– А ещё хорошо бы, если бы Михаил Борисович нам денег подкинул, – добавил Павленко со вздохом.
На сей раз историк не стал пихать капитана локтем в бок. В самом деле, если людям ничего не нужно, это выглядит подозрительно.
Воевода задумался. Черты его лица слегка разгладились. Похоже, предложение ему начинало нравиться.
– Что ж, братья-славяне, подумать мне надобно: и о том, чтобы вас под свою руку взять, и про деньги. У меня у самого в казне ветер свищет. Я покумекаю, а вы пока с дороги отдохнёте.
Боярин хлопнул в ладоши, и в горницу вбежал давешний парень.
– Отведёшь бояр в гостевые палаты. Покормить надобно. – Обернувшись к «сербам», сказал, словно бы извиняясь: – Разносолов не будет, скудно нынче, но голодными не останетесь.
Гостевые палаты располагались неподалёку – в небольшой добротной избе, верно, раньше принадлежавшей кому-то из горожан, а теперь реквизированной для нужд воеводы.
Из обстановки тут были лишь широкие лавки, застеленные коврами, да стол.
В доме хозяйничали две молчаливые немолодые женщины.
Одна показала на рукомойник, где гости смогли умыться с дороги, и подала каждому по полотенцу, а вторая тем временем накрывала на стол.
Разносолов на самом деле не было, но Свешников и Павленко с удовольствием смолотили по миске каши, по куску жареной речной рыбы, умяли на двоих половину хлебного каравая, запивая завтрак квасом. Всё было очень вкусно, вот только соли почти не чувствовалось. Видимо, с солью в осаждённом Смоленске было совсем плохо.
Да может, и не только с солью. Наверняка не хотел ударить лицом в грязь воевода, когда утверждал, что с провиантом в городе хорошо. Любому запасу скоро конец приходит.
Глава 19
Наевшись, с удовольствием сняли сапоги и улеглись на лавки. Гостей от воеводы всё не было – видать, всё ещё «кумекает». Других полезных занятий не нашлось. Можно было поговорить, но кто знает – вдруг у этих стен есть свои «уши»?
Бессонная ночь сказывалась, и Павленко сразу же захрапел. А что – как водится в армии: солдат спит, служба идёт.
Свешников с завистью посматривал на молодого соратника, так как сам ещё не развил в себе способности засыпать в любое время суток и, просыпаться вовремя. Посему историк только отчаянно зевал, размышляя, какое решение может принять воевода.
Всё зависело от того, насколько убедительными оказались слова учёного. Ну и от степени ослиного упрямства воеводы.
Шеин может и согласиться на предложение, дать им воеводскую грамоту, отсыпать копеек, а может и под караул взять. Просто так, на всякий случай, чтобы не шарились в его владениях непонятные люди.
Неожиданно зашевелился Павленко.
– Михалыч, ты песню слышишь?
Свешников поначалу не понял, о чём это говорит капитан, но, вслушавшись, уловил слова песни, доносившиеся сквозь стену.
Когда меня убьют на сече,
А коршун будет глаз клевать,
Мне будет, братцы дорогие,
Уже на это наплевать!
Когда истлею я в канаве,
А черви будут печень жрать,
Мне будет, братцы дорогие,
Уже на это наплевать!
Не обессудь меня, боярин,
Не выйду нынче я на рать,
Теперь мне, братцы дорогие,
Уже на это наплевать!
Не будет у меня могилы,
И не оплачет меня мать,
Но верьте, братцы дорогие,
На это тоже наплевать!
Слова песни напоминали что-то до боли знакомое, но что именно, историк не смог вспомнить. Потом до него дошло – это же переделка!
– Хорошо поют, душевно, – сказал Павленко. – И песня на нашу похожа.
– Вот-вот, – хмыкнул Свешников. – Только не должно её здесь быть. Ну никак не должно!
– А знаешь, Алексей Михалыч, – приподнялся Павленко на локте. – Я ведь даже слова вспомнил.
И, откашлявшись, капитан негромко пропел:
На поле танки грохотали,
Солдаты шли в последний бой,
А молодого командира
Несли с пробитой головой.
По танку вдарила болванка,
Прощай, родимый экипаж.
Четыре трупа возле танка
Дополнят утренний пейзаж.
Голос у капитана был неплох, хоть сейчас в самодеятельность Краснознамённого Энского военного округа, а то и на ЦТ в какой-нибудь из многочисленных «Голосов».
– Я эту песню с самого детства знаю. У меня сосед срочную в танковых служил. Вот как напьётся, обязательно её запевал, – пояснил Денис.
– Знаю я эту песню, – сказал историк. – Только про танкистов – это тоже переделка, из старого фильма. Там её Марк Бернес пел. Изначально там было про коногона молодого, которого несли с пробитой головой[16].
Денис по молодости лет такого фильма не видел, но ни капельки об этом не переживал.
– Что скажешь, товарищ разведчик? – спросил историк у капитана.
– Либо песня про танкиста, то есть, как ты сказал, коногона, написана на основе более старой песни. Либо…
– Второе, – скупо обронил историк. – Эту песню придумали здесь, по мотивам более поздней. Значит, опять всплывает загадочный фактор в лице некого попаданца.
– Или попаданцев.
Нельзя сказать, что новый факт сильно опечалил Свешникова с Павленко. Он только добавил ещё одну деталь в мозаику.
– Надо бы спросить, кто мужиков этой песне обучил, – сказал, начиная обуваться, Денис, но тут дверь открылась, и на пороге возник давешний порученец Шеина.
– Бояре, вас боярин-воевода к себе требует.
Ага! Шеин принял решение. Осталось только узнать, какое именно.
Их снова привели всё в ту же светлицу.
– Вот тут бумага, – кивнул воевода на стол. – Прописано, что ратник Олеко Дундич, сербский боярин, назначается воеводой в опричный полк боярина воеводы Михаила Борисова, сына Шеина, оттого оный боярин может требовать от крестьян кормовые и хлебные деньги, занимать избы на постой, равно как и нанимать на службу людей от имени боярина Шеина.
Свешников бережно осмотрел документ.
Всё честь по чести, с подписью и печатью на шёлковом шнурке. Герб Смоленска на печати ещё без привычной пушки, а с изображением прапора.
Такой документ любой архив с руками оторвёт, а потом учёные мужи будут долго гадать и строить версии, кем являлся сербский воевода Олеко Дундич, и кем он приходился герою Гражданской войны. В итоге договорятся до того, что за сербского боярина себя выдавал какой-нибудь беглый дьяк Алексей Дунин, или Дуняков, втёршийся в доверие славного героя.
– А денег вам только сто рублёв могу дать, – встряхнул боярин небольшим кожаным мешочком. – И рад бы поболе дать, но у самого нет. Две тышшы всего осталось, а расходов – тьма-тьмущая. Воевода налоги должен с города брать, тем и жить, а у кого нынче серебро осталось? Авось, ещё один ляшский обоз возьмёте, там и разбогатеете. Может, чё-нить и мне перепадёт.
Павленко аж передёрнуло.
– Шучу я, понимаю, что у вас каждая денежка в дело идёт, – усмехнулся Шеин, для которого не прошла незамеченной судорожная мимика на лице Дениса. – Наслышан. Оружия у меня лишнего нет, а вот с порохом могу помочь. Токмо думать надо, как из Смоленска к вам порох перекинуть. На своём горбу не попрёте.
– Спасибо, воевода, – радостно ухмыльнулся Денис, пряча кошелёк за пазуху.
Вроде тяжёлый, а с другой стороны – так не очень.
– Благодарим, Борис Михайлович, – вежливо поклонился Свешников, скручивая бумагу в тугой свиток. Надо будет футляр сшить, чтобы не испортился документ.
– Я ещё приказал для вас пару списков снять, – протянул боярин два небольших листа, уже без печатей.
Убирая подлинник вместе с копиями, Свешников ещё раз удивился предусмотрительности воеводы. Впрочем, не будь Борис Михайлович предусмотрительным, то разве удержал бы город?
Когда «сербы» уже совсем собрались откланяться и уйти, снаружи раздался шум. Чей-то визгливый голос чего-то требовал у караульного, а тот, кажется, пытался возражать.
– Вот ведь, принесла нелёгкая, – скривился Борис Михайлович, словно от зубной боли. – И впускать не охота, и не впускать нельзя.
Свешников и Павленко переглянулись. Интересно, что это за персона такая, что воевода Смоленска, первый после Бога, не может отказать?
– От ведь, зараза, не один идёт, а с рындами со своими, – буркнул Шеин и, сжав ладонь в кулак, едва сдержался, чтобы не стукнуть по дубовой столешнице.
– А кто там такой борзый? – спросил Павленко.
– Вестимо, братец государев, – ответил Шеин и махнул рукой в дальний угол. – Ну-кась, бояре, пересядьте-ка туда, под окошечки.
Свешников и Павленко не стали вникать, с чего вдруг воевода велел им пересесть, а послушно встали и перешли на другое место, усевшись под вытяжными окнами. В дверях меж тем появился новый персонаж – тощий старик с клочковатой бородой.
Из-за его спины выглядывали два мордоворота в расстёгнутых до пояса кафтанах. Это что, теперь такие рынды пошли[17]? Больше на «братков» из девяностых смахивают, разве только в кожаные куртки и джинсы-«варёнки» переодеть.
– Это что же такое, воевода?! – прямо с порога заблеял старик. – Брата государева и наследника престола за вратами держишь! Это что же у тебя за секреты от царского брата?!
Похоже, боярин Шеин едва сдерживался, чтобы не вытурить старика. Но вместо этого церемонно поклонился тому в пояс, не забыв снять шапку.
– Здрав будь, князь-боярин Дмитрий Иванович!
«Ё-моё! – пронеслось в голове у Свешникова. – Так это ж Шуйский! Старший брат царя Василия Ивановича, бездарный воевода и потенциальный отравитель народного героя (да ещё и собственного племянника!) Скопина-Шуйского».
Павленко и Свешников, по примеру боярина, сняли шапки, отвесили поясной поклон и, подождав немного, сели обратно.
Свешников принялся лихорадочно вспоминать великих и выдающихся: Ключевского с Соловьёвым, Платонова со Скрынниковым, но ни у кого из них не было ничего сказано о пребывании князя Дмитрия Шуйского в Смоленске. Не помнил историк, чтобы и Флоря с Валишевским о том писали.