ромная тряпка цвета молодой травы.
Помотала головой, отгоняя наваждение. Проникла глубже в контейнер и наконец-то обнаружила настоящий клад – завернутые в бумагу куриные косточки. Жадно набросилась на еду.
Теперь можно было не беспокоиться за детей. Молоко для них будет.
Генеральный секретарь хмуро оглядел собравшихся. Председатель КГБ Крючков сидел прямо, сложив руки на кожаной папке, похожий на зануду-отличника. Шеварднадзе, яростно жестикулируя, что-то шептал на ухо Яковлеву. Министр обороны Язов демонстративно устроился подальше от этой парочки, у окна. Глядел на заметавший Москву снег, думал о чём-то. Может, вспоминал, как в декабре 1944-го в такую же метель поднимал хриплым матом в атаку свою стрелковую роту, когда добивали немца в Курляндии.
Горбачёв постучал карандашом, прокашлялся и начал совещание:
– Так сказать, товарищи, начнём. Здесь совсем ограниченный круг, по-свойски обсудим, так сказать. Без протоколов. Считайте, заседание малого Политбюро. Что будете сказать, Эдуард Амвросиевич?
Министр иностранных дел вскинулся, быстро заговорил. Как всегда, когда он волновался, стал сильнее грузинский акцент.
– Да, я буду ска… Я скажу! Мы, товарищи, несём ответственность перед партией, перед всей страной! Страной Советов! И должны быть едины, – он сжал волосатые пальцы в кулак, потряс им. – Вот как едины! Столько усилий сейчас предпринимается, чтобы изменить старый, неверный образ Советского Союза. Пугающий, прямо говорю, образ для мирового сообщества! Проводим разрядку напряжённости, недавно вот договор подписали с ФРГ. И что же наши военные товарищи, а? Опять гадят. В Монголии подняли по тревоге тридцать девятую армию, устроили учения. Я сейчас не про то, сколько они топлива сожгли, хотя скоро посевная, каждый литр бензина на счету. А про то, что очень напугали соседей! Звонили мне из Пекина, возмущались китайские товарищи…
Язов грохнул кулаком, перебил:
– Да кому они тут товарищи? Если только тебе, Эдик… не буду рифмовать. Китай – потенциальный противник! Пусть не расслабляются и знают: если что – получат по сопатке.
Шеварднадзе покраснел от злости, развёл руками, апеллируя к генсеку:
– Вы это видели, Михаил Сергеевич? Вся разрядка – псу в дупло.
– Под хвост, так сказать, – поправил Горбачёв, – если псу, то надо говорить «под хвост».
– Да ему везде дупла мерещатся, менту недоделанному, – хохотнул министр обороны.
Шеварднадзе закипел, как забытый чайник, – сейчас крышку паром в потолок шарахнет. Терпеть не мог, когда ему напоминали о годах в должности министра внутренних дел Грузии.
– Ну знаете, Дмитрий Тимофеевич, ваше хамство ни в какие ворота не пролезет!
Язов довольно кивнул:
– Да уж, у меня хамство знатное. Не то, что у тебя.
– А-а-ыть! – Эдуард Амвросиевич задохнулся. Схватил графин, начал наливать воду в гранёный стакан. Руки дрожали. Вмешался Яковлев, мягко сказал:
– Дмитрий Тимофеевич, ты и вправду того… Переборщил. А монголы и китайцы действительно волнуются.
– Да по фиг, пусть волнуются. У девок всегда так, боятся без целки остаться, хы-хы!
Тут не выдержал Крючков, завизжал:
– Прекратите, товарищ генерал армии! Здесь вам не казарма!
– Точно, не казарма, – вздохнул Язов. – А жаль. Попадитесь вы мне в армии – я бы вас всех научил Родину любить. Валенком по хребту.
Растерянный Яковлев, постный Крючков, багровый Шеварднадзе со стаканом в трясущейся руке умоляюще смотрели на Горбачёва. Михаил Сергеевич достал из кармана вышитый супругой платочек, промокнул красное пятно на лысой голове. Заговорил:
– Так сказать, вот что решим. Тогда когда партия сражается за повышение международного авторитета СССР, надо быть осторожнее, товарищ Язов. Есть такая мысль, что будем договариваться с китайцами и сокращать военное присутствие на Востоке. Ни они против нас не собираются, ни мы против них, в конце концов, соседи, и давайте из-за этого отношения, в конце концов.
Все молча переглянулись. Понять словесную конструкцию генсека оказалось не под силу, инициативу взял на себя Яковлев:
– И поэтому, Дмитрий Тимофеевич, необходимо предельно уменьшить активность армии на китайской границе. Будем с соседями по-хорошему договариваться. Никаких опрометчивых действий без одобрения Политбюро не предпринимать. Я правильно вас понял, Михаил Сергеевич?
Горбачев покрутил в воздухе рукой, кивнул:
– Всё верно, так сказать. Мы сейчас тем более что должны быть едины, идти с ещё большим забралом! Особенно учитывая мартовские выборы на Съезд народных депутатов и попытки некоторых товарищей противопоставить себя партии.
Все поняли – на Ельцина намекает, который выдвинул свою кандидатуру по Московскому округу. Глубоко заноза в сердце засела у Михаила Сергеевича. Ох, глубоко!
Язов обозлился, сплюнул под ноги. Встал, пошёл вон, не прощаясь. Уже выходя из кабинета, пробурчал негромко, но все расслышали:
– А чего – «некоторые товарищи»? Победит Борька на выборах, как пить дать.
Оставшиеся испуганно поглядели на враз помрачневшего Горбачёва. Начали наперебой успокаивать: мол, ерунда это, никто за Ельцина голосовать не будет!
Михаил Сергеевич смотрел на странно заострившиеся, посеревшие лица соратников и тоскливо думал: «Сейчас задницу лижут, а чуть ослабею – съедят. Сожрут меня с потрохами, крысы».
Все последние дни Марат ходил, как блаженный – не слышал товарищей и командиров, переспрашивал по нескольку раз. Улыбался не к месту. Викулов, только что вернувшийся из свадебного отпуска, тоже пребывал в счастливой прострации, из-за чего план ремонтных работ его взвода трещал по всем швам. Серёга терял чертежи, забывал выключать паяльник, едва не устроив пожар.
Подполковник Морозов, щеголявший новыми погонами, глядя на эту парочку, плевался:
– Вот наказание, а! Не лейтенанты, а день открытых дверей в дурдоме. То за Наполеона воюют, то под юродивых косят.
На совещании друзья сели за последним столом, рядом с Димкой Быкадоровым из бронетанкового батальона. Викулов вытащил тетрадку, начал кропать письмо любимой жене Танечке. Грыз ручку, мечтательно закатывал глаза, каждые полминуты снимал и протирал очки.
Пока начальник базы нудно подводил итоги учений, бубня по бумажке цифры и номера подразделений, Быкадоров вполголоса травил очередную байку, на этот раз из училищной жизни:
– У нас на потоке, в соседней роте, «крысу» поймали. Прикинь, Марат: у своих же однокурсников из тумбочек тырил ерунду всякую: магнитофонные кассеты, перочинные ножи. Даже мелочь из карманов!
Тагиров осуждающе покачал головой, заметил:
– Вот скотина! Пришибли его?
Для «крыс», ворующих последнее у товарищей, что в армии, что в тюрьме судьба простая: «тёмная», презрение и ежедневные унижения до конца срока (службы или заключения – без разницы). Часто бывает – «крыса» не выдерживает, вешается. Нет более позорного преступления, даже стукачам меньше достаётся.
– Да хотели с балкона скинуть, но офицеры вмешались, отбили. А у этого гада отец оказался крутой, полковник из штаба округа. Их ротный папаше позвонил, говорит: так, мол, и так, загваздался ваш сынок по полной, лучше пусть сам рапорт пишет и добровольно валит из училища, а то до выпуска не доживёт. Полковник примчался, с начальством договорился как-то. И переводят к нам этого кадра в роту. Нас командир предупредил: никаких синяков. Если признают воришку пострадавшим, то вообще никогда из училища убрать не смогут, дотянет до диплома. Делайте, мол, что хотите – презирайте, бойкот объявляйте. Но бить нельзя.
– И что же вы, терпели этого хмыря до выпуска? – сочувственно спросил Тагиров.
– Хрен там! – торжествующе сообщил Дима. – Он приходит, здоровается – все, конечно, ноль внимания, будто нет его. В столовую пошли – вытолкали его из строя, ни слова не говоря. Рота марширует, а сзади это чмо бредёт, в пяти метрах. Ужинать расселись – ему отдельный стол, без соседей. А самое весёлое после отбоя началось. Он на свою койку лёг – мы её молча подняли и вынесли в туалет. И так каждую ночь относили. Мол, дерьмо – к дерьму. Он быстро скис, на третий день сам рапорт написал, ушёл из училища.
– Молодцы! Славная история, – похвалил Тагиров, – справедливость должна быть в жизни.
– Если бы оно так, – вздохнул Быкадоров, – через год этот петух в другое военно-инженерное училище поступил, на первый курс. Папашка всё ему организовал. Так что закончил, хоть и позже нас. Где-то сейчас ходит, позорит офицерские погоны. Кто-то из наших ребят слышал, что он уже лейтенантом жену у сослуживца увёл. «Крыса» – она по жизни и есть «крыса».
Марат внезапно помрачнел, никак не стал комментировать последние слова.
Начальник базы наконец закончил нудный доклад. Сообщил:
– Вообще-то, товарищи офицеры, мы ждём командующего армией и его заместителя по вооружению, они сейчас в соседней части, итоги учений подводят с точки зрения высшего командования. Должны быть минут через пятнадцать. Пока вот Николая Александровича послушаем.
Сундуков на этот раз был удивительно краток:
– Об одном вам скажу, товарищи: надо укреплять советско-монгольскую дружбу. Так сказать, интернациональную, социалистическую связку наших народов. Поэтому мы пригласили на экскурсию в гарнизон делегацию партийно-хозяйственного актива Чойренского, так сказать, аймака. Покажем им, как мы живём.
– Ага, интересно им очень, как мы живём, – пробормотал Дмитрий, – им только магазины наши нужны, у самих-то шаром покати.
Сундуков услышал, нахмурился:
– Это кто там повякивает? Уж не капитан ли наш Быкадоров? Встать! От так от, поглядите на него. В ротной ленинской комнате его солдаты подписку журнала «Советский экран» испоганили. Вырвали все фотографии комсомолок, снимавшихся в фильме «Интердевочка». Что они с ними делают, интересно? Хватит ржать, товарищи офицеры! Вот вы, капитан, и будете участвовать во встрече с монгольскими товарищами. Проявите, так сказать, наглядную гостеприимность. Так, от других батальонов пойдут…