Уже неделю караван шёл навстречу полуденному солнцу. Шёл, избегая торных дорог и кочевий. И горе было тому, кто встречался по пути, – мрачные багатуры убивали случайного свидетеля, не объясняя причин и не слушая просьб о пощаде.
Там, где начинается безлюдная пустыня, тысячи рабов выроют гигантскую могилу. Вместе с телом Великого Хана опустят под землю сундуки с драгоценными камнями из Индии, оружие из дамасской стали и китайские серебряные безделушки, и сто возов золота в монетах, слитках и украшениях… В тяжелом футляре из бесценного палисандра – древний клинок из белого Небесного железа, приносящий своему владельцу победу в любой битве. Орхонский Меч.
Рабов убьют. Потом отборные багатуры убьют всех воинов из охраны каравана. Прогонят тысячные стада над могилой, чтобы и следа не осталось. А на обратном пути, торопясь доложить о выполненном приказе в ставку у тангутской осажденной столицы, верные багатуры умрут от неизвестной болезни – все до одного.
Восемьсот лет будут искать могилу Чингисхана: на берегах Онона и в горах Хингана, в запретных холмах Бурхана и в Маньчжурии…
И даже легкомысленный ветер Гоби забудет её настоящее место.
Глава шестая. Цвет измены
Давно уже канула в небытие великая советско-китайская дружба, и не пели на улицах «Слышен на Волге голос Янцзы, видят китайцы сиянье Кремля…». Холодная война между нами так и норовила свалиться на раскалённую сковородку. Но поезд «Пекин – Москва» всё так же раз в неделю, по понедельникам, покидал центральный вокзал китайской столицы и отправлялся на север. Состав из десяти мягких пульманов с роскошной отделкой. Ресторан, а в нём – лучшие повара-виртуозы, все поголовно члены Коммунистической партии Китая, способные и утку по-пекински, и фуа-гра соорудить с одинаковым искусством.
На станции Сумбэр особенный эшелон стоял целый час. Из вагонов высыпали красавцы проводники в шинелях генеральского сукна и белых перчатках, бросались надраивать и так сияющие ручки и стёкла.
Пассажиры – сплошь функционеры в костюмах одинакового покроя и неопределённого цвета, с тяжелой печатью ответственности на озабоченных лицах. Но в последнее время всё больше становилось туристов со всего света, моду набирал недельный трип через Сибирь в перестроечную Москву.
И для советских, и для монголов этот эшелон – еженедельная головная боль. Заранее совместные патрули зачищали станцию от усталых командировочных солдатиков в потрепанных бушлатах, лихих дембелей и перепуганных аратов. Сами прятались за угол и лупили глаза на раскованных иностранцев – гладких, сытых, самоуверенных. Гости громко разговаривали, бродили по станции, снимали фотоаппаратами и дорогущими ручными кинокамерами всё подряд, всякую ерунду – от железнодорожного расписания до пылящего далеко в степи на низкорослом коне пастуха. Некоторые забредали в вокзальный ресторан, по такому случаю вылизанный до блеска. На входе вывешивалась табличка на всех языках: закрыто на обслуживание заграничных пассажиров.
Монгольский милиционер у ресторанной двери заискивающе улыбался, распахивал створки – некоторые принимали его за швейцара, кидали мелочь, а то и мятые бумажки. Строго отсекал любопытных местных и советских, тыкал пальцем в табличку. Но этого человека пропустил сразу, не дожидаясь, пока тот достанет документ, – знал в лицо.
Монгол вошёл в зал, огляделся – всё было забито. Посреди ресторана собрала в груду столы американская компания, вольготно расселась. Орали, хохотали, гоняли обслугу – заказывали блюдо или напиток, нюхали, отодвигали с отвращением и требовали следующего по списку.
У окна за маленьким столиком сидел подтянутый китаец с седым аккуратным бобриком, его пальто лежало на свободном стуле. Официант узнал вошедшего монгола, подскочил, виновато развёл руками: «всё занято». Китаец поднял взгляд от меню, убрал пальто, жестом пригласил – «присаживайтесь». Официант облегчённо вздохнул, унёсся на кухню исполнять очередной каприз янки.
Монгол благодарно кивнул, сел за стол к китайцу. Произнёс по-английски:
– Вы очень любезны.
– Не стоит благодарности. – Седой протянул меню. В уголке еле заметным карандашом два иероглифа – «жёлтый» и «судьба». – Что-нибудь посоветуете из местной кухни?
Монгол произнёс отзыв:
– Устрицы вам здесь не подадут.
Первое волнение агентурной встречи прошло, но монгол всё равно ёрзал на стуле. Местная госбезопасность – одно название, смех. Но русская контрразведка внушала опасение. Конечно, станция – не их территория, но мало ли…
У туриста в кармане лежал настоящий паспорт на имя бизнесмена из Малайзии, представителя тамошней китайской диаспоры. Однако монгол прекрасно знал: перед ним – начальник отделения второго управления Генштаба Народно-освободительной армии Китая товарищ Ши Пин. Проще говоря – военная разведка.
Разговор шёл тяжело. Седой давил:
– Ваша активность не соответствует нашим ожиданиям. Время идёт, и ничего серьезного не сделано.
– Вы не представляете, насколько трудно работать. Местные очень редко вербуются – ненавидят Китай гораздо больше, чем русских.
Ши Пин нахмурился:
– Тем не менее средства и помощь вы получаете исправно. Ещё в сентябре мы усилили вас одним из лучших своих профессионалов, используйте его.
Собеседник кивнул, соглашаясь.
– И чуть не провалились из-за этого, вашего… – Седой щёлкнул пальцами, вспомнил, сказал по-русски: – Прапорщика. Вы молодец, что грамотно его устранили, свели стрелки на монгольскую сторону. Насколько я помню из отчёта, расследование гибели зашло в тупик? Это хорошо. И нам известно, что в Улан-Баторе в связи с инцидентом советские задавали неприятные вопросы союзникам. Но это всё мелочи. Значит, так. Нужна хорошая акция, с применением оружия, с трупами. И обязательно – с международным резонансом.
Монгол растерянно спросил:
– Вы имеете в виду нападение на русскую военную часть? Склады? Тут, недалеко, бензохранилище…
Разведчик тяжело вздохнул. Господи, с какими дилетантами приходится иметь дело!
– Включите фантазию, в конце концов! Ну, сгорит сотня тонн топлива – о такой мелочи ни один телеканал не станет сообщать. Надо напасть. На поезд.
– Какой поезд?
Ши Пин усмехнулся и показал пальцем в окно:
– На этот. Через две недели на нём поедет делегация на международную выставку в Иркутске. Журналисты, бизнесмены из Австралии, Штатов, Сингапура. То, что надо. Обстреляете из тех самых автоматов, что взяли у русских. Патронов не экономьте. Калибр «пять сорок пять» в монгольской армии не используется. Значит, что?
– Что? – сглотнул комок собеседник.
– Значит, это только русские военные могли убить несколько мирных иностранцев. Не важно почему – спьяну или от пещерной ненависти к западной демократии. Подумайте, как сделать так, чтобы рядом с местом происшествия оказались советские. Наше ведомство позаботится о правильной подаче происшествия в средствах массовой информации. А это серьезный повод для того, чтобы поднять вопрос о выводе советских войск из Монголии. Так как они – угроза миру, престижу МНР. – Седой покрутил рукой. – Как-то так. Понятно?
– Ясно. – Монгол наклонил голову в знак согласия и не сразу поднял.
Чтобы успеть спрятать страх в глазах.
– …За недобросовестное исполнение обязанностей при подготовке личного состава автоколонны, приведшее к гибели подчинённых, объявить коммунисту Тагирову выговор с занесением в учётную карточку. Кто «за»? «Против»? Воздержался? Принято единогласно. Всё, товарищи коммунисты, повестка дня исчерпана, собрание объявляю закрытым. – Парторг начал собирать бумажки.
Заскрипели стулья. Народ, уставший от долгого сидения, весело гомоня, пошёл на выход. Те, кто проходил мимо, ободряюще подмигивали Тагирову, похлопывали по плечу: легко, мол, отделался. Разгром батальона РАВ завершился – командира уволили в запас (хорошо хоть, что с пенсией). Замполита, который вообще ни сном ни духом не знал о происшедшем и только что приехал из отпуска, перевели с понижением в должности в Забайкалье. Заместитель командира по тылу, в ведении которого находился ограбленный склад вооружения, сидел в Чите, в штабе округа, и ждал решения участи – просто увольнение или суд.
Сундуков подошёл, начал:
– От так от, лейтенант! Говорил я – всякую фигню училища готовят, присылают в войска незнамо что. Бойцов угробил? Вот и отвечай. Это тебе повезло, что записи имеются в журнале инструктажей, а то вообще вылетел бы из партии как пробка. Понял, лишенец?
Покрасневший Тагиров вскочил, зло заговорил, почти срываясь на крик:
– Кто вам право дал оскорблять? Я такой же офицер и коммунист. Получил взыскание – буду исправляться. А хамить можете своей жене, если терпит, понятно? Идите вы… подальше!
Полковник остолбенел, отступил на шаг:
– Чё? Чё ты сказал, сопляк?
– Чё слышал. Ещё и глухой, ёрш твою медь.
Марат побежал, растолкал ошарашенных офицеров, выскочил вон.
Повисла тишина. Сундуков не сразу смог что-то сказать:
– Вы… Вы слышали это, товарищи коммунисты?
Коммунисты повели себя неадекватно: кто-то хихикнул, кто-то радостно пялился на Дундука. Прикрытый толпой, самый смелый спокойно произнёс:
– Ничего мы не слышали, Николай Александрович. Правда, товарищи?
Все закивали, соглашаясь, и повалили на выход.
Тагиров курил на улице, успокаиваясь. Когда вышел на крыльцо Дундук, лейтенант демонстративно отвернулся. Полковник постоял, потоптался, ушел в штаб.
Подошёл Морозов, похлопал по спине:
– Ничего, комсомол, всякое бывает. Я за первый лейтенантский год четырнадцать служебных взысканий получил и два комсомольских.
– Спасибо за поддержку, товарищ майор.
– Ты сам питерский, так?
– Ага.
– Завтра поедешь в командировку в Ленинград, заберешь блоки для лазерных дальномеров. Заодно развеешься от всего. Только не увлекайся! – майор погрозил пальцем. – Три дня на разграбление города, и назад.