Страшно. Вот и не думали.
А у Полковникова – реальный боевой опыт. И пацаны его, которые к матерям не вернулись, спектакля не поймут. Тревога – так внезапная, учения – так настоящие.
Третьего января восемьдесят девятого года, в два часа ночи, завертелось. Сигнал всем частям – «Объявлен сбор». Всё по-честному, без репетиций. Посыльные бегут, в двери квартир колотят. Офицеры, матерясь, несутся с тревожными чемоданами. В парках – суматоха, машины через одну заводятся. Вертолётам – взлёт; истребители синее небо инверсионными белыми хвостами на квадратики расчертили. У китайцев паника пополам с истерикой: что там советские задумали? Тоже войска по тревоге поднимают, монгольскую территорию радиолокационными лучами щупают. Эфир, замирая, слушают. А там – мёртвая тишина: строжайший режим радиомолчания.
И пошли колонны, ревя дизелями, в запасные районы. Земля дрожит, неба не видно от выхлопных газов – неимоверная мощь прёт, почти сотня тысяч человек с оружием. А там командиры получили пакеты под сургучной печатью с планом учений.
Не всё гладко, конечно. Где с выходом опоздали, где солдатика снарядным ящиком придавили. В Булгане мороз под сорок градусов, танковые дизели не заводятся. Зампотех полка все маты на подчинённых сложил, пудовым кулаком колошматя куда попало: по броне, по воротам бокса, по шлемофонам, в которых бестолковые головы механиков-водителей. Наколдовал, в конце концов: завели первую машину, подогнали к соседней. Бегом трос подцепили. Дёрнули, с толкача завели вторую; потом вдвоём – третью и четвёртую. Понеслась, родимая, – через тридцать минут полковая колонна парковые ворота проходила, в степь вытягивалась. Все девяносто пять танков.
Полковников – на полевом командном пункте. Никаких излишеств, печки в палатках дымят, глаза выедают; штабные офицеры лоск потеряли, лица воспалённые, обветренные, побрить не успевают. Не спят третьи сутки, питаются холодной тушенкой прямо из банок. Хриплыми простуженными голосами докладывают:
– Вторая гвардейская танковая дивизия вышла в запасной район в полном составе, опоздание – два часа!
– Сорок первая мотострелковая дивизия приступила к развёртыванию в походные колонны, согласно плану учений.
Первый этап завершили, большую часть армии вернули в казармы. А двум дивизиям и частям армейского подчинения – продолжение. «Южные» наступают на Улан-Батор, идут в батальонных колоннах. Марш – двести пятьдесят километров, впереди – разведка. Мобильные группы путь основным силам нащупывают, передний край «противника» определяют. А сайн-шандинские диверсанты и дальше проникают, в глубь расположения «северных».
Командарм в принципе доволен: не паркетная у него армия. Нормальная, боевая. Но виду не показывает, чтобы не расслаблялись. Рычит:
– Плохо! Медленно!
И, чтобы перцу добавить, разрешает разведывательно-диверсионным группам «Южных» все способы действий применять против условного противника.
Разумеется, кроме стрельбы боевыми патронами.
Ольга Андреевна сидела у себя в кабинетике. Тёрла пальцами гремящие пульсом виски. Давно остывший чай остался нетронутым.
Почему? Зачем он так поступил с ней? Если бы он только знал, чего ей стоило решиться. Сбежать из-за праздничного стола, от мужа, пусть и захмелевшего. Пряча ворованную бутылку под шубкой… Ужас! Официантка видела, усмехнулась презрительно. Ольга снова почувствовала жуткий стыд, жгучий румянец залил щёки.
Раиска – сука. Ведь считала её подружкой! Хихикали вместе, косточки гарнизонным матронам перемывали, туфлями и платьями обменивались. А как представилась возможность – увела мальчика. Развратная гадина, перед каждым ноги раздвигает. Ей хорошо – она не замужем. Творит, что хочет.
А ещё она моложе. Намного. Свободная и молодая. Чтобы её прыщами заметало! Чтобы она, стерва, десять кило набрала и сбросить не смогла.
Нет. Двадцать кило!
Ольга заплакала. Злые слёзы не приносили облегчения, горьким осадком обдирали горло.
Сама ведь, сама виновата! Играла Маратом, как сытая кошка полудохлым мышонком. Удовольствие получала от его юношеской стеснительности. Так смешно он краснел! Подманишь, кокетничая, и остановишься в шаге от сладкой безумной ошибки. Эта лёгкая прогулка по грани так щекотала нервы!
Ольга всхлипнула. Взяла платочек, высморкалась. Подошла к зеркалу. Ужас! Нос красный, глаза – как у больной собаки. Достала косметику, начала приводить себя в порядок.
Нашла на полке томик Цветаевой. Открыла – из книжки выскользнул белый листок, спланировал на пол. Подняла, прочитала:
О.А.
Как неродившийся рассвет,
Так отношенья наши странны,
Аврора утром так туманным
Не говорит ни «да», ни «нет».
Но обнажится вдруг душа:
В словах – случайным откровеньем,
В глазах – зелёным отраженьем,
И вновь закроется, спеша.
Мы в грёзах сладостных парим,
Они пока ещё невнятны,
Но остаются непонятны,
Наверное, лишь нам одним…
Т.М.
Ольга растерянно перечитала ещё раз. Присела за стол, положила листок перед собой.
Снова навернулись слёзы. Теперь другие, светлые.
Никто не посвящал ей стихов. Никто и никогда. Только Игорь, и было это очень давно.
В прошлой жизни…
Под утро в кунге[27] было нечем дышать. С вечера натоплено, да шесть здоровых мужиков надышали… От жары и духоты снилась всякая ерунда: какой-то монгольский старик в смешной остроконечной шапочке с шариком на вершине (Марат был уверен, что шарик – нефритовый, хотя не понимал, что это означает), здоровенный дядька в камуфляже с закрашенным зелёнкой лицом, плачущая Ольга…
Марат проснулся в шесть часов. Осторожно выбрался из подвесной койки. Натянул унты на собачьем меху, накинул куртку от комбинезона. Вышел из машины, аккуратно спустился по узкой алюминиевой лестнице; захлопнул дверь, отсекая храпящую жаркую каморку от морозной степи.
Небо на востоке наливалось серым, светлело. Прозрачный ледяной воздух выгнал из головы остатки ночных вязких кошмаров.
Тагиров затянулся первой, самой вкусной в сутках сигаретой. Заглянул в палатку кухни. Сонные повара уже крутились, готовя утреннюю кашу и чай. Дневальный подхватил котелок с тёплой водой, кивнул – готово, мол. Вышли на улицу. Марат скинул куртку, тельняшку – мороз сразу схватил, начал драть бодрящими коготками. Ухая, обмыл лицо, шею, быстро растерся полотенцем. Оделся – горящая кожа испытывала настоящее блаженство от соприкосновения с тканью. В минуту, пока вода совсем не остыла, почистил зубы, поскрёб щёки тупым станком.
Предрассветное небо осветило степь, два десятка автомобилей и полдюжины палаток сборного пункта поврежденных машин и вооружения – тылового ремонтного центра «северных». Захлопали двери кунгов, послышались голоса – офицеры потихоньку просыпались. Для солдат подъем – в семь часов, но и в палатках кто-то уже возился.
Далеко на юг, в пятидесяти километрах отсюда, кипят события, дело идёт к развязке. Наступление «южных» захлебнулось, они заняли оборону. Окапываются. Матерясь, долбят ломами мёрзлую землю, отвоёвывая по кубическому сантиметру. Углубляют траншеи и танковые окопы… А тут спокойно, глубокий тыл.
После завтрака приехал полковник из штаба, собрал десяток офицеров в палатке-столовой. Когда начальник пункта начал докладывать про ремонтные работы и эвакуационные группы, нетерпеливо отмахнулся:
– Это вы, майор, своим начальникам из управления вооружения рассказывайте. Я по другой части. Короче, диверсанты «южных» раком всю группировку поставили. Пункт связи типа уничтожили – часовых сняли, мелом кресты нарисовали на машинах, в палатку офицерам дымовую шашку подкинули… Сгорела палатка на фиг. В багануурском мотострелковом полку начальника штаба выкрали, требовали выкуп – литр спирта. Что вы, блин, ржёте? – полковник зло посмотрел на ремонтников, – они уже пятые сутки развлекаются, управы на них нет. Кто у вас комендант пункта?
Марат подскочил, представился:
– Лейтенант Тагиров.
Гость скептически хмыкнул:
– Ну-ну. Сейчас пойдём, покажешь, как у тебя организована охрана и оборона. Остальных прошу: товарищи, будьте бдительны! Предельное внимание. Эти башибузуки вытворяют, что хотят. Одна группа угнала боевую машину пехоты у багаанурцев, где-то недалеко тут катаются. Бортовой номер «четыреста одиннадцать».
Обошли расположение. Полковник особо не ругался, дал пару толковых советов. Напоследок сказал:
– Я тебе, лейтенант, точно говорю: ещё с северной стороны пост поставь с пулемётом. И пару наблюдателей повыше посади с биноклями. Тогда они хотя бы днём незамеченными не подберутся. А ночью только одно остаётся – постоянная проверка постов, обход периметра. Надо пару суток вам продержаться, а там уже и учениям конец. Удачи!
Когда приходит Белый Месяц – Цаган Сар, всё обновляется. Начинается новый год, новая жизнь получает очередной шанс. Хамба это хорошо помнит. И каждый год старается встретить праздник достойно – вдруг в этот раз боги вспомнят о нём? Дадут богатство и здоровье. А главное – чтобы хотя бы один ребёнок выжил, чтобы не прервался род.
Жена уже троих родила – двое, мальчики, не дожили и до двух лет. Слабенькие были. Врач приходил в юрту, ругался: мол, холодно, грязно. Питаетесь плохо, вот жена и не может нормально выкормить, вот и мрут дети. Ему легко говорить. А как инвалиду заработать? Хамба в детстве с коня упал, повредил ногу. Она и не выросла с тех пор почти – высохла вся. Теперь только с самодельным костылём ковылять, и то еле-еле. В скотоводческую бригаду Хамбу не взяли – там работа тяжёлая круглый год, не для калеки.
Потому и перевезли юрту в Сумбэр: всё-таки город, хоть и небольшой. Пенсию по инвалидности платят, но совсем маленькую, не прожить. А жене тоже работу не найти. Она головой слабая. Вдруг закатит глаза, упадёт, в судорогах бьётся. Другая бы за Хамбу и не пошла.