Спасти настоящее
Глава 1
— Давай, Михаил Васильевич, сядем и спокойно поговорим, — предложил Юрий Иванович Дроздов устало. Руководитель комитета государственной безопасности резко постарел. Его, и до того не отягощённое жирком тело, «подсохло», что я отметил по протянутой мне для рукопожатия руке. Щёки впали.
Заметив мой оценивающий взгляд, он спросил:
— Плохо выгляжу?
Я пожал печами.
— Заели эти диссиденты. Хельсинская группа голову поднимает. Учёные…Национальный фонд демократии… Американцы пошли по нашим стопам. Сделали что-то типа нашего Коминтерна. Утомился я, Миша. Мы все утомились.
Дроздов внимательно смотрел на меня, сидящего через стол, напротив. Я продолжал молчать и слушать. Команды говорить не поступало.
— То, что ты всё, как ты говоришь, вспомнил, это хорошо. Мы тогда можем вернуться к тем твоим цифрам, которые ты положил в конверт, а я в сейф. Мы ведь поверили тебе, и правильно, судя по всему, сделали. Ты видишь, что твориться в республиках. Всё дерьмо вскипело одномоментно. Прошляпили и наши службисты, и партия. И, даже есть мнение, не случайно. Вот и хочу я тебя спросить, Миша, нет ли чего тебе сказать о дальнейших событиях? Не вдаваясь в вопросы, как ты это делаешь. Мы немного поковырялись у тебя в голове… Полякова считает, что ты — засланец с той стороны, потому как технологии не наши, но я ведь знаю тебя с детства. Что скажешь?
— Позвольте водички, Юрий Иванович?
Он встрепенулся.
— Что же это я⁈ Может чай, кофе?
— Воды.
Юрий Иванович не вставая со стула, потянул маленький разнос со стаканами со стола и поставил его перед нами. Потом нырнул рукой под стол и поднял её с пластиковой бутылкой с прозрачной водой и поставил на разнос.
— Наши пластиковую тару стали выпускать. Опытное производство, — пояснил он. — Родниковая. Из морозилки.
Взяв двух, судя по размеру, литровую емкость, я почувствовал ностальгическое щемление в груди. И мне нравилось замораживать воду и пить её растаявшей. После этого даже кипячёная становилась ещё мягче.
— А то, что я мог сам себя отформатировать, она не верит? — Усмехнулся я. — Никто, кроме меня мной не занимался. Пытливый ум ребёнка.
Отхлебнув воду, я поставил стакан на стол. В горле пересохло давно, а не только тогда, когда меня ввели в этот кабинет. Раньше я никогда в нём не был. Обстановка внушала трепет. В кабинет, да и в само здание на Лубянке меня доставили и именно ввели едва ли не под руки. А кое-где и под руки. Чего греха таить. Принудительно. В общем-то, помимо моей воли.
После случайной встречи с моей «женой» из того времени в этом, с которой я и не мечтал завязать отношения, у нас с ней закрутился такой бурный роман, что я даже не думал о том, чтобы попасть в Москву, где меня ждала аж целая госкомиссия, и куда я должен был отправиться на специально присланном за мной самолёте.
Я лёг на дно так глубоко, что «комитет» нашёл меня только через одиннадцать месяцев. И то, можно сказать, что случайно. Они проверяли мои связи и в очередной раз трясли Выходцева, к которому я в тот день так и не дошёл, а родителям сказал. Трясли прямо в «микроавтобусе» УАЗ. И тут по улице Кирова идем мы с Ларисой под ручку.
Представьте их реакцию. Они выпихнули измученного и ничего не понявшего Олега, схватили меня и запихнули в машину. Лариса отбивала меня, как могла, но силы были не равны.
Я, понимая, что сам неправ, не отбивался, а только лишь уворачивался от тычков и звездюлей, чем неимоверно утомил оперов и они треснули меня чем-то по голове и усыпили химией.
Очнулся я уже в самолёте и всю дорогу не пил, ибо не давали, мотивируя, что потом попрошусь в туалет. Но в туалет всё же сводили, ибо на ИЛ-76 получилось двенадцать часов лёту.
— Вы хоть жену мою уведомили, где я?
— Ларису Александровну не только уведомили, но и допросили. А допросив, успокоили, что ты в руках друзей. Просто очень нужен на работе. Она поняла.
— С ней всё в порядке?
— С ней и с ребёнком всё впорядке. Скоро родит. Она под пристальным контролем.
— Ну, хорошо…
— Ну, хорошо…
Мы сказали это почти одновременно и рассмеялись.
— Не обижайся на коллег из Приморского комитета. Сам виноват. Устали они тебя искать.
— Да, не обижаюсь я. Спрашивайте.
— Спросил уже.
Вода действительно была хороша, и я налил себе ещё стакан. Воду я люблю. И пить, и смотреть на неё.
— Ты ведь в разговоре с Кунаевым сообщил сведения, которые ты не мог знать. Даже про попытку избрания Горбачёва, а тем более про убийство Брежнева. Кроме даты, конечно, которую ты мне сообщил в 1979 году, кажется. Значит видения повторялись?
Не собираясь вскрываться полностью, я коротко ответил:
— Были, Юрий Иванович. Но это, как неожиданная сонная дрёма за рулём, когда задумаешься, и вдруг, раз, и уже спишь. А потом, раз, и проснулся.
— Ты фамилии называл. Они действительно оказались мерзавцами.
— Самое страшное, Юрий Иванович, что таких, как те, — миллионы. Испорченных западной пропагандой, тлетворным влиянием запада и запущенностью народного хозяйства, которое никак не напоминает доклады с трибун. А народ хочет знать, не только, сколько посеяно гречихи, но и где именно она растёт?
— Это ты Жванецкого цитируешь? Тот ещё… Юморист.
— А зря вы, так о нём. Надо прислушиваться к сатирикам. С этого смеётся народ! Пока смеётся, а как придёт время, просто переступит через враньё и попытается построить своё будущее, другое, без вранья.
— И что у него получится? — Скривив рот, спросил Дроздов.
— Обманут его. Толпу мышей за дудочкой уведёт любой музыкант. Главное — подобрать правильную мелодию.
Я налил ещё один стакан и отпил хороший глоток.
— Они тебя, что, не поили?
— У-у, — отрицательно ответил я.
— Вот паразиты! Я им всыплю.
— Всыпьте-всыпьте. А ещё они меня по голове ударили. А вы знаете, это у меня самое больное место.
— Шутишь, — это хорошо, — улыбнулся Дроздов. — А нам не до шуток. Республики вздыбились. Людей не хватает. Мы, ты знаешь, увеличили и внутренние войска и войска гэбэ, но не хватает… Шеварнадзе, — сука. Грузинскую партийную ячейку баламутит. Автономии просят.
— Сейчас пойдёт — поедет.
— Но почему, Миша!
— А вы не понимаете?
Я не стал ждать его ответа. Конечно он всё понимал, но ждал ответа от меня.
— Процесс запущен давно. Мы на финальной стадии. Поезд подъезжает к разрушенному мосту. Локомотив, вроде бы, уже начал тормозить, но те, кто его толкают сзади, допихают вагоны к пропасти. Вместе со всеми, кто в этом поезде едет. Тот, кто в курсе про мост, пытаются спрыгнуть и отбежать, например, как евреи, за кордон. Эти ребята кипешь чуют всем спинным мозгом, а не только попой. А самые продуманные заранее построили ветки, отстегнули свой вагон и ждут удобного момента, чтобы свернуть на другие рельсы, отталкивая от себя локомотив. Ибо может рвануть котёл.
Дроздов смотрел на меня и внимательно слушал. Я помню, как уже в «духтысячных» мы сидели у него в фонде, и я говорил ему те же самые слова, что говорю сейчас в 1989 году. Ему всегда нравилось моё образное мышление.
— Это ты видел? — Спросил он.
— Это я знаю, — сказал я. — И не спрашивайте откуда.
— Что ты ещё знаешь? — Спросил он.
— Фамилии, имена, явки, пароли? Так вы и сами их знаете, Юрий Иванович. Стоит только снова начать контрразведывательное прикрытие высших руководителей.
— Мы начали. Ещё в 1985-ом.
— Вот. И вы же сами сказали: международный… что там? Конгресс? Фонд? Имя им легион! Диссиденты!
— И что с ними делать⁈
— Вы меня спрашиваете⁈
Дроздов опустил голову.
— Я, почему-то, надеялся, что ты знаешь рецепт лекарства.
Мне вдруг стало страшно. До дрожи во всех мышцах. До холода в груди.
— Я не доктор, Юрий Иванович! Не на того учился.
— А на кого ты учился? — Спросил он. — И главное, для чего?
— На кого, вы и сами знаете… А для чего? Для того, чтобы спасти СССР.
— И как спасти СССР? Ты знаешь?
— Возможно, да. Кое что.
— Например?
— По-моему всех диссидентов надо отпустить, а то и выслать из Союза. И Сахарова с Боннер. И ни в коем случае никого не впускать обратно.
— Всех выслать? Миша, там много хороших учёных и многие из них секретоносители.
— Секретоносители? — Я усмехнулся. — От кого секреты? Вы же понимаете, Юрий Иванович, что никаких секретов уже нет. Сколько я передал их вам? И половина там наши секреты.
— Так это и евреев надо отпускать…
— Так и отпускайте. Причём без пенсии.
— Мы не можем. Люди работали.
— Оставьте их пенсию в Союзе в Сбербанке на депозите. Многое из них вернутся. Будут пользоваться. Квартиры пусть сдают государству.
— Много уедет. Это удар по престижу, но я с тобой согласен.
— Престиж, это когда у тебя экономика сильная, армия и когда ты не боишься потерять престиж. Если хотя бы одно из условий выполнено — тебя уважают. Экономика Америки на ладан дышит, а ей на всех начихать. Высшему классу на всех начихать. Кризис их не коснётся, а если коснётся, пройдёт рядом. Они сами и есть кризис. Перед кем мы боимся потерять престиж? Перед теми, кто нас никогда не уважал и не будет уважать? А только вставляет палки в колёса?
— Чем заняться хочешь? — Резко спросил Юрий Иванович, снижая градус беседы.
— А мы надолго с вами расположились?
Дроздов посмотрел на настенные часы.
— Минут сорок ещё есть.
— Хорошо. Тогда я бы от кофе не отказался. С бутербродом.
Дроздов стукнул себя ладонью по высокому лбу и крикнул:
— Ребята, сделайте нам кофе в заварнике и бутербродов настрогайте.
Он часто употреблял это слово, «настрогайте», и по-доброму относился к подчиненным, потому его называли иногда «Папа Карло». Наверное, ещё и из-за его некоторого сходства с артистом, игравшем эту роль в фильме 1975 года. Бывший начальник нелегальной разведки любил своих кукол и относился к ним по-человечески. Он понял, что мне нужна пауза, чтобы собраться с мыслями и дал её мне.