– Доржи! Может, вы мне скажете – почему все мои операции сорвались? Что за злой рок?
Доржи обернулся, улыбнулся – будто тёмный песчаник треснул и обнажил белую полоску мрамора:
– Это не злой рок. Это – Посланник Океана.
Китаец озадаченно почесал седой ёжик. Прокричал в мегафон команду. Спецназовцы потянулись к спрятанным за холмом грузовикам, украдкой бросая любопытные взгляды в сторону развалившегося на броне знаменитого Русского Медведя Бохыдана.
– Так себе запись, вся вторая половина практически без динамики.
Ши Пин удивился. Он совсем забыл про телеоператора. Спросил:
– Ты что, всё это время снимал?!
– Конечно! – самодовольно ответил тот. – Я же профессионал! Жаль, с монголом вы были далеко, вряд ли записался звук разговора.
– Отдай мне запись, – потребовал Ши Пин. Отобрал у растерянного оператора видеокассету, швырнул на землю, растоптал. Любезно улыбнулся:
– Спасибо за сотрудничество, вы нам очень помогли.
Доржи забрался на броню. Радостно прокричал:
– Ну что, славяне, расслабились тут без меня? Всё время в какое-нибудь дерьмо вляпываетесь, а я разгребай…
Увидел тело Морозова, осёкся. Пробурчал:
– Давай, заводи. Пора валить из этого поганого места.
Завизжал стартер, схватился первый двигатель, выплюнув сизое облако выхлопа. Марат поднялся с колен. Хмуро сказал:
– Подожди, мусор надо выбросить.
Схватил за шиворот Воробья. Пинками выкинул за борт.
Тронулись. Медленно проехали мимо седого китайца, стоящего на морозе без шапки. Взобрались на седловину, проехали мимо БМП…
Богдан выругался:
– Ёж Машу рвать! Чего, спрашивается, будили, гнали бегом чёрт знает куда? Даже не дали китайчат пощекотать, эх.
Шарахнул кулачищем по люку:
– Эй, механик, хватит дрыхнуть, дембель проспишь! Поехали.
Седой китаец посмотрел вслед русской колонне. Начал подниматься на холм, где его ждал офицер из «Волшебного меча Востока». Офицер кашлянул.
Ши Пин вопросительно посмотрел на него.
– А с этим что делать? – недоумевающе спросил спецназовец, показывая рукой вниз.
Начальник отделения оглянулся. На дороге маячила невысокая растерянная фигура Воробья.
Ши Пин пожал плечами:
– Нам он зачем? Возиться с ним, делать сингапурским миллионером… Пусть остаётся тут.
– Так ведь замерзнет, на двести километров вокруг – никакого жилья, – удивлённо сказал офицер, – или волки съедят.
– Это вряд ли, – хмыкнул Ши Пин. – Побрезгуют.
Офицеры осиротевшего ремонтного батальона РАВ молча сидели в кабинете Морозова. Подходили ребята из других частей – Романа Сергеевича уважали все. Выпивали поминальные полстакана. Говорили какие-то слова, но быстро замолкали.
Роман Сергеевич любил выражение «звездеть – не мешки ворочать».
Кто-то сказал:
– Почему Бог всегда первыми забирает лучших?
Прокурор Пименов заметил:
– Ну, старику там скучновато одному. Вот и обеспечивает себе подходящую компанию.
Захмелевший Серёжка Викулов протёр очки и зло заметил:
– А в России вообще долго и счастливо живут только дураки или беспринципные ублюдки.
– Ну почему же? – возразил Димка Быкадоров. – Можно ещё пьянством спасаться.
– Пьяному – это да. Легче.
Тагиров покрутил нетронутый стакан. Тихо уронил:
– Любовь от всего спасает.
Ребята промолчали, отводя глаза. Марат это увидел, пояснил:
– Я в самом широком смысле… К жизни любовь. К людям.
В кабинет вошёл московский полковник Валерий Павлович. Это было неожиданно: кто-то удивлённо крякнул, офицеры начали подниматься, встречая высокого начальника.
Осунувшийся, неуловимо изменившийся полковник махнул рукой:
– Сидите.
Подошёл, достал бутылку «столичной» водки, поставил на стол. Взял стакан.
– Хороший был мужик. И настоящий офицер, – Валерий Павлович потёр синяк на скуле, – на всю жизнь запомню.
Выпил, не поморщившись. Пошел на выход. В последний момент обернулся, поманил Марата пальцем.
Встали в коридоре у окна. Валерий Павлович тихо спросил:
– Мужики, наверное, нас матерят?
Тагиров промолчал. Полковник понял, что ответа не будет, продолжил:
– Ты зла не держи. Охота – мужское занятие, грубое. А Владимирович – он хороший парень. Мама у него прекрасная, одного растила. Любит очень маму. Он всё харизмы пытается добрать, брутальности. Вот и перебирает иногда…
Марат молчал.
– Я попрощаться зашёл, у нас вертолёт через час. Ничего не хочешь сказать?
– У Морозова сын остался, второкурсник, – проговорил Тагиров. – Я хотел бы сыну и нам, кто с ним в батальоне служил, одного пожелать… Он ведь мог спокойно из бронетранспортёра выпрыгнуть, вас там оставить. Пусть мы никогда не пожалеем о том, что он спас вас от смерти, Валерий Павлович.
Полковник подумал, переварил. Нахмурился на мгновение. Продолжил:
– Я вообще-то о другом. Подписано советско-китайское соглашение о сокращении войск на границе. Летом начнётся вывод армии из Монголии, вашу рембазу расформируют, знамя сдадут в музей, офицеров по другим округам разгонят. Я к тому, что моё предложение про Кубу остаётся в силе.
Марат вдруг явственно увидел картину: стройная женщина в лёгком летнем сарафане идёт вдоль берега синего-синего океана, загребая босой ножкой белоснежный песок. Потряс головой. Ответил:
– Спасибо. Я как-нибудь сам.
У подъезда стояла Раиса, кутаясь в коротенькую шубку. Притоптывала стройными ножками, обутыми в изящные сапожки на шпильках.
– Где ты бродишь, Маратик? Замерзла вся, пока ждала.
– Зачем ждала? – спросил Тагиров. – Вроде не договаривались.
Раиса растерянно пожала плечиками. Сообщила:
– Слышал? Ленка Воробей отравилась таблетками. Не откачали.
– Бывают поступки, которые исправляются единственным способом, – сказал Марат, – ты только для этого меня ждала? Чтобы сообщить прискорбное известие?
– Может, пригласишь девушку на чашечку кофе? – Раиса улыбнулась ярко накрашенным ртом.
– Нет у меня кофе. А также чая и других напитков. Чего хотела?
– Фу, грубиян, – поджала губки Рая, – я тебе письмо принесла. Мог бы и отблагодарить девушку.
– Благодарю. Давай письмо.
– Эх, разве же так красивых женщин благодарят? – вздохнула Рая. – Бестолочь ты.
Достала из сумочки конверт, протянула Марату.
– Спасибо. До свидания, – произнёс лейтенант.
Грохнул дверью, потопал наверх.
Оставленная на улице Рая сморщила носик. Протянула задумчиво:
– До-о свидания. Если оно будет, это свидание.
На вскрытом письме – обратный адрес читинского военного госпиталя, а адресовано оно было Хамзаевой Раисе. Марат вытащил листок в клеточку и второй конверт, запечатанный, с надписью «Любимому». Сначала прочитал написанное на листке:
Здравствуй, Раечка!
Представляю твоё удивленное личико при получении этого письма. Но, поверь, если бы не крайней сложности обстоятельства, я бы не стала тебя беспокоить. Особенно учитывая, так сказать, некоторую обиду и даже злость, которые ты должна ко мне испытывать. Но мне и вправду больше некого попросить об услуге. Так сложилось, что во всем Чойре я могу назвать подругами только тебя и Галю. Причём – бывшими подругами, увы. И я выбрала тебя. Надеясь на твою несомненную порядочность (не криви свои губки, я в самом широком смысле).
Ты же знаешь моего мужа Николая. За всё он берётся со своей дурацкой крестьянской основательностью, и если уж пообещал изолировать меня от «этого чернявого шалопая», то обеспечил, чтобы и тут, и в Чойре любые письма, адресованные Марату, были перехвачены. Как и письма Марата ко мне, если бы такие вдруг случились. Полевую почту курируют политработники, ты это великолепно знаешь.
Поэтому очень прошу тебя и даже заклинаю – передай второй конверт Марату. Буду тебе очень признательна.
P.S. Моё лечение закончено, приступы не повторяются, я «практически здорова». Так сказал начальник психоневрологического отделения. Несчастный и бестолковый мужлан, с курицей-женой, домашним борщом и парой толстых детей. Николай завтра меня увозит к новому месту службы. Уверена, что и там я попаду под жесточайший контроль. Так что ответного письма от Марата не жду, пусть даже не пытается.
P.P.S. Прости меня. Пожалуйста.
Марат закурил сигарету. Положил листок на кровать, взял белый конверт с надписью «любимому», надорвал.
Мой милый, родной, единственный!
Если ты держишь этот листок в руках – значит, Раиса всё сделала, как я просила. Не сомневаюсь, что она пыталась тебя соблазнить, и даже не из-за горячих чувств или мести, а из любопытства. Такая она, кошечка любознательная.
И не сомневаюсь, что мой лейтенант устоял. В противном случае и лейтенанту, и кошечке придётся познать, что такое – ярость тигрицы.
Но это всё – пустяки.
Я ужасно скучаю по тебе. Я думаю о тебе. Я вспоминаю твои руки, и твои курчавые волосы, и твоё дыхание. Вернее, «вспоминаю» – неправильное слово. Чтобы вспомнить, надо забыть. А я не забывала ни на секунду.
Глупые врачи, пичкали меня дурацкими таблетками и физиотерапией, ещё какими-то достижениями медицинской техники и науки. От чего они меня лечили? От любви?
Я прекрасно понимаю, что у нас с тобой нет будущего. Пожалуйста, не перебивай. Не перебивай женщину, я сказала! Дело даже не в том, что между нами будет двадцать тысяч километров, половина земного шара без всяких шансов обменяться письмами или поговорить по телефону. И не в ерунде, называемой «супружеским долгом», «приличиями» и так далее. Хотя я и вправду очень многим обязана Николаю…
Я намного старше тебя. И не могу лишать тебя будущего из эгоистических побуждений и собственнических чувств. Ты совсем молодой мальчик, у тебя должна быть семья, милая юная жена и детишки. Обязательно – детишки!