Оба были очень довольны, что вот так, легко и непринуждённо, порешали все мировые проблемы.
Марат вдруг вспомнил о сегодняшнем:
– Доржи, как думаешь, зачем меня Вязьмин – покойник звал?
– Теперь-то не узнаешь, – вздохнул монгол. – Может, исповедаться хотел, душу освободить? Оружие-то так и пропало у вас, с концами.
Тагиров поглядел на портрет:
– А это кто? Дедушка твой? Ты на него похож.
– Ты что, это же Чингисхан. Был у нас один художник, в тридцатые годы. Репрессировали его. Вот как раз за эту работу. А портрет в вещдоках пылился, я стащил и дома повесил.
– Не понял, за что репрессировали?
Капитан вздохнул.
– А за что и меня из науки погнали. Нельзя Чингисхана популяризировать. Я ведь диссертацию про него писал, про самого великого из монголов.
– Всё равно не понял. Почему нельзя-то?
Доржи рассердился:
– Почему-почему… Заладил, блин. Потому что он типа старшего русского брата обидел, мир захватить хотел. Эти уроды из идеологического отдела даже не знают, что Темучин умер задолго до монгольского вторжения на Русь. Кретины необразованные. Давай, за него выпьем. Великий был человек!
Потом, для равновесия, выпили за Дмитрия Донского. И почему-то за Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова. Капитан продолжил:
– Или нашу веру взять. Восемьсот дацанов[18] по всей Монголии стояло! А ваши большевики у себя все церкви повзрывали или в овощные склады переделали – нет, мало им, ещё и наших заставили то же самое сотворить. Все монастыри пожгли, все! Пять или шесть штук осталось. Двадцать тысяч монахов-лам без суда и следствия – в расход. А ведь они своими молитвами и размышлениями мир держали, чтобы не упал в ад.
– Ну, не упал ведь? – хмыкнул Марат.
– Да ты вокруг посмотри. Уверен? – Доржи погрустнел. – Вот умный человек сказал, что дорога в ад вымощена благими намерениями. А я так скажу: камнями она выложена, которые из руин церквей взяты. Дед мой чудом тогда живым остался. С одной стороны, хорошо, что коммунисты его из монахов выгнали. Ламам-то жениться было нельзя. А так – он отца моего родил, продолжил род. Только потом всё равно пришли, забрали… Расстреляли его.
Помолчали, ещё выпили.
Лейтенант хитро прищурился:
– Значит, ты монгольский националист?
– И патриот.
– Ну, мы все патриоты. И интернационалисты.
– Марат, тебе пропагандисты каши в башку намешали. Либо то, либо другое. И ещё. Патриот – это не тот, кто хвалит сермяжную кучу фекалий посреди родного двора. И уж точно не тот, кто зовёт западных журналистов: а вот, поглядите, у нас ещё и тут всё плохо, расскажите об этом на «Голосе Америки». Настоящий патриот идёт и молча эту кучу убирает, а вместо неё строит детскую площадку. Если повезёт – лопатой убирает, а нет – так голыми руками.
Тагиров попробовал эту мысль с разных концов. В принципе согласился. Неожиданно для самого себя спросил:
– Доржи, а ты чингизид?
Капитан загадочно улыбнулся:
– Говорят, мы из рода Борджигин.
– Не понял, что это значит?
– И не важно. А вот ты сам, случайно, не из чингизидов?
Тагиров рассмеялся, а потом, заговорщически подмигнув, ответил:
– Бабушка рассказывала, наш предок из татарских царевичей, мурзой был. А они все с примесью чингисовой крови.
– Очень интересно. Можно одно предсказание проверить на тебе.
– Какое?
– Ну, есть откровение знаменитого Бхогта-ламы. Что могила Чингисхана расположена здесь недалеко, под Чойром. Даже примерно известно место. И могила даст знак потомку Великого из рода, который живёт далеко на северо-западе, в улусе Джучи, и не знает седла. Ты в последний раз когда на лошади скакал?
– Никогда.
– А ну-ка, поехали!
– Что, прямо сейчас? Ты же выпил.
– А как раз сейчас, ноябрь по-вашему. И новолуние. Подумаешь, выпил. Я тут главный милиционер. Поехали!
Оделись. Марат, хихикая от предвкушения дурацкого приключения, долго не мог пропихнуть руку в рукав шинели, пока не догадался вынуть оттуда скомканный шарф. Машина завелась на удивление легко. Доржи собрался, на смешочки не отвечал; глядя на него, Тагиров даже слегка протрезвел и понял, что для монгола это всё не шутки, и он относится к пророчеству серьёзно.
Поднялись на какие-то холмы, вышли из машины. Марат поинтересовался:
– И чего надо делать?
– Тсс, тихо. Просто стой и молчи. И замечай всё вокруг, нет ли чего необычного.
Было хорошо. Ветер стих, мороз бодрил, но не грыз. Звёзды крупными каплями просачивались сквозь чёрный муар, одинаково глубокий по всему пространству. Только «вертолётка», как всегда, подсвечивала темноту золотой пылью огоньков, и там в вышину рвались три луча прожекторов, щекоча небо. Вот ведь у лётчиков жизнь – круглосуточно полёты.
Доржи тихо поинтересовался:
– Ну как?
– Хорошо!
– Тля, я понимаю, что неплохо. Знак видишь какой-нибудь?
– Неа.
Капитан разочарованно сплюнул, пошёл к машине. На обратном пути молчал, переживая. Марат чувствовал свою вину, которую непонятно как исправлять. Сказал, чтобы просто нарушить неловкую тишину:
– Тяжело лётчикам служить, и ночью летают. Прожекторами полосу освещают, наверное.
– Ага, – машинально согласился Доржи. – Это ты к чему?
– Там, на холмах когда стояли. Небо освещено, ты не видел, что ли?
Капитан резко нажал на тормоз – Тагиров качнулся вперёд, стукнулся кокардой о стекло. Выругался:
– Поаккуратней можно, блин?
Доржи повернулся к нему, вцепился в шинель:
– Ты о чём? Где освещено?!
– Так прожектора над «вертолёткой». Три штуки.
Капитан схватился за голову:
– Идиот! «Вертолётка» с другой стороны. Там, куда мы ездили, вообще ничего нет, пустая степь. Это знак был.
Марат присвистнул:
– Во дела! Ну так давай назад, я покажу, где огни видно.
Доржи устало покачал головой:
– Бессмысленно. Знак один раз в жизни даётся. Увидишь то же, что и я, – сплошную темень.
– И чего теперь нам делать?
– Да ничего. Сына родишь – привози сюда, как ему двадцать лет исполнится. Теперь-то ясно, что ты – чингизид.
Тагиров протянул:
– О-о-о, двадцать лет сыну, которого и в планах нету! Это когда же случится?
– Теперь не важно. Могилу с тринадцатого века найти не могут, ещё пара-тройка десятков лет значения не имеет. Там и золото, и Орхонский Меч. А это власть над миром, брат-чингизид!
Газик старательно полз по крутому подъёму. Марат, пригревшись, задремал, думая: «Вот, блин! Чингизид, не хухры-мухры».
Маленький китаец в прожжённом и неимоверно грязном шёлковом халате прищурился и принялся наводить огромный арбалет на треноге точно между зубцами крепостной стены. Стоявшие рядом два здоровенных монгольских бойца, голые по пояс, шумно сопели, отдыхая после тяжкой работы – натяжения тетивы арбалета.
Китаец хлюпнул вечно простуженным носом. Отпрыгнул от деревянной ложи орудия, стукнул сухим кулачком по спусковому рычагу.
– Шш-у-у-х!
Тяжелоё копьё сорвалось с направляющих, загудело пожилым шмелём. Пролетев добрые две сотни шагов, с жутким хрустом пробило грудь тангутского лучника, сбросив тело внутрь крепостной стены.
Китаец тонко закричал, дёргая птичьим кадыком, радостно захлопал ручонками по бёдрам. Монголы вздохнули. Кряхтя, блестя потной кожей, под которой толстыми верёвками вспухли вены, вновь принялись натягивать тетиву.
Жаркий август 1227 года никак не кончался. Тихий ветерок, измученный духотой, еле шевелил конские хвосты на знаменах, криво стоящих у входа в огромный ханский шатёр. Осада тангутской столицы Чжунсина длилась уже полгода и порядком надоела всем.
Пожилой темник[19] снял тяжёлый китайский шлем, с облегчением покрутил уставшей шеей. Стянул через голову перевязь с длинным мечом, отдал склонившемуся в глубоком поклоне охраннику. Низко нагнувшись, шагнул в полумрак шатра.
Старец, как обычно, сидел перед низким столиком и мелкими точными мазками кисточки покрывал шелковый свиток причудливыми буквами. Поднял взгляд, кивнул вошедшему. Спросил:
– Ну, как там?
Темник зло подумал: «Всё пишет, пишет… Чего пишет? Зачем?» Сам он писать не умел. Ответил:
– Ты про что? Крепость держится. Чего они там жрут, интересно? Полгода без подвоза. Лошадей давно съели… Не иначе, сказками питаются. Или собственными трупами, собаки тангутские.
Старец отложил кисточку, аккуратно закрыл бронзовую чернильницу. Внимательно посмотрел на военачальника. Строго сказал:
– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. О чём говорят воины? Кто-нибудь догадался?
Темник помрачнел. Сел напротив старца, подогнув ноги в пыльных сапогах. Покачал бритой головой:
– Нет. Все думают, что Великий Хан просто болен и не в настроении, поэтому не выходит из шатра.
– Это хорошо, – старец довольно зажмурился, – это очень хорошо. Уже неделя прошла, как Темучин покинул нас ради охоты на Небесах, а никто не догадался. Так мы и тайно похороним его, согласно завету, и спокойно успеем собрать курултай[20], чтобы выбрать нового властителя. И не допустим смуты в империи.
Темник тихо проговорил:
– Я всё не могу поверить, что его больше нет. Что теперь будет со всеми нами? И зачем ты приказал отправить вместе с его телом Орхонский Меч? Как будем покорять тангутов?
Старец проворчал:
– Орхонский Меч! Зачем теперь вам меч? Воин побеждает в бою, но удержать униженного врага в подчинении и создать государство может только Вождь! Чингисхан оставил нам огромную страну, покрывшую своим шатром полмира. Вот и обживайтесь, вводите мудрые законы, берегите свой народ… Счастливый и свободный народ непобедим безо всякого меча.
Уставшие быки роняли в пыль серую пену. Пронзительно скрипели, будто рыдая, деревянные колёса повозок. Лохматые низкорослые кони отсчитывали шаги, звякая в такт сбруей, и в такт качались в сёдлах дремлющие всадники…