Марат растерялся от радости. Морозов уже уходил, когда крикнул в спину:
– Спасибо! Спасибо за всё, товарищ майор!
Роман Сергеевич, не оборачиваясь, поднял вверх сжатый кулак.
Помощник начальника штаба батальона Воробей выдал документы на командировку и загранпаспорт, в финчасти вручили синюю бумажку, позволяющую получить в Союзе накопившуюся за три месяца зарплату – почти восемьсот рублей, сумасшедшие деньги.
Марат уже запрыгивал в дежурную машину, чтобы ехать на станцию, когда прибежал запыхавшийся Викулов. Вручил обмотанную шпагатом нетяжёлую коробку и листок бумаги:
– Вот, в Иркутске будешь – позвони, я телефон написал. Подъедут, заберут посылку.
– А что там?
– Ну… – Викулов неопределенно пожал плечами. – Потом объясню. Ерунда всякая.
Водитель поторопил:
– Поехали, товарищ лейтенант, на поезд опоздаем.
Тагиров пожал руку на прощание, захлопнул дверцу.
Добрался до Улан-Батора. С удивлением смотрел на такие заполненные людьми площади и улицы, пялился на светофоры – отвык. Оказывается, тонкий слой цивилизации слетает быстро, забывается.
На военном аэродроме Налайха сел на самолёт до Иркутска.
Даже воздух на Родине был другим – вкусным, снежным. Славянские милые лица, надписи на понятном языке, матерная скороговорка грузчиков – всё было родным, веселило сердце и дарило предвкушение праздника.
В отличном настроении Марат добрался до пожилой сердитой тётеньки – таможенницы. Водрузил чемодан, набитый гостинцами, и викуловскую посылку на металлический стол. Подумал: надо же, всего три месяца не был в Союзе, а как соскучился!
– А колбасу нельзя. Есть на колбасу документы? – противным скрипучим голосом заявила тётенька. Она распахнула чемодан и рылась в его внутренностях.
Марат растерялся. Всё в СССР сейчас меняется, конечно. Перестройка там, ускорение. Но чтобы паспорта на пищу вводить – это явный перебор.
Тётя затрясла перед лицом лейтенанта сухой и твёрдой, как линия партии, палкой копчёной колбасы, купленной по случаю в гарнизонном продмаге:
– Ну так что, нет на сервелат санитарного документа? Тогда будем сжигать. А консервы можете провозить.
Тагиров, наконец, сообразил: в стране дефицит всего, пустые магазинные полки, даже сигареты кое-где по талонам. Колбаса и тушенка – практически валюта в этом заштатном Иркутске. Подавил ухмылку, заявил:
– Сжигайте. В моём присутствии. А то знаете, как бывает, – врут, что сожгли, а сами тащат колбасу домой и детей ею, непроверенной, травят.
Таможенница что-то злобно прошипела, бросила жёсткую палку в покоцанный чемодан, грохнула крышкой. Ткнула пальцем в картонную коробку:
– А тут что?
Блин, действительно, а что там? Вдруг Серёга какую-нибудь контрабанду подсунул? Ведь и не оправдаешься, что чужое, – посылки перевозить запрещено. Марат, стараясь не показывать волнения, пожал плечами:
– Так, по службе.
– Откройте.
– Вам надо – вы и открывайте.
Тётка достала откуда-то снизу огромные ножницы, вспорола шпагат. Рванула картон, заглянула внутрь. Подняла удивлённые глаза, проскрипела:
– Как это понимать?!
– Чего-то мы с тобой не докопали, прокуратура. Не думаю, что можно дело с батальоном РАВ считать оконченным, – озабоченно сказал контрразведчик Мулин Пименову.
– Почему так считаешь?
– Ну вот, смотри. Во-первых, похищенные боеприпасы и автоматы где? Неясно. Во-вторых…
– Подожди, – перебил прокурор, – может быть, прапорщик их просто припрятал где-то. Плохо искали.
– Во-вторых, – с нажимом повторил особист, – откуда у него при задержании загранпаспорт оказался? Они хранятся в штабе, в несгораемом шкафу. Кто-то помог? Есть сообщники в управлении батальона?
– Ну мало ли, – пожал плечами майор, – тот сейф можно ногтем открыть.
Капитан едко заметил:
– Если бы ты нормально самоубийство сержанта Ханина расследовал, то ещё тогда можно было все последствия предотвратить. Легко купился. Элементарную графологическую экспертизу даже не провёл, посмертную записку не проверил.
– Слушай, не умничай, а? – Майор Пименов завелся, вскочил из-за стола. – Это только так громко называется – «прокуратура гарнизона». Смех! Прекрасно знаешь, что вся прокуратура – это я один. Ни следователей, ни помощников, одни внештатные дознаватели по войсковым частям, а с них какой спрос? У меня всё оборудование – карандаш да мозги. А ближайший эксперт-графолог – в Союзе. Ты ещё предложи отпечатки пальцев снять с чего-нибудь, блин!
– Ладно, ладно, не заводись.
– А ты не заводи, умник. Я третий год прошу оборудование для фотолаборатории прислать, реакции – ноль. Вместо квалифицированного патологоанатома – сильно пьющий хирург из госпиталя. Тьфу!
Особист примирительно заметил:
– Ну, раньше и расследовать особо нечего было. Дедовщина да пара самоубийц в год. Это с сентября какая-то хрень началась.
– Ты, Мулин, лучше скажи: с монголами-то что? Будут помогать как-то?
Капитан отрицательно помотал головой:
– Теперь вряд ли. Наш командующий армией в Улан-Баторе, в монгольском МВД скандал закатил, что они Вязьмина угробили, не дали расследование провести. Обиделись они.
Пименов вздохнул и промолвил:
– Такое впечатление, что советско-монгольской дружбе приходит неотвратимый трындец. Помяни моё слово – попросят скоро они нас на выход.
– Что это такое у вас? – Вид у таможенницы был такой, будто она обнаружила в обычной картонной коробке как минимум половину золота из могилы Чингисхана.
Марат нагнулся, посмотрел. С облегчением выдохнул:
– Не видите, что ли? Обычные электронные платы, перепаянные. Я же говорю – по служебным делам нужны.
– Забирайте, – зло сказала тётка и крикнула: – Следующий!
Марат схватил коробку подмышку, чемодан, быстро вышел на улицу. Интересно, на фига Серёга в Союз отправляет старые платы? Тараканов у него в башке хватает, конечно.
– Нет билетов на Ленинград. Только на послезавтра. Оформлять?
Кассирша, как с картинки из журнала «Крокодил»: перекисью водорода крашенная, золотом в ушах и на пальцах бренчит, губы – красные подушки. Когда-то была ничего, да и сейчас назвать можно привлекательной, если бы не злость и усталость от бестолковых пассажиров.
Марат нагнулся к окошку, придал голосу бархата:
– Мадаммм! Вы же поможете изнурённому защитнику Отечества, долго лишённому женской ласки, добраться как можно быстрее до города трёх революций? – и сунул в щель сложенное пополам воинское требование на билет, а внутри – червончик.
Билетная богиня хмыкнула, пошелестела бумажками. Сообщила:
– Рейс завтра в восемь утра. Не проспи, защитничек.
– А с вами я бы и не уснул, – интимно подмигнул Тагиров, пряча билет.
Кассирша вдруг перестала улыбаться золотыми зубами, разозлилась:
– Все вы трепаться горазды, а как до дела… Не задерживай! Следующий!
Тагиров пошёл в сторону застекленного павильона с горящей по причине начинающегося вечера электрической надписью и силуэтом самолёта. Уже подходил, когда напоролся взглядом на двух солдат с артиллерийскими эмблемами. Мальчишки куда-то спешили, мазком обозначили отдание чести, не прерывая оживлённого разговора. Марат посмотрел вслед, помрачнел – опять придавило в груди, настроение испортилось.
Зашёл, долго ждал глуховатую бабушку-гардеробщицу. Сдал шинель, вошёл в прокуренный зал. Свободные места ещё были, занял столик, заказал официантке графин водки, закуску – на усмотрение. Поставил на свободный стул серёгину коробку. Мрачно решил: «Нажрусь».
За викуловской посылкой подъехал какой-то неразговорчивый дядя. От предложенной Маратом водки отказался («за рулём»), зыркнул глазами по шумящему залу и исчез. Уже обновила графин официантка Света, хихикая над двусмысленными тагировскими шуточками и постреливая глазками. В голове крутилась одна и та же мысль: «А и хрен с ними со всеми». С кем именно – не хватало сформулировать ни сил, ни желания.
Торговые тётки, ухая и тряся свешивающимися боками, лихо отплясывали с грузчиками. Марата тоже потащила танцевать какая-то крашенная ярко-рыжим девица. Девица жарко пахла смесью чеснока и «шанели», глупо хихикала и прижималась горячими выпуклостями. В следующий момент Тагиров обнаружил себя почему-то в гардеробе, за завесой из шуб и пальто, где, прижав рыжую к стенке, яростно мял эти самые выпуклости.
– Сумасшедший! Жора ведь рассердится! – голос девицы звучал скорее одобрительно, чем наоборот.
– Ничего, ничего, – бормотал Марат, запуская руку под юбку, – какой ещё Жора?
Сзади колыхнулись шубы, рёвом иерихонской трубы ударило в спину:
– Шо за вот!
Тагиров успел развернуться и хекнул, приняв удар Жоры в грудь. Потом, уронив вешалку с одеждой, нечаянно снесли спешащую на шум бабушку-гардеробщицу и сцепившимся клубком вывалились в холл. Марат догадался, что в партере у него шансов против стокилограммового Жоры нет; вывернулся из недружеских объятий и начал скакать козлом, уворачиваясь от гигантских жориных кулаков, пинков его многочисленных приятелей, предательских стен ресторана и, кажется, даже коготков вероломной девицы…
Потом Марат сидел на ледяных ступенях у входа в ресторан и быстро трезвел от ночного холода. Официантка Света, причитая, вытирала кровь с его лица жёлтой в электрическом свете салфеткой. Жорина компания наперебой объясняла что-то хмурому милицейскому наряду. Сам Жора при этом держал одной рукой за волосы рыжую девицу, и она молча болталась в такт его энергичным жестам, похожая на повешенную сушиться на ветру половую тряпку.
Марат, кряхтя, поднялся. Голова слегка закружилась; качнулся, но удержался от падения, вовремя схватившись за светину попку, автоматически отметив приятность ощущения. Кашлянул, подошел к милиционеру: