мы волей-неволей мотали его премудрости себе на ус. И кое-что намотали — не зря покойник старался.
От обычного «пояса шахида» моя конструкция отличалась так же, как «Вольво» от «Запорожца»: совсем другой уровень работы, не дилетантский. Изнанка моей летней куртки теперь походила на патронташ охотника, но калибром покрупнее. Десять матерчатых карманчиков я вшил двумя рядами, по пять с каждой стороны. А для страховки проводов еще приспособил изнутри четыре удобные нитяные петли. Одну — чуть пониже левого рукава, другую — в районе подмышки, третью — немного выше локтевого сгиба, последнюю — на уровне запястья, сантиметра три не доходя до будущей повязки.
Сверхсовременный радиовзрыватель я тоже брать не стал. С этим радио можно было легко пролететь, как фанера над Парижем: на хитрую жопу всегда найдется верткий болт с левой резьбой. Когда во время войны к нам сваливались инспекторские проверки из Генштаба и Разведупра, то каждую шишку пас особый лейтенантик с чемоданом — куда инспектор, туда и особняга. Наши связисты по-черному костерили этих «деточек с персиками»: блокиратор радиовзрывателей «Персей» забивал шумом все рабочие частоты. Зато уж никакому вражьему сигналу не светило продраться через помехи, даже если бы духи и намылились гробануть залетного генерала радиофугасом. Шишка уматывала нетронутой.
Готов ставить мешок денег против одного косячка, что у президентской охраны есть такой же «Персей» или фиговина покруче. Заглушит любой сигнал в радиусе километра. Против лома нет приема, однако и мы не пальцем деланы. Мы пойдем другим путем...
Сбруя была готова, оставалось ее снарядить. Я утопил в крайнее гнездо патронташа первую из десяти пластитовых сарделек, а сверху глубоко воткнул двузубую вилку детонатора с сине-зеленой парой хвостиков на конце. Этих пар тоже будет десять. Когда я набью патронташ целиком, то заплету хвосты в две большие косицы и выведу общую для всех проводку к источнику питания и замыкателю цепи. Батарейка ляжет в карманчик рубашки, провода я укреплю в рукаве нитяными петлями, а кнопка поместится в левой ладони, под бинт. Такая канитель с электропроводкой устарела лет на тридцать, зато абсолютно безотказна. Контакт? Есть контакт! Все взлетает на воздух.
Кнопка оказалась туговата в меру. Чтобы цепь замкнулась, надо будет сильно прихлопнуть забинтованной ладонью какой-нибудь предмет потверже: кирпичную стенку, железную ограду, дерево. Свою голову, наконец.
Нет уж, по голове стучать не придется, подумал я. Рядом будет и ограда, и деревья, и капот машины. Выбирай любое. На секунду я зажмурил глаза, чтобы восстановить в памяти карту-схему объекта на улице Осенней — вместе с внутренним двором, наружными подъездными путями и зеленкой по периметру.
Избирательный участок в Крылатском устроили на территории школы, так что совокупная карта получалась довольно простой. Слава Богу, не горы! Я разрисовал подробный план, крепко его вызубрил, а недели за две до выборов сделал последнюю рекогносцировку.
Ре-ког-нос-ци-ров-ку, по слогам повторил я. Люблю я очень это слово, но не могу перевести. Что-то вроде дежурного осмотра местности перед операцией, только звучит намного солиднее.
Объект «школа» на мысленной схеме я обозначал серой заштрихованной буквой «П». Перед войной я и сам оттрубил школьный срок лет в серой двухэтажке типа этой. Наше здание огибал точно такой же полуметровый заборчик из крашеных железных прутьев с поперечными перекладинами. Рискуя штанами, мы почти до самых выпускных экзаменов сигали через этот дурацкий забор. И не потому, что так было намного короче, а потому, что через открытые ворота проходили одни сопляки, выскочки, маменькины сынки и бабы. Настоящий мужчина принципиально не шел в обход.
Почти наяву я увидел, как Президент, хмуря свои ватные брови, лезет голосовать через школьный забор. Как на полдороге цепляется президентскими штанами о железные прутья ограды и как похмельно орет на своих шестерок: суки, не уследили, всех уволю!.. Я хмыкнул. В жизни все будет по-другому. Не царское это дело — сигать через забор. Наш царь Горох велит притормозить свой черный членовоз на подъезде к главному входу.
Дальше начинается простая топография. Я отлично знал, как выглядит президентская машина. Вплотную к воротам этой длинной колбасе никак не подобраться: проход коротковат. Расстояние от полотна дороги до школьных ворот я вымерил — пять метров тридцать сантиметров. Такой небольшой участок пути кое-кому придется пройти пешком. Бывает, цари ходят пешком не только в сортир.
Эти самые пять-тридцать — мои. На отрезке между членовозом и воротами Президента встречу я. И щелкну тугой кнопкой о твердый предмет...
Я снарядил последнюю пластитовую сардельку, а затем собрал синие-зеленые хвосты в два пучка и скрутил медные жилки, свободные от изоляции. Получилось уродливо, но крепко. Не порвется.
Оценив прочность разъемов, я стал бережно надевать на себя смертоносную сбрую. Один рукав готов, второй рукав готов, поправляем воротник, все очень хорошо. Куртка потянула меня вниз, хотя и ненамного сильнее, чем обычный кевларовый бронежилет. Главное, со стороны выглядит незаметно. Ну красавец! Только бы не забыть свои новые документы: там их обязательно проверят.
Обе ксивы устроил мне Друг. Я не спрашивал, где он добыл эту липу и каким макаром она прыгнула в мой почтовый ящик неделю назад. Друг умел так много, что слепить мне грамотный фальшак было ему проще простого. Он даже позволил мне самому выбрать для документов новое имя, хотя боевую фамилию «Победоносцев» решительно забраковал. «Твои ФИО должны быть понеприметнее, — разъяснила мне телефонная трубка. — Чтобы не бросалось в глаза. Фамилию я тебе придумал серенькую, а имя скажи сам. Михаил, Ярослав, Василий. Любое... Только не Валера».
Новое имя я успел присмотреть себе заранее, как новое обмундирование в каптерке. Против Константина мой благодетель не возражал.
— Игорь Исаев, — сказал я вслух, перекладывая в наружный карман липовый паспорт вместе с липовым пластиком. — Попрощайся с Игорьком Исаевым, контуженным чмориком. Теперь поздоровайся с Костей Леонтьевым, независимым наблюдателем на президентских выборах.
Независимому наблюдателю Косте жить оставалось не более трех часов. По словам Друга, членовоз должен был объявиться у избирательного участка в промежутке от без четверти двенадцать до четверть первого. Так было заведено по протоколу. Кремлевскую Службу протокола знающий Друг ставил высоко, а вот об охране Президента всегда говорил с юмором. «Тебе очень везет, — усмехалась трубка. — Старый пердун собственными руками разогнал СБ и доверил свою охрану Лубянке. Теперь перетряска кадров ему аукнется. При Сухареве тебя бы сцапали еще за километр от президентской машины, а сегодня ты его запросто сделаешь. У тебя получится. Ты отомстишь ему за войну, за своих ребят, за первый штурм Кара-Юрта...»
При одном лишь воспоминании о Кара-Юрте боль высунулась из засады и прямой наводкой дала осколочный залп. Чтобы прогнать из памяти горящие бэтээры с обугленными чмориками на броне, я побыстрее задымил остатком неприкосновенного косячка. Теперь можно. Боль-поганка мигом спряталась за бруствер и выставила перископ.
Главное, подумал я, жадно вдыхая горьковатое облако, чтобы она не успела атаковать до взрыва. Чтобы сидела в обороне. С поганкой в башке я хреноватый боец: у меня дрожат руки, темнеет в глазах и усыхают мозги. Сражаться на два фронта я не мастак.
— Не дай мне Бог сойти с ума, — пробормотал я вслух, двумя последними затяжками отгоняя боль обратно в ее убежище. — Не-да-ймне-бог-со-йти-су-ма... — Классную бубнилку я приготовил себе на дорогу до Крылатского. В ней было всего пять куплетов, но каждый можно было повторять до пятидесяти раз. Когда меня держали у Эрнеста, эта бубнилка помогала оставаться нормальным.
Сегодня она опять поможет. Эта да еще одна, тоже короткая, про любовь, надежду и славу — меня она всегда отвязывает.
Погасив боль, я завершил последние приготовления. Правой рукой я обмотал бинтом кнопку в левой ладони. Зубами затянул узел и убедился, что повязка не давит на кнопку и маскирует отвод провода. Лучше не бывает. Наблюдатель Костя Леонтьев немного поранил руку, но все равно принципиально явился на участок — исполнить свой гражданский долг. Точнее говоря, привести свой последний гражданский долг в исполнение...
Уже на пороге я окинул взглядом комнату: ничего ли не забыл?
Пыльный ковер. Диван. Телевизор. Книжный шкаф. Вчера, экономя травку, я попытался отвлечь себя чтением, однако шкаф был набит несъедобной глянцевой макулатурой — сплошь отечественной, ни одного даже захудалого Чейза. Я перелистал несколько русских боевиков, но вскоре бросил это занятие, потому как боялся окончательно разозлиться и ненароком разбудить боль.
В каждой такой книжонке было полно стрельбы, драк и поножовщины. Одни инвалиды сурово мочили других: слепые глухих, немые хромых, бешеные безруких, а все вместе — ментов или мафию. Кровища стояла по колено. В конце правильные инвалиды геройски уделывали неправильных, подбирали чужие баксы и двигали по чужим бабам. У самих авторов этой хреномундии следовало бы сперва оттяпать руку или ногу, выбить глаз или челюсть, потом подержать полгодика их в наших военных госпиталях, а затем уж смотреть, хватит у этого чморья силенок на махаловку и на баб — или нет...
Из-под всей глянцевой белиберды я выкопал лишь одну порядочную книгу, тоненькую и вообще без обложки. Картинок у нее тоже не было, зато написано было всерьез. Круто забирало. В той книге зеленый лейтеха со взводом отправлялись ночью совершать подвиг — подрывать какой-то склад боеприпасов. Но в темноте они склада не находили и гибли один за другим, не дотянув до рассвета.
Автор книги был мужик с понятием. Видно, он сам нахлебался досыта войны — не нашей, а еще старой, с немцами, — и на фронте хорошо просек одну нехитрую штуку.
По-настоящему в мире не бывает никаких подвигов и никакой геройской смерти. Смерти всегда на тебя глубоко насрать.