Ожидание было недолгим: сзади по трибунам прошел шум, оркестр заиграл государственый гимн и все поднялись, приветствуя тех, кого с таким нетерпением ждали. Император, конечно, не явился и, в отличие от других гостей, Курт это знал заранее: мероприятие было слишком мелким для Его величества, а если он пожелает все же лицезреть процедуру, то сделает это из окна дворца с помощью подзорной трубы. Зато пришли персоны из его ближайшего окружения – кузены, личный лекарь, военный министр и распорядитель Двора, командующий войском, начальник императорской гвардии и другие высокопоставленные лица, которые любили кровавые зрелища либо не обладали достаточной твердостью характера, чтобы уклониться от их посещения, даже если испытывали отвращение к экзекуциям.
Начальник Тайной стражи Рудольф Нойманн шел в первых рядах, рядом со своим вечным соперником – командиром имперского Летучего отряда бароном фон Крайцнером. Это был высокий грузный мужчина в распахнутой длинной черной куртке, расшитой золототкаными позументами, под которой виднелась белая рубашка с кружевным жабо, спускающимся к широкому поясу, на котором в потертых ножнах висел простой кинжал, без всяких украшений – сразу видно, что это не дополнение к костюму, а рабочий инструмент, который всегда должен быть под рукой. Дополняли наряд широкие штаны, удобные сапожки османского покроя – с загнутыми носами, и надвинутая на лоб шляпа. За прошедшие годы он обрюзг, так что лицо расширилось и щеки готовы были лечь на плечи. Глубоко посаженные глаза от этого казались еще меньше, да и нос вроде поуменьшился и уже не напоминал клюв орла, хотя острый взгляд из-под бровей вразлет все еще придавал сходство с хищной птицей, хотя и заметно постаревшей.
Барон Крайцнер был в парадной форме императорской гвардии: синее сукно, красная вставка на груди, золотые пуговицы, кивер… На боку болтался дорогой меч фламберг – легкий, но с волнистым клинком, оставляющим ужасные раны: командир Летучего отряда никогда не расставался с оружием. Он был гораздо моложе начальника Тайной стражи, пробежавшие годы добавили ему еще больше властности и уверенности в себе, возможно, это бросалось в глаза на фоне постаревшего конкурента в борьбе за доверие и милость императора, место при дворе и власть. Нойманн был стрелой, еще опасной, но уже достигшей точки снижения на траектории своего полета, а Крайцнер еще несся по прямой линии прицеливания. И хотя они так и не выяснили между собой: кто главнее – тот, кто выявляет измену, или тот, кто подавляет ее в открытом бою, исход их соперничества, в силу естественных причин, уже был ясен всем окружающим.
Увидев Шефера, Нойманн знаком подозвал его и усадил рядом с собой. Возможно, соседство с человеком в лохмотьях мусорщика, кому-то и не понравилось, но возражений не последовало: присутствующие знали, кто чаще всего отправляет на эшафот государственных преступников, а главное – кто определяет: являются ли важные фигуры империи изменниками или еще нет… К тому же не потерявшая силу стрела, даже на излете, может пронзить шею насквозь!
Сановные персоны расселись, а дальше все пошло быстро и четко, по наезженной колее. Обычные тюремные стражники завели на эшафот главную фигуру сегодняшнего мероприятия – лишенного всех титулов, должностей и почетных званий государственного преступника Каппельхайма. Руки его были скручены за спиной жесткой веревкой, ноги подгибались, и он практически висел в мертвой хватке стоящих по бокам конвоиров.
Герцог Нойманн встал, развернулся лицом к зрителям, поднял руку, призывая к тишине, которая и так установилась, стоило ему выпрямиться во весь рост. Когда он заговорил, трубный громкий голос, привыкший отдавать команды, далеко разнесся по площади.
– Благородные господа, честные христиане и добрый народ Вены! Перед вами человек, который был удостоин высочайшего доверия нашего императора и имел все, что можно пожелать: замок, золото, деньги, титул герцога и почетное звание рыцаря! Но у него не было чести и скромности, примеры которой нам подавали виднейшие фигуры рыцарства! Вспомните руководителя Крестового похода герцога Готфрида Бульонского, который освободил от сарацин Святую Землю, но отказался от короны создаваемого Иерусалимского королевства!
Нойманн выдержал многозначительную паузу. Тишина царила над всей площадью, даже над той ее частью, куда вряд ли доносились его слова. Тысячи людей превратились в слух. Кроме, пожалуй, одного: самого Каппельхайма. Тот уже закончил свою земную жизнь, и все, что происходило вокруг, проходило мимо его сознания.
– «Я не желаю носить королевский венец там, где Спаситель носил терновый!» – вот та фраза, которую он произнес и которая стала легендарной…
Голос начальника Тайной стражи охрип, но не утратил торжественной значительности.
– Герой выбрал себе иной титул: «Защитника Гроба Господня!» Он поселился в лишенном роскоши доме, чурался богатства, довольствовался простым рыцарским гардеробом и обычной солдатской пищей, вел скромную жизнь, но выполнял принятый обет и внушал страх маврам, которые даже не пытались отвоевать Иерусалим! Он прожил очень короткую жизнь, не накопил золота и не построил шикарных дворцов, зато сберег свою честь и незапятнанное имя, которое сохранилось в веках! А этот предатель, – не поворачиваясь к эшафоту, Нойманн презрительным жестом указал за спину, на Каппельхайма. – Этот предатель, не имея чести, потерял богатство, титулы, звания, – все! Кроме своей ничтожной, никому не нужной жизни, которой он тоже сейчас лишится!
Герцог взмахнул белым платком и сел. Глашатай, торопясь и глотая окончания слов, принялся зачитывать приговор:
«Каппельхайм, являясь Господином замка Неймотервиц и окружающих его земель, по сговору с Господами замков Моосхам, Маутендорф и Эльцмаунтер, замыслил государственную измену против Его Величества императора Священной Римской империи Фердинанда II, а будучи разоблаченным, бежал от справедливого возмездия и скрывался долгих одиннадцать лет, но был выслежен и пойман верными слугами императора, предан Высшему суду империи и приговорен к смертной казни путем принародной декапитации, дабы своим примером показать неповадность впредь таких действий…»
Глашатай замолчал, барабаны военного оркестра начали бить тревожную дробь, приговоренного перестали держать, и он со стуком упал на колени. Здоровенный детина в красном наряде и остроконечном колпаке с прорезями для глаз, привычным движением устроил его на плахе поудобней для себя и взмахнул коротким, лишенным острия широким мечом. Барабаны смолкли вовремя, давая возможность услышать глухой звук, как при рубке дров… Но голова не рассталась с телом и не покатилась по дощатому помосту – изменник с недорубленной шеей криво повис на плахе, и палач, чертыхнувшись, ногой столкнул труп на пол. Трибуны отозвались недовольным ропотом: процедура исполнена не чисто и подпортила кульминацию праздника…
Но делать было нечего: повторить казнь, чтобы исправить впечатление, невозможно… Главные гости принялись неспешно расходиться, на ходу делясь впечатлениями:
– Поторопился Ганс, видно, стареет, теряет сноровку…
– Топором сподручней работать…
Распорядителя Двора вырвало под ограждение ложи, остальные, не выказывая брезгливости, обходили скрюченную фигуру, продолжая разговор. Может, потому, что такой конфуз происходил с ним при каждой экзекуции.
– Не соглашусь: у меча клинок тоньше, потому аккуратней получается…
Почти все считали своим долгом подойти к Нойманну и Шеферу, поздравить их с блестяще выполненной работой и пожелать дальнейших успехов в выявлении государственных преступников. При этом в голосе многих слышались явные нотки опасения за свою судьбу. Некоторые приглашали друг друга к доброму застолью, дабы отметить еще одну выкорчеванную Тайной стражей измену, конечно, предложения делались и виновникам торжества, но Нойманн и Шефер их вежливо отклоняли. Однако компании по интересам складывались и без них, можно было с уверенностью сказать, что сегодняшний праздник закончится для многих колоссальной пьянкой.
– Итак, у тебя остался один неразысканный беглец из Маутендорфа, – то ли вопросительно, то ли утвердительно сказал герцог Нойманн, когда они с Шефером остались наедине.
– Раймунд Кёниг находится в Кремсе и готовится к турниру, – сообщил Орел. – Только выступать он будет под именем – Безымянный… Ворон следит за ним и не даст уйти. Вам остается отдать приказ – когда и как произвести арест…
– Вот как?! – оживился Нойманн. – Да ты, я вижу, никого не упускаешь…
Герцог явно собирался по привычке похвалить заместителя, но внезапно оборвал фразу. В последнее время его покровительственное отношение к Курту изменилось: чувствовалось, что он видит в нем уже не умелого лазутчика и толкового помощника, а соперника. И действительно, Орел самый вероятный кандидат, чтобы сменить постаревшего начальника Тайной стражи. И хотя сам Шефер даже не думал о кресле Нойманна, изменить ход его мыслей он не мог. Любые объяснения в таких случаях способны только усугубить дело…
– А скажи мне честно, мой друг, – продолжил герцог, как и раньше дружески обнимая за плечи заместителя, но без былого тепла. – Ведь за Кёнигом тебя вел не столько служебный долг, сколько личные чувства? Все-таки и с фрау Майер он спутался, а значит, залез на твою территорию! Да и повесить вместо него должны были тебя! Так ведь?
– Осмелюсь не согласиться, Ваше сиятельство, – как можно смиренней ответил Орел, хотя любое возражение герцогу уже само по себе являлось дерзостью, и тон мало что мог изменить в такой оценке. – Про Майер я давно забыл, у меня дружная семья – жена и трое детей: девочка и два мальчика… А в петлю меня вместо него тоже пыталась засунуть Клара, но она получила по заслугам с вашей помощью, и я очень признателен, что вы помогли тогда мне выпутаться из расставленной ею паутины…
– Вот как? – похоже, такой ответ герцогу понравился. – Ну ладно, молодец! Я всегда знал, что на тебя можно положиться.
– Спасибо, Ваше сиятельство! – Курт наклонил голову.