– Ага, точно. То есть опять же – берегут спецов, – продолжал Дима, – не то, что мы. Евреи ту войну выиграли как? Авиацией да ракетами, радиоэлектронными средствами подавления. А когда небо чужое – считай, война проиграна. Арабы пару сотен танков целёхонькими бросили. Топливо кончается – они выскакивают да убегают. Эх! Трусы, короче. Не хотят подыхать, хоть ты тресни.
– Евреи, получается, тоже не особо хотят, – задумчиво сказал Тагиров, – раз своих людей берегут.
В кухню заглянули две перемазанные шоколадом мордашки близнецов. Ойкнули хором, исчезли.
– Что? Да, так и есть, – согласился Быкадоров, – вообще никто не хочет. Одни мы, русские, любим помирать. Какой-то царский генерал говорил: «Чего солдата жалеть, наши бабы ещё нарожают». А знаешь, что самое трудное на войне для ремонтника-танкиста?
– Подбитую машину из-под огня эвакуировать?
– Ни фига! – помотал головой капитан. – Самое жуткое – это потом танк внутри отмывать. От того… Эх! От того, что там после сгоревших ребят осталось. Никому не пожелаю.
Быкадоров замолчал, глядя куда-то далеко. Наверное, сейчас он видел раскалённую солнцем долину Бекаа в июне восемьдесят второго и опять принимал на восстановление подбитую «шестьдесятдвойку». Кумулятивный снаряд или граната – жуткое дело. Маленькая дырочка в броне внешне целого танка, а внутри – ад после трёхтысячеградусного пламени, приваренная чудовищным давлением изнутри к железу чёрная масса из сгоревшего человеческого мяса, резины и пластмассы…
Зашла Рая, что-то дожёвывая. Поглядела на Марата, засмеялась:
– Ты чего детей пугаешь? Прибегают, чуть не рыдают: у Дедушки Мороза борода на боку, а вместо него какой-то чернявый дядя курит сигарету. Признавайся, куда дедушку дел? Лопатой убил, ха-ха-ха! Давай, закругляйся, идти пора. Надеюсь, проводишь меня?
Марат улыбнулся, кивнул головой. Похлопал по плечу мрачного Быкадорова, пошёл в прихожую, где близнецы увлечённо дорисовывали подаренными красками абстракционистский пейзаж на обоях.
Рая целоваться умела. Жадно, до головокружения. И долго. Поэтому шли медленно, регулярно останавливаясь в укромных местечках, подальше от редких фонарей. Наконец отстранилась, рассмеялась:
– Эй, дай передохнуть, неугомонный.
Марат любовался ею – раскрасневшейся, с горящими глазами. Сказал:
– Ко мне пойдём? В квартире никого.
– Соблазняешь? А Каро не боишься? – игриво поинтересовалась Раиса.
– Конечно, боюсь. Он такой большой, грустный, волосатый – как медведь-шатун. Поэтому и говорю: пошли ко мне, а не к тебе.
– Ладно, уговорил, краснобай.
Из окон и с балконов вдруг радостно закричали, рванули в небо разноцветные ракеты. Рая вздрогнула:
– Это что?
– Полночь. Пока мы с тобой целовались по углам, Новый год наступил, – ответил Марат.
– Ну, пошли тогда быстрей, а то так и весну пропустим, – хохотнула Рая.
Зашли в тёмный подъезд. Еле успели прижаться к стене, пропуская развесёлую компанию, размахивающую горящими бенгальскими огнями.
Поднялись на этаж. Опять принялись целоваться, пока Марат нащупывал в кармане гремящую связку. Тагиров наконец оторвался от Раи. Чертыхаясь, начал в полутьме подбирать ключ. Вздрогнул от неожиданности, выронил ключи, когда рядом раздался женский голос:
– Весело отмечаете, молодцы. Даже завидно.
От стены площадкой выше отделилась тень. Ольга Андреевна вошла в жёлтый поток света от уличного фонаря; улыбаясь, начала медленно спускаться по лестнице, отчётливо стуча каблучками по ступеням.
Остолбеневший Марат пробормотал:
– Здравствуйте, Ольга Андреевна.
– Виделись, причём не так и давно. Шесть часов назад, – ледяным голосом ответила Ольга, – а я-то, дура, мужа оставила на банкете. Прибежала поздравить. Но, вижу, вы в этом не нуждаетесь, лейтенант. Раечка вас и поздравит, и утешит. Не так ли, киса?
Рая хмыкнула, но промолчала.
– Вот, шампанское со стола стащила, идиотка. Вам, думаю, оно нужнее, чем мне. – Ольга звякнула бутылкой, поставила на пол. – Счастливо отпраздновать. Горлышко не застуди, Рая. Вино холодное.
И побежала вниз по лестнице, не оглядываясь.
– Напугала, стерва, – перевела дух Раиса, – пряталась ещё. Что, постоянно тебя пасёт, Марат?
Тагиров хмуро промолчал. Поднял с пола ключи, продолжил ковыряться в замке.
– И не стыдно, замужняя тётка, старая уже, а туда же – за мальчиками гоняется.
Марат наконец разобрался со связкой, открыл дверь. Зло сказал:
– Хватит, закрыли тему. Заходи.
Глава седьмая. Зелёный парус
А лично ты, читатель, знаешь, как выглядит волшебная палочка? Так, знатоков историй про Гарри Поттера прошу не выпрыгивать из мантий – это не то, о чём вы подумали. Не виноградная лоза Гермионы Грейнджер и даже (тут почитатели Джоан Роулинг практически падают в обморок от ужаса) не бузинная палочка, изготовленная самой Смертью. Жизнь – это не сказка, друзья. В жизни всё ощутимо, грубо, зримо.
Ага, заелозили любители порносайтов. Они перемигиваются, хихикают, потирают мозолистые ладошки и вспоминают всплывающие баннеры вроде «Как увеличить палочку до десяти дюймов и сделать её волшебной». Нет, милые, пальцем в небо.
Настоящая волшебная палочка – это обыкновенный на первый взгляд карандаш. Который в переводе с тюркского означает «чёрный камень». Лучшую оболочку делают из сибирского кедра, но допускается древесина попроще. А сердцевину – из графита. Он ближайший родственник алмаза, это вам не жук чихнул. Знайте: если ваше слово надёжно и твёрдо, то и написанное вами может стать вечным и ценным. Может быть, более вечным и ценным, чем бриллиант «Кулинан» на скипетре английского короля или екатерининский «Граф Орлов».
Эскизы великих художников. Торопливые записи первооткрывателей новых земель среди арктического холода или тропической жары. Синяя резолюция «Расстрелять» и пепел из трубки…
Американцы потратили пять лет и двадцать пять миллионов долларов, чтобы изготовить шариковую ручку, способную работать в космосе – в условиях невесомости, диких перепадов температуры и давления. Держать её астронавтам приходилось в толстенных неуклюжих перчатках. Зря старались – ручка писала кое-как.
А русские потратили пять минут и пять копеек. Сбегали до ближайшего киоска «Союзпечати» и купили простой карандаш. Он и в космосе не подведёт.
Самая крутая фея заработает вывих плеча и насморк от сквозняка, размахивая волшебной палочкой. Но не добьётся, чтобы пять дивизий и четыре бригады советской группировки в Монголии, внезапно поднятые по тревоге, в одночасье покинули места постоянной дислокации и ушли в степь, пыля тысячетонными бронированными колоннами.
А командующему 39-й армией генерал-майору Полковникову достаточно было всего лишь взять карандаш и поставить закорючку под надписью «Утверждаю» на секретной карте учений.
Полковников отломал в Афганистане два срока. В первый раз – командиром батальона и начальником штаба мотострелкового полка, с восьмидесятого по восемьдесят второй. Про него узнала вся сороковая армия, когда он после боевой операции заявился на аэродром, избил и едва не пристрелил руководителя полётов, задержавшего эвакуацию раненых то ли по халатности, то ли по глупости.
Когда Полковников после академии Генерального штаба вернулся в ДРА на должность командира дивизии, опаздывать с вывозом его «трёхсотых» и оказанием медицинской помощи в голову уже никому не приходило. Тыловики и замполиты боялись его до истерики. Командиры рот и полков боготворили.
В конце восемьдесят восьмого генерал-майор Полковников получил повышение, став командующим советскими войсками в Монголии. Но тянул до последнего и уехал лишь тогда, когда убедился, что к выводу из Афганистана в Союз его дивизии всё готово и косяков не будет.
Собрал в Улан-Баторе командно-политический состав армии и объявил:
– Всё, гаврики. Ваши бордюры, заборы и ленинские комнаты меня не интересуют. Есть только один критерий оценки успешности генерала или офицера – боеготовность вверенного ему соединения. Прощайтесь с жёнами. И сделайте фотографии, лучше побольше размером. Шесть на девять или девять на двенадцать.
Зал обмер. Самый храбрый командир дивизии поинтересовался дрожащим голосом:
– Это зачем, товарищ командующий? Неужто на памятник?
– Хорошая идея, – фыркнул Полковников, – там посмотрим. Но пока что фотографии передайте своим детям. Потому что они скоро забудут, как вы выглядите. Ибо если адмирал Макаров говаривал, что дом флотского – в море, то для вас дом – это полигон. Будем учиться военному делу настоящим образом, как завещал великий Ленин. Помните, что каждую минуту, каждую секунду вы должны быть готовы к войне. В поле! Все – в поле, товарищи офицеры!
Подождал, пока командиры, растерянно переговариваясь, вышли из зала совещаний. Достал из-под трибуны личный противогаз. И объявил химическую тревогу на территории штаба.
Эх, тяжело к новым порядкам привыкать. Раньше-то как было? Позвонят проверяющие, заранее по-человечески предупредят. Приедут, на побелённые бордюры полюбуются да на наглядную агитацию. Потом в баньке заветной на хоздворе попарятся с водочкой. А то и с комсомолками-телефонистками. И уедут, довольные, обратно в Улан-Батор, предварительно выставив гостеприимной части достойные оценки за боевую и политическую подготовку.
А с боевой тревогой как было? Дня за три уже все знают: в четверг, в пять утра, случится внезапная тревога. Заранее технику проверят, с вечера солдатиков экипируют и одетыми спать уложат. Без пятнадцати пять потихоньку разбудят. И потом героически бьют все рекорды по выполнению нормативов выхода в запасной район. С учениями так же: полигон наизусть зазубрен, каждый знает, когда и где мишень поднимется. За липовыми отличными показателями как-то забывалось: вряд ли американцы и китайцы наши сценарии прилежно изучают. Страшно было подумать: если вдруг война, а империалистический захватчик не с той стороны появится? Не там, где наводчик привык его поражать первым же выстрелом?