— Приехал... приехал... — Толпа возбужденно заколыхалась и поползла к забору. Парни майора Филикова не сдержали натиска.
Обогнав всех, первым за ворота вырвался Исаев. Я еще не знал, кто додумался идиотски подражать президентскому выезду, однако уже понял, что случится через мгновение.
«... Презедент! Ты покойник. Я убью тебя во чтобы то не стало...»
Ах, черт! Он ведь тоже уверен, что там Президент!..
Пассажиров «линкольна» уберечь мне не удастся, мгновенно просчитал я. Поздно. Спасти бы тех, кто сейчас кинется к подъехавшей машине.
— Наза-а-ад! — заорал я и, выхватив свой «Макаров», разрядил в воздух всю обойму. — За воротами бомба! Ложи-и-ись!
Как ни странно, толпа меня услышала: быстрее всех на асфальт попадали люди, стоявшие поблизости от меня, но и дальний край толпы, которому грозила реальная опасность, вовремя отхлынул от школьной ограды.
И тогда живая бомба, наконец, взорвалась.
Сначала за оградой абсолютно беззвучно вспух грязно-красный пузырь, весь сотканный из огня, дыма, земли и крупных обломков машины. Затем настал черед звуков: несколько сот барабанщиков одновременно вдарили по своим веселым барабанам. Жаркий смерч с сильным запахом горелого капронового троса играючи смял створки железных ворот, пронесся над залегшей публикой и уже совсем на излете врезал мне по лбу своим горячим воздушным кулаком...
— ... Макс! Макс! — Меня тормошил Филиков, возбужденно-радостный и чумазый. — Макс, очнись! Это был не Президент!.. Слышишь ты, не Президент!..
— А кто? — вяло спросил я и сел на ступеньку. Я и без Филикова знал, что не Президент. Башка моя трещала еще немилосердней, чем утром.
— Клоун этот, ну пестрый, пидор, Фердинанд! Машину «линкольн» где-то достал. Вырядился, понимаешь, в костюм, причесочку сделал... — Рапортуя, Филиков преданно заглядывал мне в глаза. Теперь он окончательно уверился: капитан Макс Лаптев есть тайный соглядатай генерала Голубева и приставлен к майору для надлежащего контроля. — Сам он виноват! Ходил бы в своем обычном барахле, как всегда, никто бы его не спутал.
— Кто-нибудь еще пострадал? — Я оглядел пустой школьный двор. Убедившись, что опасности больше нет, любопытная толпа дружно пересыпалась со двора за ворота, к эпицентру взрыва.
— Серьезно — никто! — поспешно доложил Филиков. — Только гомик со своим шофером. И этого, с бомбой, естественно, тоже на куски... — По разумению майора, потери для общества были невелики. Служебную карьеру Бороды они подпортят, но не остановят. — Ты, главное, не забудь, Макс: наши ребята здесь ни при чем. Это все бывшие парни Толяна! Я поставил двоих на ворота, а они оголили пост и куда-то смылись...
— Толяна? — вздрогнул я.
Моментально я прокрутил в памяти последний — взаправду последний! — разговор с Германом Семенычем из инвалидского Комитета. И тут же вспомнил огненный гриб на месте деревянного грибка у пепелища ОКПИМВа.
— То есть Сухарева, я имею в виду, Анатолия Васильевича, — быстро поправился Филиков. — Они, Макс, шефа своего бывшего так промеж собой звали. Не по имени-отчеству, как положено, а Толяном, словно авторитета крутого...
Я постарался встать на ноги, и это мне удалось. Со второго раза.
Головоломка была собрана, недостающее звено найдено — жаль, что поздно. Формально я ни в чем не провинился. Фактически же я провалил задание, которое сам себе и поручил.
Я не умею воскрешать мертвых. Мне осталась одна забава — поставить финальную точку в этой гнусной истории. И я ее поставлю.
Отодвинув рукой Филикова (тот послушно исчез), я поднялся вверх по ступенькам, миновал вестиюбль и добрался до телефонного поста старлея Егоршина. Егоршин сразу же пододвинул ко мне аппарат, а затем предупредительно слинял.
Сперва я позвонил безработному Ване Воробьеву. Архивный юноша понял меня с полуслова и согласился без колебаний.
Затем я набрал еще один номер. Откликнулся бодрый пожилой голос с легким иностранным акцентом.
— Вас беспокоит капитан ФСБ Лаптев, — произнес я. — Ваш телефон мне дал Валерий Волков. Как я понял, вы пишете новую книгу?
— О, да-да, карательная психиатрия в СССР, — подтвердил голос, — История вопроса. Как сажали и как выпускали... Сэр Волков говорил, что у вас имеется богатый опыт...
— Вам исключительно повезло, — обрадовал я собеседника. — Вы не только можете посмотреть наш древний красивый обычай, но и сами в нем поучаствовать... Вы готовы, сэр Максвелл?
— Участвовать? Йес! — ответил британец с энтузиазмом, хотя и слегка озадаченно. — Я готов, сэр Лаптев. Когда?
По его тону я догадался, что лорд Бертран Томас Джеффри Максвелл, крупный спец в области советских психушек, классику советского кино абсолютно не знает. Да оно, пожалуй, и к лучшему.
— Сегодня, — сказал я. — Немедленно.
58. ЗАМГЕНСЕКА ТОВАРИЩ СЫРОЕЖКИН
Регистрацию рейса на Кейптаун объявляли подряд на трех языках: русском, английском и еще одном, немного похожим на немецкий. Видимо, это и был африкаанс — родной язык белокожего потомка южноафриканских буров бизнесмена Ван дер Сыроежкина. К глубокому сожалению, потомок буров не удосужился изучить родное наречие. Недосуг было. Партийные дела затрахали, извиняйте.
Еще возле стойки заполнения деклараций некий индус придавил мне в тесноте ногу тяжелым чемоданом. Я длинно выругался на чистом русском, а затем, опомнившись, вкратце повторил свои доводы и по-английски.
— Сорри. — Владелец мигом убрал тяжесть с моей ноги.
— Ладно, живи пока, — сердито отмахнулся я и, прихрамывая, встал в хвост очереди на регистрацию билетов. — Бхай-бхай, камасутра. Пролетарии всех стран, будем взаимно вежливы.
Изнутри аэропорт «Шереметьево-2» очень напоминал мне базар и вокзал в одной гремучей упаковке. Везде тут кипела и бурлила жизнь, надоедливо перехлестывая через край.
В нескольких шагах от меня стая гоблинов открыто, не боясь ментов, раскручивала на бабки нескольких япончиков или тайванчиков — хрен их там разберет, ху есть кто. Это была довольно экзотическая форма лома: местные братки пытались запродать гостям каких-то крокодилов. «... Наше последнее предложение: мы скидываем еще десять процентов, а вы берете у нас всех аллигаторов. Себе в убыток отдаем, ради уважения к вашему народу. Но только чтоб не за масло, в натуре, не за кофе, а за налик! За налик, вы сечете, мужики? Доставка самовылетом!..» — «... У нас очень маленький есть страна...» — «... Вот с этими аллигаторами и отвоюете себе страну побольше». — «... Но годовой курс национальной валюты имеет резкие колебания...» — «... Да кому нужна ваша говенная рупия? Баксы, баксы гоните, и все дела...»
Здесь же рядом, под электронным таблом с расписанием вылетов, древняя старуха в страусиных перьях громко напрягала недоумка, с головы до ног обвешанного пейджерами. «Валерий! — трубила она на весь зал. — Ва-ле-рий! Я никуда не лечу, пока вы мне ясно не скажете, почему эти юные пионэры идут в афише раньше меня?!» Стоявшие поодаль мордатые пионэры, лет под сорок каждый, ненавидяще косились на старую каргу. «Надежда Львовна! — Дуболом с пейджерами прикладывал ручки к сердцу. — Ей-богу, не в смысле чтобы вас обидеть, а по алфавиту! Это пипл из группы «Доктор Вернер» — значит, на букву «дэ», а вы начинаетесь на букву «эль». Ваша буква по порядку идет позже ихней...» Старая кошелка знать ничего не желала. «Идите в попу с вашими порядками, Валерий! — орала она. — Я — Надежда Лисовская!.. Я семьдесят пять лет на эстраде!.. Ко мне Сережка Есенин за кулисы бегал!.. Мне еще Совнарком выписал охранную грамоту как ценному памятнику культуры города Москвы! Если меня сейчас кондратий хватит из-за вашего вредительства, вы под суд пойдете за вандализм!..»
Русский сервис мог кого угодно излечить от ностальгии. Волнующая процедура расставания с Родиной потонула в шуме всего этого цыганского табора, в утомительной толкучке зала, в двух невыносимо медленных очередях. Пытку нисколько не укоротили даже две стодолларовые купюры, предусмотрительно вложенные мною в загранпаспорт. Деньги испарились безо всякой пользы.
Раньше я как-то не замечал здесь такого совкового бардака. До сих пор я выходил на посадку сквозь удобный и малолюдный vip'овскийзал, а потому верил, что хоть на границах державы мы стыдливо маскируем нашу азиатскую рожу толстым-толстым слоем европейского макияжа. Лишь теперь, путешествуя инкогнито и разом утеряв великие преимущества зеленого коридора, я усек, каково быть простым отьезжантом из страны побежденного социализма.
Самым долгим оказался досмотр багажа. Движение вперед то и дело тормозились нудными препирательствами пассажиров с каменными бабами на контроле: о том, что можно вывезти так, а за что надо доплачивать отдельно. Очередь злилась. Позади меня кто-то яростно шуршал газетой, изредка подталкивая меня в спину со словами: «Нет вы послушайте, до чего мы дожили! Котят топить! Котят! И они еще имеют наглость называют это реформой экономики! Да стрелять их надо, голыми руками...»
Руки мои были заняты чемоданами, подбородком я придерживал паспорт с авиабилетом. От каждого тычка я мог обронить их на пол.
Не оборачиваясь, я сквозь зубы поддакивал этому дебилу: «Стрелять, конечно, стрелять, об чем разговор...»
Когда до полосатого барьера мне осталось пройти всего ничего, впереди опять произошла заминка. Двое каких-то кретинов застряли на контроле с самой невероятной ручной кладью, какую здесь можно себе представить, — овчинными тулупами и валенками. Гардеробчик аккурат для Южной Африки! Каменные тетки, заподозрив контрабанду, потребовали развернуть поклажу и стали прощупывать каждый шов. Ничего, кроме нафталина, в валенках не нашлось, но уж запах освобожденного нафталина был таким стойким, что преследовал меня до самого входа в самолет.
Лишь на борту комфортабельного «боинга» я вздохнул свободнее.
Какой простор! Вылет ожидался минут через десять, а салон нашего бизнес-класса был заполнен меньше чем на две трети. Место слева от меня тоже пустовало. Справа, возле иллюминатора, уже дремала какая-то помятая будка. Как только я занял свое четырнадцатое кресло, будка приоткрыла один глаз и мутно спросила: