— Щёки впалые, глаза навыкате, усищи. Лысый совсем. Голова — как голый череп! Поневоле подумаешь, что такой человек на что угодно решиться может…
— Под ваше описание, Раевский, подходит только один человек. У него и прозвище такое — Мёртвая голова. Это князь Гагарин, хм… «Феденька». Завзятый картёжник, дуэлянт, охотник до разного рода выходок… А вы впредь не судите по внешности, кадет!
— Да я и не сужу… Так, показалось. Он ведь и впрямь убивать никого не собирался.
Фигнер скрипнул зубами.
— Зато я убил — убил уйму времени, пытаясь пробраться туда с целью избавить человечество от злодея. А этот держатель бессмысленных пари совершенно беспрепятственно проник в Кремль, и всё что он сделал — угостил Наполеона чаем! Больше слушать не хочу про этого безумца. Но, однако, ловок, каналья! Ну, дальше-то что?
— Да я же вам уже всё рассказал. Вы мне лучше скажите, где вас в другой раз искать?
— Об этом — потом. Ты мне, Раевский, ещё раз расскажи про выходку князя. Да поподробнее!
И Раевский рассказал следующее.
Наполеон спросил странного русского:
— Кто, вы такой и что вам здесь нужно, чёрт побери?
— Князь Фёдор Гагарин, адъютант генерала Беннигсена.
— И у вас не отобрали саблю?
— Нет, ваше Величество. Ведь я — не пленный. Я имею честь доставить вам, сир, два фунта превосходного московского чая.
Тут Наполеон очень удивился.
— И только для этого вы рисковали жизнью?
— Это пари, мсье. Я всегда считал, что французы гостеприимны и что для них слово офицера и дворянина — не пустой звук. Я решил лично убедиться в этом.
— Тогда Наполеон сказал, что французы снисходительны и справедливы, и велел пропустить князя Гагарина обратно в русский лагерь, — улыбаясь, закончил свой рассказ Раевский.
— И чему вы так радуетесь, кадет? — мрачно спросил Фигнер.
— Ну как! Хорошо ведь, что его отпустили…
Фигнер скрипнул зубами. Потом тряхнул головой и небрежно осведомился:
— Ну, что ещё там у вас в Кремле происходит?
Луша пожала плечами:
— Вот, парад был…
— Да, Бонапарт это любит. Смотры войск проводит регулярно.
— Ну, в этот раз пехотные части были. Ну и видок у них! Мундиры изорванные, башмаки дырявые.
— Поистрепались, значит?
— Не то слово, Александр Самойлович!
— Французы в Москве долго не задержатся, как пить дать! Вот и я больше не намерен здесь оставаться. Всё, о\'ревуар! Вернусь к Кутузову, попрошу людей. Возьму человек сотню-другую, и — в леса! С большим отрядом есть где разгуляться. Как Сеславин с Давыдовым. Не всё же им одним партизанскую славу стяжать.
— Уходите??
— Да. Как раз случай представился. Пока ты в Кремле тёрся, я истопником к помощнику начальника штаба поступил. Тёплое местечко. Поручено мне таскать, где найду, дрова и печки топить. Что смотришь? Не дворянское дело, а, Раевский?
Раевский только плечами пожал.
— Не дворянское, да и что с того! Неприятеля надо истреблять всеми возможными способами. — И Фигнер злобно пнул дырявый мешок с деревянным хламом. Деревяшки жалобно брякнули.
Раевский опустил голову и стал пристально разглядывать дыру в мешке. Из дыры высовывалась ножка от кресла с позолоченной львиной лапой.
— В интересах дела я многое готов стерпеть, — продолжал Фигнер, придирчиво рассматривая свои ободранные, измазанные сажей и копотью руки. На пальце была видно светлая полоса от снятого перед отправлением в Москву перстня. Он плюнул на палец и размазал сажу, чтобы след был не так заметен. — Что ж, побил меня часовой как мужика безродного, а я — дворянин! — ничего, стерпел. И ещё стерплю. А придёт час — отвечу так, что не поздоровится.
— Нет, что же вы, и правда, уходить решили?
— Слышал, назавтра им крайне нужно отправить офицера в авангард, с депешами. Ищут верного проводника, который бы довел до места. А я дорогу знаю! И французам покажу… Уж я им покажу, можешь не сомневаться!
Фигнер по-мужицки крякнул и забросил мешок на спину, собираясь уходить:
— Всё, пора мне.
Поправив сползающий на лоб кивер, Луша шагнула ему вдогонку:
— А прежние свои намерения, что же — оставляете?
Фигнер обернулся.
— Знаешь, Раевский поговорку: «лучше синица в руках, чем журавль в небе»? Отсрочку беру. К тому же, жирная синица сама прямо в руки идёт.
— А я как же, Александр Самойлович? Насчёт меня какие приказания будут?
— Насчёт тебя? А на твоё усмотрение…
— Это как же?
— Да очень просто — хочешь, потолкайся здесь ещё, может что полезное выведаешь. Впрочем, и так всё более-менее ясно. Хочешь — уходи, в армию возвращайся. Да не забывай, — жёстко улыбнулся он, — шпионов французы расстреливают.
Фигнер приоткрыл калитку, ведущую на задний двор высокого каменного особняка, освещённого закатными оранжевыми лучами.
— Гляжу, ты нынче безлошадный? Где коня-то оставил?
— В конюшне стоит. Захромал, бедняга. Конюх сказал, пару дней не седлать.
— Эх, давно я в седле не сидел, — вдруг произнёс Фигнер мечтательно.
Он перехватил поудобнее мешок, прошёл вперёд и аккуратно закрыл за собой калитку прямо перед носом у Луши. Луша остановилась, несколько сбитая с толку. Потом, застучав по серым шершавым доскам ладонями, зашептала в щель калитки:
— Господин капитан, я был сегодня у того дома. Как же это случилось? Когда же он сгорел?
— Да почти сразу, как мы с тобой ушли, загорелся. Так что пропали пожитки твои.
— А как же тот мальчик? Он что, так и… Он там один оставался, что ли?
— Ага. Сидор Карпыч отлучился на часок-другой. Вернулся — а там полыхает вовсю. Естественно, через какое-то время все наши заготовки взлетели на воздух. Французы, думаю, изрядно переполошились.
— А мальчик? — с отчаяньем повторила Луша. — Он выбрался?
— Нашёл о ком заботиться! Одним захватчиком меньше стало… Лучше о себе подумай, — услышала она из-за забора негромкий голос. — Всё, прощай, Раевский! Меня в Москве не ищи больше.
Луша стояла как громом поражённая.
Это что же, его больше нет? Милого смешного Руськи, который вечно размахивает воображаемой саблей, играет с Федюнькой в рыцарей, распевает пиратские песни… И глядит мечтательно своими умными карими глазами, и так трогательно улыбается…
Она вспомнила, как ей было отчаянно жалко его, когда он в прошлом году сломал нос. Он сидел на поребрике зарёванный, дрожащий. Луша заглядывала ему в лицо, всё измазанное кровью, и робко гладила по руке.
А зимой на катке, когда она сорвала голос, болея за него? После победного гола он подъехал к своим болельщикам, размахивая клюшкой. Такой раскрасневшийся и совершенно счастливый. И Луша тоже чувствовала себя счастливой и гордой за брата.
Они всегда были вместе — вместе барахтались в сугробах, кидались подушками, вместе ходили в школу, вместе гоняли на великах по двору…
И вот теперь его нет? Нет верного, надёжного, всё понимающего Руськи, который ехал к ней через сотни вёрст и врал напропалую — честный Руська, который в прежней жизни обманул один раз, лет в пять, и до сих пор никак не мог забыть об этом…
Луша не помнила, как добралась обратно. Не раздеваясь, она повалилась на ампирную кушетку, вся в слезах. Она проплакала всю ночь, и забылась только под утро, когда воздух за окном медленно начал сереть.
В предрассветные часы ей снилось, что она изо всех сил бежит за поднимающимся в воздух воздушным шаром, потому что на нём улетает Руська. И она зовёт его, всё кричит и кричит ему вслед:
— Руська! Руська! — и не слышит ответа.
Шах императору
На другой день, во время ежедневного парада в Кремле, Наполеон смотрел линейные полки барона Разу из корпуса маршала Нея.
Парад подходил к концу, когда с юга донеслись раскаты грома. Это была артиллерийская канонада. Мюрат не собирался давать Кутузову бой. Значит, русские напали сами. Что это, серьёзное наступление? Приближённые запереглядывались.
Наполеон поджал губы. Он посылал русским предложения о перемирии и ответа дожидался с нетерпением. Канонада означала одно — русские не желают мириться.
Наполеон был уязвлён. Он сделал вид, что ничего не слышит. Поблагодарил Нея и Разу, и, как ни в чём не бывало, отправился завтракать.
Он даже не отменил отложенную на сегодня партию в шахматы с мальчишкой Виньоном.
Причёсанный и тщательно умытый, Виньон явился сразу после завтрака. Мальчишка был бледен и тих сегодня. Скромно присев на краешек стула, спиной к камину, он вздохнул, и принялся расставлять на доске фигуры императорcких походных шахмат.
Многие дорого бы дали за то, чтобы оказаться сейчас на его месте. Но только не Луша. В принципе, сама перспектива играть с кем бы то ни было в шахматы Луше радужной не казалась.
Вот Руська — тот играл с удовольствием, а последнее время частенько выигрывал даже у папы. Луша по собственной инициативе за шахматы садилась редко. Впрочем, на уговоры брата сыграть с ним партию она обычно поддавалась — им с Руськой вместе всегда было весело, чем бы они не занимались.
Она снова вздохнула и принялась аккуратно поправлять расставленные фигурки. Разглядывая красивого, выточенного из дерева белого коня, она вдруг вспомнила одну шахматную задачу, которую папа как-то показывал им с Русей.
До решения её Луша тогда вообще не снизошла, поглядела на доску из-за папиного плеча и отправилась восвояси. Расположение фигур — а их на доске было немало, Лукерья помнила смутно… А вот название у той задачи было уж больно запоминающимся! Луша легонько усмехнулась. Задача называлась не как-нибудь, а «Бегство Наполеона из Москвы в Париж»! Мат в 14 ходов.
— Ну, если хорошенько поразмыслю, может и вспомню, где какая фигура стояла… — мрачно подумала она, делая очередной ход. — Как же там было? Белые кони изображали русских казаков. Точно! А чёрный король был, конечно, Наполеон. Русская кавалерия гонит чёрного короля с поля «а1», то есть из Москвы, на поле «h1», в Париж. Там и ставят мат. Да, и там ещё была какая-то хитрость. Где-то на этой диагонали он может быть захвачен в плен.