– промурлыкал Райфилд с теми характерными британскими придыханиями, что всегда казались Дёмину выражением особой островной спеси.
– I picked up the tongue from a seafarer who settled in our area[33], – с самой джентльменской из всех своих улыбок скороговоркой выпалил Дёмин.
– So now it’s clear. This way, please[34], – чинно повёл рукою Райфилд в сторону крыльца.
– Have you ever been to the island of Tahiti?[35] – пробубнил Свешников, поднимаясь по ступенькам вслед за Дёминым.
Тот, не оборачиваясь, на ходу, молча показал ему кулак.
Но, как оказалось, эта вспышка логореи не ускользнула от внимания хозяина.
Усадив гостей в подобия вольтеровских кресел в гостиной, он первым долгом спросил, что они будут пить.
Дёмин попросил воды, Свешников последовал его примеру. Гаврюха же заёрзал было на жёстком сиденье и закашлялся, рассчитывая, должно быть, на чарку доброго хлебного вина аглицкого курения, но подполковник коротко бросил:
– Воды.
Гаврюха смирился.
Пока слуга ходил за кувшином, Райфилд с обаятельнейшей улыбкой спросил Свешникова, почему он упомянул сейчас некий остров Таити?
Историк покраснел, тоже вдруг заёрзал в кресле, но тут же нашёлся и объяснил, что читал недавно об экспедиции на этот остров и до сих пор находится под впечатлением от доклада.
Райфилд довольно покивал, а затем спросил, не учился ли лейтенант в университете Оксфорда.
– Нет, – отвечал тот односложно. – Я закончил университет Святого Петра.
Райфилд опять очень довольно покивал. А потом важно заметил, что не слышал о таком.
И добавил:
– Вы говорите так, будто превзошли учёную премудрость в стенах Оксфорда или Кембриджа.
Польщённый Свешников зарделся как девица. Дёмин был вынужден опять показать ему кулак, естественно, незаметно для Райфилда.
Когда слуга обнёс гостей чарками с водой, оставил поднос с кувшином на столе, а сам снова удалился, старшина – или председатель, кем он там на самом деле был? – перешёл к делу и спросил, какая же нужда привела джентльменов к нему. При этом он смотрел на Дёмина и на Свешникова, а Гаврюху как бы оставил «за кадром». Одним словом, не замечал.
Дёмин отвечал тоже очень степенно и обстоятельно. Якобы в планах он имеет завязать не больше не меньше, как торговлю с самой Англией. И может, даже вскорости посетить эту прекрасную добрую страну. А потому, для начала, хотел бы завести знакомство с московской аглицкой общиной. Он слыхал, что здесь бывают ассамблеи, на которых собирается всё честное купечество, а также аглицкие воины на службе русского царя. Он ведь и сам воин и о царской службе тоже подумывает…
Райфилд закивал головой и, кажется, с большим облегчением. О, он очень понимает сербского капитана! Он готов поспособствовать его присутствию – его и его заместителя! – на ближайшей ассамблее. Нет ничего проще! Он замолвит словечко перед Сэмом Питси. Ведь наши ассамблеи, с праздничной улыбкой пояснил Райфилд, всегда берут место в его таверне. “Sam’s public house”[36] – так он сказал. Уже в эту пятницу!
…Когда ехали обратно, мушкетёр у ворот посмотрел на тройку всадников не так сердито, как в первый раз. Видно, ему тоже было легче видеть их возвращающимися восвояси.
– Фу, устал я… – буркнул Дёмин, вытирая шею.
– Ты не спросил его про Дубрея, – обронил Свешников тоже устало, совсем не обращая внимания на плетущегося позади на своём коняшке Гаврюху.
– И правильно сделал! – фыркнул Дёмин. – Чтобы насторожить его раньше времени? Или что, надо было сказать: и подать мне непременно Лио Дюбрэя?! Нет! Надо сказать Филимону, чтобы он напряг своих конфидентов – пусть усилят наблюдение за этим зело премудрым мужем! Пока мы знаем о нём крайне мало. Почти ничего.
Глава 10
На ассамблею в Английской слободе выехали загодя, чтоб не просто поспеть к назначенному часу, а оказаться на месте раньше прочих гостей. Так и получилось.
Коней оставили у коновязи таверны, или паба, как называли заведение сами англичане. У стойки смирно стояло ещё четыре скакуна. Хотя с выводами из столь малого числа «транспортных средств» спешить не следовало: подавляющее большинство «гуляющих» сегодня составляли местные. Они предпочитали добираться сюда пешим ходом, в том числе и по причине короткого пути.
В том, что они в числе первых, «сербы» убедились уже внутри паба.
Оба, переступив порог, с интересом оглядывали помещение.
– Преизрядный банкетный зал, – негромко обронил Дёмин.
Свешников молча кивнул.
Немалое число свечей на стенах и в двух люстрах под потолком не могло разогнать сумрак, царивший в почти совершенно пустом зале. Но с другой стороны – свет не режет глаза, создаёт этакий уют, интим. Так подумал Свешников.
Убранство отличалось спартанской простотой. Вдоль зала тянулся длиннющий и, судя по толщине столешницы, массивный, не покрытый скатертью стол. По обеим его сторонам поставлены были такие же кряжистые скамейки. Только скамеек было не две, а, наверно, штук по пять-семь с каждого фланга. Это чтобы легче было двигать – так оценил эту особенность Дёмин.
У правой стены зала, примерно напротив середины стола, возвышался музыкальный инструмент, похожий на пианино. Табурет перед ним пока пустовал.
И ещё подальше, позади стола, едва различалась в полумраке стойка, которую так и хотелось назвать «барной». Да она таковой и была.
Хозяин заведения Сэм Питси появился, однако, не издалека. Он поджидал гостей у самого входа в паб и внезапно выскочил откуда-то сбоку. Быстро шаркая подошвами башмаков по земляному, посыпанному опилками полу, он подлетел к «сербам», оскалив в приветственной улыбке не очень ровные и не совсем белые зубы. Это был бритый краснолицый мужчина лет пятидесяти, а может, и шестидесяти.
Дёмин и Свешников назвали себя. Питси то ли обрадовался, то ли удивился, услыхав рокочущий говор Дёмина, но никак его не прокомментировал, а просто провёл гостей к столу и усадил по левую сторону – не совсем в голове стола, но всё же скорее ближе к ней.
На других скамейках по обе стороны стола уже сидело несколько гостей. Дёмин довольно усмехнулся. Можно было теперь разглядывать не только обстановку, но и всех вновь прибывающих участников ассамблеи.
Народ на празднество собрался, кстати, пунктуальный – подходили дружно, группами по пять-семь человек, рассаживались, куда указывал им кабатчик.
Дюбрэй, как и ожидал почему-то Дёмин, выбрал для прихода золотую середину. Не прибежал на гулянье в числе самых нетерпеливых, но и не оказался среди припозднившихся.
За прошедшие дни «сербы» узнали о нём довольно много. Где живёт, в каком доме (людишки Филимона срисовали все ходы-выходы, все подступы к его особняку). Собрали сведения о том, в котором часу он выезжал из дому и в какое время возвращался. Проследили маршруты нескольких его поездок. Составили подробный портрет «странного». И даже заполучили фотоснимок – правда, плохонький, прескверной разборчивости. Потому как конфидент держал аппарат в руках второй раз в жизни и мастерством не блеснул. Но и это было что-то.
Благодаря фотографии «сербы» сразу узнали Дюбрэя, как только он приблизился к столу. При появлении его, кстати, сразу стихли разговоры среди присутствующих, послышалось какое-то шушуканье, а затем – приветственные возгласы.
Все поворачивали головы к Дюбрэю и радостно скалились. А он – высокий, подтянутый мужчина в тёмном камзоле и таких же, в тон, панталонах, – кивал в ответ, сдержанно улыбаясь.
Всё же удалось разглядеть, даже в здешней темноте, что зубы у него белые и ровные, а живот, в отличие от прочих собравшихся за столом, ничуть не выпирает.
Дёмин одобрительно хмыкнул, скользнув взглядом по этой атлетической фигуре. Здесь явно не обошлось без тренажёрного зала и, вполне вероятно, «курса» на дорогой «фарме».
Не дожидаясь указания хозяина, Дюбрэй уселся на среднюю скамейку, на стороне, противоположной той, где сидели «сербы».
Пирушка началась с тоста за здоровье царя и короля. Загремели смыкаемые друг с другом тяжёлые чарки с хлебным вином, которого так вожделел давеча Гаврюха.
«Сербы» пили местный вискарь, не опасаясь захмелеть, потому что заранее наглотались специальных антиалкогольных таблеток.
К слову сказать, с десяток разных других антидотов имелись у них в пеналах за пазухой – на всякий случай.
После второго или третьего тоста не кто иной, как Бен Райфилд, самолично представил «наших сербских друзей» честному собранию.
Дёмин и Свешников поднялись из-за стола и провозгласили здравицу в честь Английской слободы и старой доброй Англии. Слова эти потонули в радостном гуле. Публике речь понравилась.
Гуляние сразу приняло неформальный оборот. Кто-то уже подскочил к «пианино» («Клавикорды», – пояснил Свешников Дёмину) и принялся бренчать по клавишам, мяукая бодрый мотивчик, а с десяток московских англичан пустились под эту музыку в пляс, подняв тучу опилок и пыли с земляного пола.
Дёмин аккуратно, стараясь не привлечь к себе внимания, поглядывал на Дюбрэя. Тот пил вместе со всеми, но оставался спокойным. Меланхолично улыбался, бросая какие-то малозначительные фразы двум ближайшим соседям. Лишь щёки у него слегка порозовели.
«Не исключено, что тоже таблеток наглотался, – подумал Дёмин. – Как бы с ним заговорить? Не спрашивать же, бывал ли он на Таити. И не подбежать с криком: “Эй, товарищ шпион!”».
После третьего или четвёртого танца Свешников неожиданно выскочил из-за стола. Подкатился к пианисту, шепнул ему что-то на ухо и занял его место за инструментом.
Дёмин смотрел на товарища в изумлении. А в следующую секунду ему захотелось показать историку кулак. Но только как – при таком стечении народу?!
Худшие опасения подтвердились. Алексей начал наигрывать вступление к «Отелю “Калифорния”»