– Herr Berater interessiert sich für die Geschichte der Slawen?[9]
Автоматически ответив: «Ja», Свешников запоздало удивился званию «советник». Впрочем, если Дёмин для немцев – бургграф, вкупе с бургомистром, то его ближайшие соратники и должны быть, как минимум, членами Городского совета. Ладно, хоть «депутатом» не обозвали.
Обернувшись, историк увидел одного из мушкетёров отряда фон-барона. Длинный, сухощавый, в чёрном камзоле с белым воротником, чем-то напоминающим пасторский, и с порослью на щеках и подбородке – не то щетина, не то куцая бородка, не скрывавшая множества мелких шрамов.
– Август Шлоссер, – представился немец.
Самому Свешникову представляться не было необходимости. Для мушкетёров он был герр Михайлувич.
Судя по всему, Шлоссер был скромным парнем: у другого хватило бы фантазии добавить к плебейской фамилии[10] предлог «von»[11].
Свешников неплохо говорил по-немецки, так как в университетские времена увлекался идеями Реформации, проходил стажировку в Германии и даже писал диплом, посвящённый влиянию идей Мартина Лютера на немецкое рыцарство. Но, как это иногда бывает, на кафедре всеобщей истории места в аспирантуре не было, зато оказалось такое на кафедре истории отечественной. Пришлось поменять специализацию и заняться историей Древней Руси. Как потом выяснилось – очень даже не зря. Но знание немецкого языка осталось, хотя разговорной практики и не хватало. Свешников, пусть и с трудом, но понимал, о чём говорит Шлоссер, хотя немецкий язык начала семнадцатого века отличался от языка двадцать первого сильнее, нежели русский от украинского.
– Сколько просит почтенный старец? – поинтересовался мушкетёр.
Свешников опешил. Такой вопрос, да ещё в такой постановке, должен был задать кто угодно, но уж никак не «серый гусь». Взяв себя в руки, историк мысленно перевёл два рубля в копейки, прикинул нынешний курс ефимка и сообщил:
– Четыре талера.
– О! – уважительно сказал немец.
Подойдя к прилавку, потрогал книгу, пошелестел страницами и сказал:
– В Кёнигсберге подобная книга продавалась бы за десять талеров!
Полиглот-продавец, решивший, что потерял покупателя, немецкое «zehn»[12] понял и воспрянул духом.
– Вот, немец, а дело говорит! А я дешевле десяти уступлю. За полтора рубля.
Свешников картинно развёл руками.
– Увы, братка, больше талера не могу дать! И рад бы, да нет.
Книготорговец, понявший, что талер – это лучше, чем ничего, вздохнул и протянул манускрипт, присовокупив:
– Токмо из-за того, что братья-славяне!
Однако ж не позабыл обсмотреть талер как следует – фальшивые монеты чеканили не только в варварской Московии, но и в просвещённой Европе.
А Свешников отправился дальше в сопровождении немца.
– Кёнигсбергский университет? – поинтересовался историк у наёмника и попал в цель.
– О, Альбертина! – расцвёл тот.
Точно, Albertus-Universität Königsberg, именуемый студиозами «Альбертиной» по имени его основателя герцога Альбрехта. Не самый старый из университетов Европы, но на двести с лишним лет старше нашего МГУ.
– А у вас, герр Михайлувич, судя по всему – Краковский или Пражский? – с почтением поинтересовался немец.
– Университет Святого Петра, – ответил доцент, почти не погрешив против истины. А как обозвать по-другому Санкт-Петербургский университет?
– Университет Святого Петра? – с удивлением переспросил Шлоссер. – А где это? Надеюсь, не в Риме?
– Нет, это у нас.
Где это «у нас», наёмник уточнять не стал, а иначе Свешникову пришлось бы что-то выдумывать.
Историк уже пожалел, что начал разговор. Если немец ударится в воспоминания о студенческой жизни, поддержать разговор будет трудно. Ну, не знает бывший студент 1990-х годов специфики средневековых университетов. А ещё, не дай бог, тот начнёт исполнять какую-нибудь песенку на латыни, а доцент, к стыду своему, не вспомнил бы даже «Gaudeamus igitur». Всё, что осталось в памяти: в юности положено веселиться, потому как всех ждёт хлад могилы. Оптимистично, конечно, что уж там…
– Господин советник, а вам не кажется странным, что мы, два европейца, два образованных человека, помогаем Московии? – спросил вдруг немец.
– А что здесь странного? – пожал плечами Свешников. – Нам платят деньги, мы их отрабатываем.
– Дело вовсе не в деньгах! Берите выше!
Свешников бросил на немца заинтересованный взгляд. Фраза, высказанная наёмником, настраивала на философский диспут. И где – в Дорогобуже семнадцатого века!
Шлоссер, увидев, что нашёл благодарного слушателя, продолжил развивать мысль:
– Нам, европейцам, самим Провидением уготовано помогать России! Вот мы с вами почему-то стоим за императора Василия. Но не лучше ли будет, если русский престол займёт сын польского короля?
– А чем лучше?
– Таким образом будет восстановлена историческая справедливость, – горячо заговорил немец. – На русский престол вновь взойдёт правитель, в чьих жилах течёт германская кровь! Россия – огромная, богатая страна, у неё большое будущее. Но это возможно, только если на её престоле будет сидеть немец. Русские – великие труженики и воины, но никуда не годные организаторы!
До Свешникова не сразу дошло, о какой «германской крови» идёт речь, но потом он вспомнил, что Сигизмунд III, король Польши, был шведом, и, стало быть, его сын, будущий король Владислав (номинальный царь Московской Руси) – тоже швед.
Сколько уж там «германской» крови на самом деле текло в его жилах, сказать трудно, потому что к «германской» примешаны и польская, и литовская, и итальянская.
От рассуждений бывшего студента Кёнигсбергского университета повеяло чем-то до боли знакомым. Не иначе, отголосок баталий между сторонниками Байера – Клейна и Ломоносова – Фомина. То есть, между «норманистами» и «антинорманистами».
А немец, между тем, почти в упоении говорил:
– Наш профессор – не упомню имени этого достойного учёного мужа, читал древние хроники руссов, хранящиеся в Кёнигсбергском университете. И там чёрным по белому написано, что изначально руссы владетелей варягов имели. А выгнавши оных, Гостомысл, от славянского поколенья, правил владением, и в его княжение русский народ сделался от междоусобных мятежей ослабевшим. Тогда по его совету руссы владетельский дом от варягов опять возвратили, то есть Рюрика и его братьев.
– И, откликнувшись на призыв оных, – подхватил Свешников, – братья Рюрик, Синеус и Трувор пришли править Русью. Рюрик сел править в Новгороде, Синеус – в Белоозере и Трувор – в Изборске.
– О, вам тоже знакома эта хроника?
– А почему вы и ваш профессор считаете, что Рюрик и его братья были германцами, а не поморскими славянами? Сигизмунд Герберштейн считал, что варяги произошли от вагров – славянского племени. И, кстати, из земель Шлезвиг-Голштинии.
– Да, я слышал о его работе. Но барон фон Герберштейн был ревностным папистом, а можно ли доверять мнению католика? Ну сами посудите, разве он может быть прав? Заметьте, герр Михайлувич, русские постоянно зовут на помощь иноземных солдат, лекарей и обращаются к нам, к германским народам, носителям цивилизации. Ваше появление здесь – чистая случайность. Искать князей у поморских славян – это нелепица! Если бы варяги были славянами, разве они смогли бы создать славянское государство, дать подданным законы, письменность?
– А откуда они их взяли? – ехидно поинтересовался Свешников.
И, с удовольствием посмотрев на недоумевающего наёмника, стал перечислять:
– Если варяги принесли государство – то кем был Гостомысл? Вы сами сказали, что «Гостомысл, от славянского поколенья, правил владением». Худо ли, хорошо ли, это другой вопрос. Теперь о законах. Что за законы могли принести варяги, если у них у самих законов не было? На Руси первым законом стала «Русская Правда». Но от пришествия варягов и до неё прошло больше ста пятидесяти лет. А письменность? Варяги, насколько я помню, передавали информацию рунами, а на Руси до сих пор пользуются кириллицей.
Август Шлоссер слушал внимательно, но его ноздри задрожали, щека стала подергиваться.
Наверное, Свешникову следовало обратить внимание на выражение лица своего собеседника, но это был как раз тот случай, когда и маститые учёные начинают кидать в оппонента табуретками.
– Кстати, один ваш земляк – тоже учёный, Байер, слово «варяг» выводил из языка эстов: «varas» – «разбойник». Он сопоставил его с русским «тать».
Свешников не стал уточнять, что до рождения Байера, равно как и прочих создателей «норманнской теории» (да и «антинорманской» тоже), должно пройти ещё немало времени. Впрочем, при нынешних исторических раскладах оно может и не состояться. И, похоже, кто-то собирается пресечь и жизнь самого Байера (хотя в 1610 году он ещё и не родился!).
– Герр советник, – торжественно заявил Шлоссер, глядя в глаза историку и слегка усмехаясь. – Как я полагаю, вы намеренно оскорбляете и меня, и моего наставника. Поэтому я требую от вас сатисфакции. Жду ваших секундантов.
«Ох ты, господи! – мысленно возопил Свешников. – Вот только дуэли мне тут не хватало!»
Посмотрев более внимательно на рожу наёмника, он понял, откуда у того шрамы. И можно не гадать, как студент Albertus-Universität Königsberg оказался в наёмниках.
Дуэли на шпагах – обычное дело для буршей, но на них не принято биться до смерти. Видимо, герр Шлоссер убил кого-нибудь.
Не то чтобы Свешников боялся наёмника, но дуэлировать было нежелательно. Сам-то он вряд ли пострадает (Дёмин отдал приказ носить бронежилеты и днём, и ночью), да и шпагой он владеет вполне сносно, но зачем ему лишние заморочки?
Алексей Михайлович прикинул, что он может и отказаться, но… Посему сказал:
– Раз вы настаиваете на сатисфакции, пойдёмте.