Люкс имел отдельный вход. Внизу – стол дежурной, где обычно коротала время Галина, уставившись в телевизор. Широкая лестница с резными перилами; красная ковровая дорожка прижата к ступеням блестящими стержнями «под золото». На втором этаже – две обычных комнаты для сопровождающих и, собственно, сам генеральский номер.
Монголы разбрелись по огромным хоромам, восхищённо цокая языками на туркменские ковры, щупая полированный дуб панелей и пялясь в безупречные огромные зеркала. Особый восторг вызвала ванная комнату размером с добрую юрту.
Доржи и Марат курили в коридоре у кованой плевательницы, под чудовищных размеров картиной «Малая Земля, 1943 год. Начальник политотдела 18-й армии дорогой Леонид Ильич Брежнев вдохновляет коммунистов на подвиги». Подтянутый красавец-полковник что-то вещал, стоя на башне бронекатера. Перепоясанные пулемётными лентами героические морские пехотинцы вежливо внимали мужественному руководителю. На заднем плане, за багровыми грозовыми тучами и разрывами зенитных снарядов, угадывался многострадальный крымский берег, жаждущий освобождения.
Монгольский капитан поинтересовался:
– Я вот не совсем понимаю, Марат, круг твоих обязанностей. И военному прокурору помогаешь, и концерты ведёшь, и диверсантов ловишь. Ты кто вообще по должности?
– Эх, – горько вздохнул Тагиров, – я сам не всегда понимаю. Одно знаю точно: я – дэзэ.
– Кто?! – поразился Доржи.
– Дэзэ. «Дежурная задница». Самый молодой офицер батальона, мальчик на побегушках, прислуга за всё и всех.
– Где-то я что-то такое… Дэзэ, жэдэ. – задумчиво проговорил капитан. – А ты один в гарнизоне этот самый «дэзэ»?
– Не знаю, – пожал плечами Марат, – до меня у нас в батальоне Воробей был, а как в других частях дела обстоят… Наверняка такие же счастливчики есть, но как называются – не в курсе.
– Ладно, – посерьёзнел Доржи. – Надо это переварить. Давай ребят выгонять будем. Загостились мы у вас, зайдём в магазины, и домой пора.
Вдвоём пошли в люкс. Доржи что-то прокричал, монголы потянулись на выход. Марат заглянул в спальню, центр которой занимала гигантская двуспальная кровать под ослепительно-белым покрывалом. Сказал Басану:
– Доржи просил передать, чтобы заканчивали, вам ехать пора. Ой, чего это он делает?
Из-за кровати показалась круглая бритая голова Тэрбиша. Водитель утёр испачканное пылью лицо, поднялся с четверенек, чихнул.
– Да это мы, – Басан покрутил пальцами, подбирая слова, – смотрим, как паркет уложен. Хотим у себя в райкоме партии такие полы сделать, а хорошо не знаем как.
– Понятно. Ну что, пошли?
– Да-да, – закивал головой монгол, – пошли. Мы уже закончили.
Марат попрощался с гостями, оживлённо галдящими у входа в магазин. Побежал домой, готовиться к наряду. Вечером он заступал помощником дежурного по гарнизонной комендатуре.
Аппетит у подросших крысят был зверский. Кроме того, они постоянно убегали из уютного гнезда, и Бурька носилась за ними по всему подвалу, следя, чтобы дети не попали на зуб злобному пасюку-соседу или в лужу кипятка под дырявой трубой центрального отопления.
Её шерстка уже не была блестящей, как прежде; бока ввалились, обтянув проволочки рёбер. Истерзанные сосцы болтались чуть не до земли.
Замученная мамаша еле дождалась, когда крысята уснут, и пробралась привычным путём на улицу. Притихла, осматриваясь.
Полная луна освещала спящий гарнизон, заставляла сиять ледяные наросты на плохо утеплённых окнах. Где-то прогрохотал сапогами патруль, и снова наступила тишина.
Бурька проскользнула к мусорному баку. Вскарабкалась по стенке, спрыгнула внутрь. Зашуршала бумагой, принюхиваясь.
Оглушительно заскрипела пружиной дверь подъезда и бабахнула, как пушка, захлопнувшись. Крыса замерла.
Шаги приближались к контейнеру. Чья-то тень закрыла квадрат лунного неба, опустила свёрток в мусор – Бурька едва успела отскочить, спрятаться в углу. Слушала, как удаляются шаги. Человек остановился у входа в подъезд. Молча стоял, оглядываясь – нет ли свидетелей.
Прошуршали торопливые шаги по лестнице, вновь заскрипела пружина – женщина вслед за первым человеком открыла дверь на улицу. Что-то горячо зашептала, всхлипывая, умоляя.
– Заткнись, дура. Решили – так решили, – зло проговорил первый. Затолкал женщину внутрь, осторожно прикрыл дверь. Звук пощёчины, сдавленный плач.
Ушли.
Крыса выждала полчаса. Осторожно выбралась из затенённого угла, приблизилась к свертку. Взобралась на него, блестя бусинками глаз. Покрутила мордочкой – и остановилась, поражённая.
От свёртка пахло молоком и детёнышем. Этот знакомый запах остывал, истончался. И его замещала жуткая вонь смерти.
Бурьку вдруг охватило чудовищное предчувствие потери. Не помня себя, она рванулась, в секунды проскочила в подвал, добежала до гнезда. Обнюхала спящих детей, успокаиваясь. Прикорнула рядом и задремала – голодная, но счастливая.
Хамба-хромой в конце концов доковылял до дырки в гарнизонном заборе. Ночной путь через степь оказался долгим. Яркая луна освещала ровные участки, но совершенно зачерняла ямы и впадины, и нельзя было понять, насколько они глубоки и опасны для калеки. Монгол аккуратно их обходил, и от этого дорога показалась длиннее раза в полтора.
Замерзший и уставший, Хамба долго не мог отдышаться. Наконец решился, и на четвереньках прополз внутрь.
После того как капитан Доржи засадил его на десять суток, приходилось быть осторожным. Ночной поход не позволял заработать на пустых бутылках, зато оставлял шансы найти что-нибудь ценное на помойке и не попасться при этом патрулю. Военные – тоже люди, должны хоть немного спать по ночам, верно?
Хромого ждало жестокое разочарование: ни в контейнерах, ни рядом с ними ничего не удалось найти, кроме пары старых ботинок. Обувь была ещё ничего, крепкая, но совершенно негодная на продажу старьёвщику: монголов с сорок пятым размером ноги не существует в природе…
Вздыхая, добрёл до последнего ржавого бака. Кряхтя, перегнулся через борт, вгляделся слезящимися глазами. И обомлел.
На куче вонючего мусора лежала завернутая в светлую тряпку очаровательная кукла младенца с нежным, из белого фарфора, личиком. Хамба осторожно взял находку, вытащил из контейнера. Такая вещь должна стоить очень дорого! У этих кукол открываются глаза, когда поднимешь вертикально, да и звуки при этом они издают забавные. Калеку кольнула обида: его доченька, Гоёцэцэг, достойна такой игрушки больше всех детей на свете. А придётся продать, чтобы купить еды.
Хамба присел на бордюр. Положил свёрток на колени, начал аккуратно разворачивать. Присвистнул от удивления и тут же испуганно замер: не услышал ли кто?
Всё было тихо. Хамба перевел дух и присмотрелся: на шее куклы действительно висела цепочка из светлого металла со странным украшением: две палочки, соединённые серединами под прямым углом. Торопясь, дёрнул, разорвал тонкий металл, поднёс к глазам. Неужели серебро? Всё-таки русские непостижимы в своём расточительстве – выбрасывают новые игрушки, да ещё и с драгоценностями в придачу!
Хамба кривыми замерзшими пальцами продолжил разворачивать ткань, предвкушая новые приятные сюрпризы. Замер. Ужас схватил за горло, задавил крик.
Отбросил кошмарный свёрток, схватил палку и поковылял прочь, подвывая от страха.
Невыспавшийся прокурор Пименов зевал, прикрывая рот. Комендант поднял его в пять утра, и уже два часа не было возможности ни присесть, ни выпить хотя бы чашку чая. Только сейчас майор добрался до своего кабинета и собрал всех, причастных к делу.
– Давай, Тагиров, по порядку ещё раз. С чего всё началось?
– Значит, так. – Марат устало прикрыл глаза, вспоминая. – В четыре тридцать утра гарнизонный патруль при обходе территории военного городка возле дома офицерского состава номер три обнаружил подозрительный предмет. Там ещё помойка рядом. Начальник патруля с одним патрульным остался на месте, второй патрульный вызвал помощника дежурного по комендатуре, то есть меня. Предмет оказался свёртком из белой ткани. Проще говоря – наволочка. Внутри…
Марат запнулся. Перевёл дух, продолжил:
– Внутри труп младенца, девочки. Вернее, тогда я ещё не знал, что девочка мёртвая. Взял её, побежал в гарнизонный госпиталь, вызвал дежурного врача. Ну, он уже её осмотрел и сказал… Вот. Я из госпиталя позвонил, доложил дежурному по комендатуре. Тот уже разбудил коменданта. Всё.
– Что констатировал доктор? – Пименов обратился к небритому майору-медику.
– В рапорте всё описано. Возраст младенца – несколько часов. Девочка доношенная, родилась здоровой, по всей видимости. Причина смерти – переохлаждение. Это предварительно. Вскрытие проведём, всё оформим официально.
– Что сам думаешь, майор? – поинтересовался прокурор.
– Ну, что сказать. Видимо, роды на дому. Нами не учтённый случай беременности. Родильное отделение пустое стоит уже два месяца. На учёте состоят три женщины, сроки три, четыре и шесть месяцев.
– Их проверяли?
Медик поморщился:
– Чего их проверять? Я же говорю: найденный младенец – доношенный. Был бы недоношенный плод обнаружен, а так… Повторяю: нами не учтённый случай. Сто процентов.
– То есть по гарнизону ходила беременная баба, и никто об этом не знал? – скептически хмыкнул Пименов.
– Если она на учёт не вставала, не обследовалась – мы как узнаем? – пробурчал доктор. – Может, вообще какая-нибудь гостья. Из другого гарнизона. Приехала из Улан-Батора, например. Родила, ребёнка угробила и смылась.
– Или монголка, – задумчиво сказал молчавший до этого комендант.
– Это исключено, – покачал головой медик, – ребёнок европейский.
– Да, – добавил Тагиров, – при осмотре никаких вещдоков не обнаружено. Ни пелёнок, ни одеяла. Они её, голенькую, на мороз… Кхм, извините. Только наволочка. Стандартная, армейская, такие солдатам выдают. Обнаружено самодельное клеймо: цифра «два» и буквы «с», «л», «в».