! А монгол, просто чтобы ямку выкопать, сначала молится и жертву приносит, потому что нельзя мать-землю обижать, сон её тревожить. Свою страну загадили – ладно, но в гостях-то умейте вести себя прилично!
Марат согласился:
– Да, наши помойки – это позор, конечно. Но ведь Союз у вас дороги строит, заводы, дома. Согласись – без нашей помощи ничего бы этого не было.
Скрипнули тормоза.
– Приехали, вылезай.
Марат поглядел – машина стояла у двухэтажки на сумбэрской улице.
– А что здесь? Мне же в гарнизон надо. – И понял: монгол обиделся, высаживает. Теперь придётся пешком топать десяток километров.
– Живу я здесь, вот что. Пошли, пообедаем, заодно расскажу тебе всю правду про вашу помощь.
Обстановка в квартире Доржи была бедная: разнокалиберная мебель, кое-как подлатанная, голые стены. Жена, тихая и старающаяся поменьше показываться гостю на глаза, хлопотала на кухне. Капитан по телефону дозвонился до своего начальства, а потом – до майора Пименова, рассказав о происшествии в тюрьме. Марат с интересом рассматривал портрет на стене, написанный маслом. На нём был изображён какой-то древний военачальник, чем-то неуловимо похожий на Доржи: тонкий нос с горбинкой, узкая полоска крепко сжатых синеватых губ, властный взгляд. Рыжеватые волосы с проседью, аккуратные усы, редкая борода, клочок волос под нижней губой.
Начальник милиции закончил с разговорами, сел за стол, позвал Тагирова:
– Давай, лейтенант, сейчас есть будем. Жена чай для тебя специально заварит, без жира, соли и молока, – и кого-то передразнил: – И как вы только такую гадость пьёте, тьфу.
– Что там прокурор говорит?
– Да он злой, как чёрт. Будет в Улан-Батор звонить, жаловаться на меня, ха-ха-ха!
У Доржи явно поднялось настроение, хотя повод был непонятен.
– Так вот, Марат, я тебе скажу про вашу помощь. Вы своей жизнью здесь, магазинами, зарплатами нас унижаете. Заставляете чувствовать себя отсталыми и нищими. А это оскорбительно, понятно?
Тагиров даже растерялся.
– Погоди, капитан, но ведь это нормально – лучше жить. Не в юртах, а в домах с отоплением и водой. Не только баранов пасти, а на заводах… Ну, сейчас вы небогато живёте – так раньше ещё хуже было, верно? Со временем и у вас всё будет, как в Союзе, дороги, города. Машины у людей появятся, мебель, телевизоры. Что там ещё?
– Вот ты с виду умный, а дурак. Раньше моему народу принадлежала эта степь – вся! У него были звёзды, солнце, небо! Скажи мне, лейтенант, какая такая шмотка может заменить мне ветер? А теперь мой народ думает, что не это главное. Чувствует себя униженным. И вместо того, чтобы, как предки, встречать со своими стадами рассвет в пустыне, они по твоему гарнизону ползают, пустые бутылки собирают. По помойкам, как крысы… Тьфу!
Марат чувствовал в словах Доржи какую-то древнюю, неизвестную ему раньше правду, но не сдавался:
– А прогресс куда ты денешь? Всё человечество о том и мечтает, чтобы лучше жить. Богаче, счастливее, свободнее.
Монгол распалился:
– Да в чём оно, это ваше богатство?! Жрать больше, чем желудок переварит? Комнат в этой каменной коробке, – Доржи шарахнул кулаком по стенке, – больше? Так какой бы ни был у тебя большой дом – степь просторнее. Мой младший сын позавчера первый раз пошёл – это счастье! А свобода – сесть на коня и скакать куда глаза глядят. Вот хорошая у меня машина, хоть старенькая. Но казённая и железная. А конь – мой! И не только потому, что на нём моё клеймо стоит, а потому, что любит меня. Сделан он из такого же мяса и крови, что и я. Машина у меня губами с ладони кусок сахара не возьмёт. И не пожалеет, если мне плохо.
Доржи, тоскуя, глядел куда-то вдаль, будто высматривал резвящегося на весенней траве верного жеребца. Продолжил:
– Прогресс ваш – фигня. Счастливое человечество несётся на стальной безмозглой дуре о шести цилиндрах и в руке сжимает кусок колбасы, которая уже в горло не лезет. А впереди – пропасть, набитая мусором и токсичными отходами. Апокалипсис в дерьме, тьфу!
– Погоди, но это ты про западный мир говоришь. Советский Союз же не такой! Мы, это… За победу коммунизма. За всеобщее равенство!
Капитан посмотрел на Тагирова с жалостью, как на недоразвитого:
– Какой ещё коммунизм? Сколько ваших только и думают, как контрабандой мех и кожу в Союз протащить? Я в Москве семь лет прожил – все носятся как угорелые, достают всякую дребедень: хрусталь чешский, смеситель финский, индийский чай, башкирский мёд… Ну, про мёд – я так, к слову. А равенством у вас и не пахнет. Работяга с завода ЗИЛ и кремлёвский чиновник живут, как на разных планетах. И не пересекаются вообще, без контакта между цивилизациями.
Жена вошла, расставила пиалы и тарелки со снедью, налила чай. Доржи продолжил:
– Это семьдесят лет назад вы, русские, идеями горели. И нас тогда же заразили. А теперь – всё. Скуксились ваши идеи до размера чека Внешторгбанка. Ладно, давай поедим, а то соловья баснями не кормят.
Уже сумерки проскочили незаметно, чёрным шелковым халатом упала ранняя зимняя ночь. Доржи разлил, продолжая разговор:
– Чужеземный солдат, даже друг, всё равно оккупантом становится в конце концов. Лучше вашим вернуться. И вам дома лучше, и нас ничего не напрягает.
– А если китайцы нападут?
– Позовём – придёте на помощь. Ведь придёте?
Марат уже слегка опьянел. Полный любовью к ставшим вдруг понятными и близкими монголам искренне ответил:
– Конечно, братишка! Да я первый… Если что вдруг.
– Вот и отлично. – Капитан удовлетворённо кивнул. – Так и с промышленностью, надо что помочь – давайте. За деньги. А мы ещё поглядим, – Доржи хитро подмигнул, – кто дешевле да лучше сделает, вы или, там, японцы.