Так и мыкаются. Год назад жена доченьку родила. Сама чуть не умерла, плохая совсем стала… А дочка пока что живая, слава богам. Хамба ей очень хорошее имя дал – Гоёцэцэг, «Красивый Цветок». И вправду – нет красивей в мире ничего, чем этот комочек, его продолжение, его кровь. Пальчики тонкие, как лепестки цветка; кожа нежная, белая, как лунный свет. Пахнет слаще, чем горный мёд (один раз Хамба пробовал, запомнил на всю жизнь).
Хамба себе давно работу сам нашёл. Ходит в русский гарнизон, пустые бутылки по квартирам собирает, потом в Сумбэре сдаёт. Бывает, что-то ценное с помойки принесёт. Русские богато живут, чуть вещь порвалась или поломалась – выбрасывают. Правда, не всегда везёт: то патруль поймает, то какой-нибудь пьяный русский с лестницы спустит. Не со зла, просто шутит так. Но жить можно.
А когда Цаган Сар – надо барана покупать, резать. Делать хороший стол, много есть вкусного – тогда и боги обрадуются, будут весь год помогать. Хамбе всего одного от них надо – чтобы доченька жила. Она его узнаёт, улыбается. Лопочет что-то на своём волшебном, недоступном взрослым языке. Не ходит только. Слабенькая ещё. Ничего, подрастёт – пойдёт на двух крепких ножках. Не будет, как отец, на одной култыхать, подпираясь палкой.
Хамба, когда про дочку вспоминает, улыбается во весь щербатый рот. Так, улыбаясь, доковылял до третьего этажа, в дверь позвонил. Открыл очень большой человек – красивый, толстый, потный, в синих трусах и в майке, обтягивающей огромное пузо. Хамба уважительно руки сложил на груди, закивал, радуясь чужому здоровью. Попросил:
– Кампан, пустой бутылка есть? Бутылка давай!
Русский глаза выпучил, заорал, как верблюд перед случкой, – громко и противно:
– А-а-а, достали вы уже! Какого хрена бродите, уроды? Кто в гарнизон пустил?
Схватил одной рукой Хамбу за шиворот халата, в прихожую легко втащил. В монголе веса – как в некрупном баране. Но ворот всё равно у халата затрещал и оторвался. Старенький совсем халат, ветхий.
Хамба упал, костыль уронил, мешок с бутылками уронил. Пытается встать, а не может – толстяк на полу халата наступил босой огромной ногой в рыжих волосах. Схватил телефон и что-то начал в трубку кричать. Хамба русский язык плохо понимает, но одно слово точно узнал. Начал умолять:
– Кампан, патруль не надо! Бутылка пустой не надо! Хамба идёт, совсем идёт.
Русский внимания не обратил. Так степной орёл высоко летает, не слышит, как саранча в траве стрекочет.
Из комнаты красивая женщина выглянула – медноволосая, зеленоглазая, грустная. Сказала:
– Коля, ну что ты этого несчастного туземца мучаешь? Отпусти его, честное слово. Видишь – он с палочкой. Инвалид, наверное.
Но большой человек жену не послушал. Отдал Хамбу патрулю. А патруль собранные бутылки отобрал, подзатыльников надавал и монгольскую милицию вызвал.
Вот где теперь деньги найти? Денег нет – барана нет. Барана на праздник нет – голодными останутся Хамба с женой. Богам радости не будет. Придут, заглянут в нищую юрту, плюнут и уйдут.
Доржи, злясь, крутил баранку. Этот вызов дежурного по советскому гарнизону за очередным нарушителем случился совсем не вовремя. Капитану милиции и своих дел хватало по горло. Из Улан-Батора на усиление приехала тройка офицеров из Министерства общественной безопасности. События в Чойренском аймаке, нападение на пекинский поезд переполошили начальников. Вот теперь столичные специалисты землю роют, китайских шпионов ищут. Как русские войска по тревоге поднялись и внезапно в степь ушли, агентура южного соседа оживилась. Двух аратов задержали под Сайн-Шандом. Спешили границу перейти, при них – записи: сколько и куда танков и машин из русского гарнизона ушли. Мелкими сошками оказались, ничего важного на допросе не сообщили. Правда, один из гостей Доржи в доверительном разговоре шепнул: это всё проблемы советские, Монголию не особо касаются. Трещит советско-монгольская дружба по всем швам…
Словом, не до помоечных попрошаек сейчас, есть задачи посерьёзнее. Да делать нечего – реагировать надо. Доржи к русскому контрольно-пропускному пункту подъехал. Издали уже увидел скрюченную фигурку в окружении высоких солдат. Опять Хамба-хромой, тьфу ты.
Двигатель не стал глушить. Вылез из газика, хмуро выслушал русского офицера. Забрал у него рапорт, заднюю дверцу распахнул, помог инвалиду в машину забраться (советским в голову не пришло помочь). Собирался уже уезжать – кто-то деликатно тронул за рукав:
– Товарищ! Вы монгольский милиционер Доржи?
Оглянулся – стоит женщина. Вроде нестарая, но лицо некрасивое, измученное. Как из сырого теста лицо. Сама толстая, неловкая. И – горем от неё пахнет.
– Вам чего нужно? – раздражённо спросил. – Я капитан Доржи.
– Насчет прапорщика Вязьмина хочу спросить, – сказала женщина. Помолчала, через силу продолжила: – Вернее, его могилы. Где он похоронен?
– А вы ему кто, жена? – поинтересовался милиционер. Удивился про себя: никаких запросов по поводу места захоронения или просьб о выдаче тела не поступало, этой что тогда нужно?
– Я. Да. Как бы. Гражданская жена. – Женщина говорила с трудом, будто выдавливая слова, – меня зовут Галя.
– Сожительница, короче, – зло сказал Доржи. – Извините, но могу отвечать только на запросы ваших официальных представителей.
Женщина внезапно завыла – сухо, без слёз, и от этого ещё страшнее. Тяжело рухнула на колени, обхватила ноги Доржи:
– Где он? Где мой Петенька родненький? Хоть могилку его покажите, поплачу на могилке!
Растерянный капитан отлепил женщину, поднял. Прикрикнул:
– А ну, прекратите мне тут! – посмотрел на советских у КПП: те глядели на происходящее с интересом, брезгливо улыбаясь. Распахнул переднюю дверцу. – Садитесь, отвезу в наше отделение. Там решим, что с вами делать.
Вполуха слушая благодарности, развернулся и поехал в Сумбэр. Галина сбивчиво рассказывала про заблудившегося своего Петю, про то, что ему одному пришлось отвечать за всё, а начальники опять чистенькими остались. И ещё монгол этот, змей-искуситель…
– Чего-чего? Какой монгол? – спросил Доржи.
– Не знаю я. Какой-то монгол из Сумбэра, – всхлипнула Галя, – с ним Петя торговал.
– Спекулировал, – уточнил капитан, – причём не только контрабандой, но и оружием. А какие начальники чистенькими остались?
Галя заплакала тихо, в мятый платок. Потом прошептала:
– Петя не рассказывал. Один раз только, когда пьяный был. Какой-то офицер. Он его ещё как-то называл, непонятно. Кажется, жэдэ.
– Жэдэ? – удивился Доржи. – Вязьмин разве имел какое-то отношение к железной дороге?
– Я же говорю, непонятно мне. Ничего толком не знаю. – Галина помолчала, потом спросила с надеждой и тоской: – Вы мне могилку покажете?
Вот ведь пристала, подумал капитан. Что, правду ей сказать? Как тело Вязьмина после вскрытия и отсутствия запроса с советской стороны подхоронили в общую яму, куда сваливают умерших в тюрьме. Без гробов и табличек.
Пожалуй, не поймёт несчастная женщина такого положения вещей. Русские по-другому к покойникам относятся – гораздо сложнее, чем монголы. Степняки считают туловище всего лишь временным вместилищем для бессмертной души. Раньше вообще трупы в пустыне бросали – чтобы их съели дикие звери и склевали птицы, в которых, возможно, душа и переселится.
Сзади вдруг подал голос Хамба:
– Бхогта-лама был мудр и милосерден. Или будет ещё. Если родится.
Доржи обернулся к калеке:
– Ты мне зубы не заговаривай, я тебя всё равно на десять суток запру. Доиграешься, что настоящий срок отгребешь, разорвись твоя селезёнка. К чему вспомнил про ламу?
– Так это, – заискивающе улыбнулся Хамба, – мимо камня проезжаем, вот и вспомнил.
Точно! Мысль, как успокоить женщину, пронеслась метеором. Доржи резко свернул с дороги, проехал пятьдесят метров, остановился. Кивнул Галине:
– Выходи. Приехали к твоей могилке. Тут машина не проедет, пешком надо.
Вскарабкались на холм. Хамба стоял внизу, у газика, смотрел из-под ладони: хромому забраться было бы трудно.
Капитан показал на каменную плиту, украшенную вязью уйгурских букв.
– Вот, Галина. Под этим памятником могила, и Петя твой тут лежит.
Галя охнула, упала на колени. Тихонько завыла, прикрывая рот.
Доржи погладил пальцами похожую на сплетенных в любовном танце змей древнюю надпись. Давным-давно стояла плита внутри ламаистского монастыря. По легенде, надпись вытесал молодой монах, услышавший откровение Бхогта-ламы. Потом большевики монастырь сожгли, лам перестреляли. Араты на пепелище только эту каменную плиту нашли – остальное погибло в огне. Рискуя жизнью, перетащили сюда, на вершине невысокого холма спрятали от начальников.
Прочитал про себя:
«Видел я полёт царственного орла, презирающего всё земное.
Наблюдал я нашествие саранчи, пожирающей всё живое.
Любовался я игрой солнца на прозрачных крылышках стрекозы, радующей сердце.
Все они исчезли, не оставив ни в небе, ни на земле следа.
Только лишь в моей памяти…»
Сказал Галине:
– Я у машины подожду. У тебя десять минут.
Женщина поплакала всласть. Перед тем как уйти, Галя нашла острый камешек и нацарапала в углу плиты еле заметный восьмиконечный православный крест.
Днём на сборный пункт поврежденных машин «северных» трейлер притащил чудо чудное. Все сбежались смотреть и ржать в голос: на платформе стоял танк «Т-72» с насаженным на пушку автомобилем УАЗ. Ствол пробил насквозь обе боковые дверцы; удар был настолько сильным, что серьёзно помятый кузов внедорожника, проскользнув по пушке, наглухо втиснулся между орудием и наклонным лобовым листом брони танка.
Мрачный капитан, сопровождавший невиданную конструкцию, пояснил:
– Это диверсанты «южных» учудили, лопату им в анус. Часового связали, танк угнали и на пушку уазик командира полка надели. В серсо они играли, скоты.