аги. На дворе смеркалось. Выглянув на улицу, и убедившись что она пуста от патрулей, старик и мальчик перебежали на другую сторону и ввалились в мастерскую Карла Фридриховича.
Пока Карл Фридрихович готовил нехитрый ужин, измученный Руся калачиком свернулся в кресле и прикрыл глаза. Заснуть не получилось — в бок впивалось что-то твёрдое. Кажется, камень. Ну да, он сунул его в карман в подземелье. Надо, пожалуй, рассмотреть находку получше — вдруг камень драгоценный, мало ли что под землёй можно найти. Кроме крыс там ведь и сокровища бывают!
Камень оказался самым обыкновенным песчаником. Однако в кармане оставалось ещё что-то. Руся нащупал пальцами прямоугольный плоский предмет. Это ещё что? Книжка, что ли? Он вытащил находку из кармана. Нет, это была не книжка. Это был небольшой блокнот, вернее, блок склеенных страниц без твёрдой обложки.
Сон как ветром сдуло. Шариковая ручка? Руся хрипло присвистнул. Страницы были исписаны тонким шариковым стержнем. А почерк! Почерк казался до боли знакомым.
Мальчик уставился в блокнот, беззвучно шевеля губами.
«Дневник кадета Раевского» — вот что было написано на первой странице.
Руслан дважды нервно шмыгнул носом и жадно углубился в чтение.
Дневник кадета Раевского
«Решено: буду записывать. Если удастся вернуться… Ладно, про это писать ни к чему.
Вчера было первое сентября. Мы с уланом А. прибыли в Фили. А тут такое! Оказывается, Р. знают, и он был в штабе совсем недавно. И поехал в Москву — искать сестру! Милый-милый Р. Когда же мы, наконец, встретимся?
Вчера было решено, что армия оставит Москву. Никто до конца не верил, что это случится. Кроме меня, конечно. Когда знаешь заранее — это так… так странно! Иногда мне кажется, что всё это сон.
У нас с А. ни еды, ни денег. Зато у А. тут кругом знакомые. Он раздобыл себе коня, и получил приглашение на ужин с офицерами.
На ужине один из офицеров сказал, что хочет пробраться внутрь французского лагеря и убить Наполеона! Это капитан артиллерии Фигнер. Другим офицерам его затея не по душе. Ему говорили, что это варварство, что офицер — это воин, а не убийца. Ф. заявил, что ради этого охотно пожертвовал бы жизнью и сговорился с другим каким-то офицером отправиться к начальнику штаба Ермолову — за разрешением на партизанство. Интересно, отпустят его или нет?
Ночевали мы с А. в амбаре — все избы были заняты. Спали, не раздеваясь. По низу сильно дуло, пришлось в забраться в пустой ларь. Наутро весь мундир оказался испачкан мукою. А. в ларь не лазил. Поэтому он всё утро надо мной смеялся, называл мучным жуком, а ещё — жуком-долгоносиком. Откуда у него такие познания? Тоже мне, учёный-энтомолог.»
«Сегодня второе сентября, и я с шести утра на ногах. С рассветом наши начали отступление через Москву. Сколько у нас войска! Армия двигалась — будто река текла.
Солдаты шли угрюмые, глядя в землю … Некоторые в рядах плакали.
Жители — те, кто не уехал — столпились по краям улиц и площадей, и молчат. Растерянные, испуганные…
На мосту через Яузу мы видели Кутузова. Он седой, грузный. Так похож на Люськиного дедушку! Ну, точнее, дедушка будет похож. Со временем, конечно. Только у К. повязка на глазу. Вид у Кутузова, несмотря ни на что, спокойный. Какой-то такой… величавый, что ли. А ведь ему теперь труднее всех, наверное.»
«Мы с А. догнали его уланский полк. А. ездит на казачьей лошади, что достал в Филях, и бесится, мол, она трусливая и бестолковая. Ругает её ленивым ослом, и уверяет меня, что в первой же стычке с неприятелем она его подведёт. Несчастный голодный осёл, кстати, пока возит нас двоих. Ещё бы ему не лениться!»
«Нынче, третьего сентября, русская армия отошла на 15 верст от Москвы и расположилась лагерем в селе Панки. Забавное название, ничего не скажешь. Такое… неформальное, ага?
Ура, сегодня А. нашёл своего Зеланта! Ой, только из-за этого коня целая история вышла.
А. послали с отрядом за сеном для полковых лошадей. Он и меня взял. Едем по дороге, сбоку деревенька. А в ней, якобы, наши заводные лошади стоят. А. — он прямо взвился. Меня ссадил, а унтер-офицеру скомандовал шагом вести отряд к ближайшему лесу и ждать его там.
Отошли мы к лесу. Ждали-ждали, слышим — и пальба за лесом началась. Подумали, что это неприятель. Унтер-офицер решил моего улана не дожидаться. Мол, в плен попасть никто не хочет.
Уехали дальше, вёрст за восемь. Нашли там сено, навьючили лошадей и окольными дорогами приехали в другую деревню, ждать А-ва.
Много времени прошло. Глядим, скачет мрачный А. на своём Зеланте. Пересадил меня на свободного теперь „осла“, повёл отряд в полк. Приехали.
А., не слезая с коня и зверски скрипя зубами, заявляет, что теперь же уезжает из полка. Насовсем! Мол, едет проситься к Кутузову в ординарцы.
Что случилось? Чего он так разъярился? Конь на месте, все люди целы…
По дороге в ставку А. рассказал, как дело было.
Оказалось, в той деревушке стояли лошади другого полка. Уланские заводные были дальше, верстах в трёх. А. — туда. Приехал, нашёл Зеланта, помчался обратно. Вернулся, отряда нет. А. надеялся отыскать нас по следам, да не тут-то было. По всем дорогам натоптано — вправо, влево, поперек. Бедный А. поездил, никого не нашёл, и вернулся в полк.
Полковник, узнав. что А. потерял своих людей, пришёл в ярость. Обещал, если А. нас не сыщет, его расстрелять!
А. — опять к проклятому лесу, а там уже неприятельские стрелки. И наших стрелков лейб-эскадрон стоит. На передней линии встретил знакомого офицера. Тот спросил, зачем А. тут болтается. Посоветовал искать нас в той деревне, где мы и, вправду, встретились.»
«4 сентября вышли к Боровскому перевозу, что на реке Москве. Там было столпотворение. Беспорядок просто неимоверный! Народ из Москвы спасается как может. Кареты, коляски, дрожки, телеги — сгрудились на мосту. И всё стоит: пробка настоящая! Арьергард пройти не может, обозы мешают. Сами не двигаются, и войско не пропускают. А со стороны Москвы пушечные выстрелы слышно. Французы, верно, на пятки наступают! Начальники кричат-надрываются, толку нет.
Тут подъехал генерал Ермолов и приказал артиллерийскому офицеру повернуть дула орудий на мост. Гляжу, а офицер-то этот — „милашка“ Фигнер, собственной персоной! Тут генерал ему громко так командует: зарядить картечью и палить по обозам!
Ничего себе, думаю, неужто по своим палить начнут? А генерал что-то шепнул Фигнеру на ухо, да ка-ак гаркнет: „Пальба первая!“. Стрельбы так и не было, но обозники мост вмиг очистили.
Теперь вечер. Темнеет. Почти половина неба покрылась ярким заревом. Это горит Москва! Горит во многих местах. Днём был виден только чёрный дым. Теперь же в той стороне полыхает огромный огненный столб.
„Французы нерасчётливы, — сказал мне А. — Зачем они жгут наш прекрасный город? Странные люди!..“
Жду А. на лавке у избы, на воротах которой написано „Главнокомандующему“. А. пошёл просить адъютанта Кутузова, чтобы его сиятельство принял его немедленно. Долго не возвращается, значит своего добился.
Пойду-ка я… к окошку поближе… Конечно, нехорошо подглядывать… но когда ещё самого Кутузова так близко рассмотреть доведётся?»
— Битте, мой мальчик, битте!
Руслан оторвался от мелко исписанных страничек и восхищённо оглядел накрытый стариком стол: печёная обугленная картошка, хлеб и полный чайник крутого кипятка. Благодарно улыбнувшись радушному хозяину, голодный Руся проворно подсел к столу. Он торопливо надкусил горячую картофелину и с полным ртом промямлил нечто похожее на «данке шён».
Однако мысли о сестре не давали ему спокойно заняться едой. Толком не прожевав, Руслан соскочил с места и принялся вышагивать вокруг стола, возбуждённо размахивая надкусанной картофелиной и сумбурно пересказывая старику прочитанное.
Карл Фридрихович слушал внимательно и не перебивал. Он смотрел то на самого Русю, то на картофелину в его руке, и всё вздыхал. Периодически старик отщипывал кусочки хлебного мякиша и задумчиво отправлял их в рот. Пережёвывал он хлеб сосредоточенно, с меланхолическим выражением лица.
— Нет, вы только послушайте! — И Руся, быстро заглотив оставшийся кусок картошки, схватил блокнот и торопливо забормотал:
«Рассказывают, что уходя из Москвы два батальона московского гарнизона, вливаясь в отступающую мимо Кремля главную армию, уходили с музыкой.»
— Чего? — Руся аж поперхнулся. — Бред какой-то.
«Какая каналья велела вам, чтобы играла музыка?» — закричал Милорадович командиру гарнизона. Тот ответил, что по уставу Петра Великого, когда гарнизон оставляет крепость, то играет музыка. «А где написано в уставе Петра Великого о сдаче Москвы? — заорал Милорадович. — Извольте велеть замолчать музыке!»
— А, ну, теперь понятно… — усмехнулся мальчик. — Ладно, это всё, конечно, интересно, да только… Короче, подробности — потом, — заявил он. — Главное, что мне надо знать — это где и с кем она сейчас. — Он нахмурился, лихорадочно листая блокнот.
— Об этом и так можно догадаться, — тихо ответил ему Шрёдер. — С поджигателями, разумеется. С теми, друг мой, кто схватил и раздел французика Виньона. И десятки других его собратьев… э-э-э… в покое не оставил.
Руся скептически поджал губы. Луша — диверсантка? Он в сомнении покачал головой. Нет, на неё это совсем не похоже. Впереди всех на лихом коне — это в её стиле, не зря же она в армию напросилась, но чтоб нападать из-за угла? Не такой у неё характер.
Ответ, видимо, был у него в руке, оставалось дочитать его до конца. И он снова склонился над страницами, испещрёнными тонким шариковым стержнем.
Один глаз, да не обманешь!
Руслан читал записи сестры, и ему казалось, что он видит всё описанное своими глазами.
Вот Луша. Сидит у избы. Замёрзла, видно — ёжится, дует на покрасневшие пальцы. Вот она приподнялась на завалинку, прижала нос к окошку.
В просторной избе главнокомандующего натоплено. За дощатой перегородкой у печи стоит походная кровать. Грузный старик в расстёгнутом мундире сидит на широкой лавке у стола, устало ссутулившись. Это сам его сиятельство князь Михаил Илларионович Кутузов…