Все жило, бурлило и кипело, смешиваясь в один пугающий гул осады. Ругань вперемешку с криками, плачь – с проклятиями, грохот тюфяков – с гулом набата, гогот защитников – с воем нападавших… А над всем этим – безумный смех и улюлюканье невесть как забравшегося на самую верхотуру Кремля Сеньки. Вскарабкавшись на самую маковку, тот, словно не замечая летевших рядом стрел, безумно что-то орал, задрав голову к небесам. У Булыцкого закружилась голова. Настолько, что, схватившись за одно из бревен конструкции, он буквально повис на нем, рискуя свалиться вниз.
– Э! Куда! – схватив за шиворот товарища и отчаянно упираясь костылем, одноногий звонарь кое-как затащил его обратно на колокольню.
– Все нормально, – тряся головой и знаками показывая, что все в порядке, промычал Николай Сергеевич.
А стрелы все летели и летели, щедро осыпаясь на кровли, сшибая мечущихся туда-сюда «пожарных» и творя вред. Вот кое-где уже заплясали язычки пламени. По земле и по крышам уже лежали распластанные тела, между которыми носились уцелевшие «гасители».
Впрочем, обстрел этот продолжался недолго. Стрелы, прихваченные для первого штурма, закончились, да и бьющие из-за зубьев стен дружинники, оставаясь практически недосягаемыми для стрел неприятеля, нещадно обстреливали нападавших, сминая их и без того неровные колонны. Минута, другая, третья, и вот, дрогнув, волна начала откатываться прочь от стен города. Сначала прочь из зоны досягаемости тюфяков да эрзац-арбалетов, затем – луков да самострелов, а затем – и из зоны поражения пороков.
– Отбились, слава Богу, – подошел к оцепеневшему от увиденного товарищу звонарь.
– А? – подпрыгнул тот, когда рука Слободана легла ему на плечо.
– Худое дело – война, – оглядев крыши, мрачно сплюнув, продолжал тот. – Пойдем-ка, подсобим, – кряхтя и охая, он пополз вниз. Словно во сне, Булыцкий последовал за ним.
Там, внизу, закрывая глаза и стараясь не глядеть по сторонам, он помогал стаскивать к монастырю убитых, вырывать из плоти стрелы, перевязывать раны да усмирять-таки разошедшееся пламя отдельных домов. Тут уж и аптечка пригодилась, что с собой прихватил. Перекись, зеленка, обезболивающие, йод да бинты со жгутами… Правда, ненамного и хватило их, но все-таки…
Воздух наполнился стонами и криками несчастных, причитанием носящихся над ними баб да горестными воплями оплакивающих убитых. Когда немного пришли в себя и посчитали потери, то поняли, что при штурме как раз больше всего погибло пожарных. Даже если и не убивало их с первого попадания, частенько так случалось, что не могли к ним товарищи добраться, и те лежали, крича о помощи до тех пор, пока страдания их не прерывались очередной шальной стрелой.
Булыцкий бродил по городу в поисках тихого уголка, но везде натыкался на раненых и убитых. Везде, отовсюду доносились до слуха его вопли и стоны. Везде нос к носу встречался он со смертью. Везде преследовали его видения орущих парней да юнцов. Дотащив измученное тело до бочки с водой, он едва не шарахнулся в сторону, увидав свое собственное отражение: вымазанный в саже и копоти, взлохмаченный пещерный человек. Дернувшись зачерпнуть воды, чтобы ополоснуть физиономию, он обнаружил, что руки измазаны в крови вперемешку с грязью. Пенсионера вырвало.
– А ты молодец, – когда мужчина, вернувшись назад, взгромоздился на невесть откуда взявшийся на колокольне топчан, приветствовал его Слободан. – У кого и горячка началась, от мертвяков да раненых вида, а ты – ничего. Как мерин тягал. Наравне с молодыми. А я вот не смог. Не сдюжил. Погано стало. Утек на колокольню свою. Схоронился, трупьев не видеть чтобы. Да хорошо мне, на увечье сослаться могу, – зло сплюнул он в сторону стены, за которой уже начали собираться отряды неприятеля.
Нервно о чем-то переговариваясь, они держались так, чтобы видеть город, но при этом оставаться вне зоны досягаемости болтов, камней да стрел защитников крепости. Один из всадников, по-видимому самый старший, сдержанно артикулируя, что-то объяснял собравшимся вокруг наездникам. Всего несколько минут, и те, понукая лошадей, ускакали куда-то в сторону разбитого вдали лагеря.
– Ну все, в окрестностях полетели разбойничать, – злобно выругался Булыцкий.
– А вот кукиш вам! – расхохотался стоявший рядом звонарь, тыча неприличной фигурой в спину удаляющимся наездникам. – Окрест все под защиту стен собрались! Орудия нужны стенобитные, а тебе и репы поганой не достанется! С лестницами одними на штурм пойдешь либо завязнешь на неделю здесь!
– Слушай, Слободан, – обратился к нему Николай Сергеевич. – Я смотрю, ты дел ратных знаток.
– Говорил же: ратник бывший, – ухмыльнулся тот в ответ.
– Самострелы помощнее бы, – раздосадованно бросил Булыцкий.
– Чего говоришь?!
– Слабы самострелы, говорю. Разве что ранят, а толку-то? Вон, видел, сколько народу своими ногами с поля боя ушло? Перевяжут, дадут оклематься да снова – в бой.
– В бой? – крякнул его собеседник. – Да как бы не так! Эти уже все, не воины. А половина – и не жильцы. Так, обуза войску Тохтамышеву. Корми, лечи, ухаживай. А потом оно и как еще бывает: в запале и не сразу сообразил, что ранен, поднялся вроде в бой или сам же и ушел. А потом уже, чуть угомонившись, и душу Богу отдал. Я так ногу и потерял, – насупился тот. – И не сообразил сразу-то…
Так что, Никола, добрые самострелы, может, и получше, чем луки. Те-то сразу дух вышибают; ни тебе возни с ранеными, ни мороки. А тут теперь еще силы отвлекать Тохтамышу, чтобы присматривать было кому за мающимися. Либо сразу – головы долой, – помолчав, продолжил тот. – Так то свои же всколыхнутся: как так? Своим же бошки рубить! Нет, надолго увязли тохтамышевцы теперь здесь. Князь прозорлив да в делах ратных смышлен. И ловушки нехитрые, да толковые. Вон, у проволоки да сетей пока топтались, сколько воинов потеряли?
– Неужто сам князь додумался?
– Да нет, – протянул в ответ тот. – Посланник к нему явился: рассказал, научил, объяснил.
– Думаешь, в атаку пойдут завтра снова? – перевел тему Николай Сергеевич.
– А куда же денутся-то? Тохтамыш, может, за другим чем пришел, а воины его – за хабаром. И без него уйти – опозориться значит перед войском собственным. Гордость не позволит ему. Жди. Явится. Может, и сегодня даже. Они, говаривают, налегке пришли, чтобы ветра быстрее лететь. А значит, и без харча. Разве что с тем, что по дороге награбили.
– Тогда нам отдохнуть стоит, – проворчал Булыцкий.
– Твоя правда.
Наступило затишье. Длительное и грозное. Видимо, поняв, что с окрестностей все стеклись в столицу, вернулись раздосадованные всадники. Теперь в их движениях уже больше было раздражения. Тот, что старший, принялся что-то объяснять товарищам, и те, кивнув головами и подняв тучу пыли, вновь улетели прочь. В этот раз, впрочем, уже ненадолго.
– Гляди!!! – заорал вдруг звонарь, тыча пальцем куда-то вперед. – Вот шельмы! Не стали завтрашнего дня дожидаться-то!
Встрепенувшись, Николай Сергеевич принялся вглядываться вдаль и чуть не обомлел. Прямо на стены двигались длинные конструкции, обтянутые кожей. Настолько это было чудно, что и не сразу понял пенсионер, что это.
Нападающие сменили тактику. Теперь, вместо того чтобы плотной толпой переть на штурм, воины, разбившись на цепочки, двигались, укрываясь за длинными конструкциями: обтянутыми кожей жердями. Булыцкий и не сразу понял, что это разобранные походные юрты, за которыми нападавшие укрывались от многочисленных стрел защитников.
Быстро проскочив зону поражения пороков, они прямиком попали под дождь стрел, однако, находясь за новым укрытием, практически не понесли потерь; разве что болты самострельные иной раз прошивали насквозь кожу, выбивая бойцов. Впрочем, немного таких было, и, укрытые необычными щитами, атакующие приблизились практически к стенам. И снова охнули со стен тюфяки, выплевывая очередную порцию чугунных чушек вперемешку с каменными глыбами. Впрочем, в этот раз урон от них был гораздо меньше. Мало того что часть зарядов пролетела мимо целей, так еще и энергия их настолько мала была, что не хватало того даже на то, чтобы проломить самодельные щиты, а тем более поразить при этом хоть одного из укрывавшихся за ним воина. Нападающие почувствовали себя намного увереннее. Оглашая воздух радостными воплями, они ринулись в новую атаку. Мгновение, и вот уже запели тетивы эрзац-арбалетов, высвобождая болты, впрочем, и здесь без особенного успеха. Атака набирала темп. Теперь, зная о разбросанной колючке и неуязвимые для обычных стрел да болтов эрзац-арбалетов, тохтамышевцы чувствовали себя намного увереннее.
Одним махом и без серьезных потерь добрались до растянутой между столбами колючей проволоки и, прикрываясь щитами, подтащили и перебросили тяжелые доски. Проволока натянулась, но выдержала. Тогда нападающие быстро-быстро, в цепочки по одному, бросились перебираться через препятствия.
– Гляди, Никола, остановились, шельмы! – снова расхохотался Слободан.
И точно, остановившись и выскочив из-за укрытия, пусть бы даже и на несколько секунд, тохтамышевцы стали отличными мишенями для защитников. Снова загудели тюфяки, выплевывая смертоносные заряды, снова запели тетивы, выпуская на волю яростные стрелы, а со стен уже полетели копья.
Снова укрывшись за хитрыми приспособлениями, нападающие бросились к стенам, на бегу разворачивая и поднимая штурмовые лестницы, однако тут их поджидали разбросанные рыбацкие сети да режущие ноги чесноки. Ряды нападавших тем не менее смогли удержать строй и не рассыпаться на отдельные единицы. Совсем немного им времени потребовалось, чтобы подойти к самим стенам Белокаменной. Впрочем, здесь их ждали кипяток и горящая смола, обильно сбрасываемая защитниками со стен. А еще специально припасенные булыжники да валуны, летящие вниз и крушащие деревянные конструкции, черепа да кости. Внизу началась сумятица. Ну никак не ожидавшие столь организованной обороны, татары не готовы оказались к продолжительному штурму и теперь, расколовшись на отдельные группы и отчаянно закрываясь щитами да обломками перекладин, были прижаты к стенам, тщетно укрываясь от потоков кипятка и смолы, сбрасываемых защитниками. Визги ошпаренных, стенания раненых, крики атакующих, вопли и улюлюканья обороняющихся слились в один страшный хор, дополняемый страшным ржанием обезумевших лошадей, раскатами плюющихся смертью тюфяков, пением тетив да свистом стрел. И над всем этим мерно ухал колокол, раззадоренный безумно хохочущим звонарем.